Эва, хозяева! А ну ка открывай!

Эва, хозяева! А ну ка открывай!
И снова стук приклада по двери.
Почти слепой старик в прихожей коврик поправлял,
Белогвардейцы, черт их подери!...

Со старым скрипом отворяется засов,
И дверь с ноги влетает внутрь сеней,
И на земь падает старик слепой,
И топот ног по дому разливается сильней.

И сильные, крепкие, твердые руки,
Подняли пушинкой с земли старика,
Свернули, скрутили, на долгие муки,
Нож к горлу приставили... - Где прячешь войска?

Старик молчал. Потом заговорил,
Про поле, рожь, про свой неурожай,
И начал говорить что он живет один...
Удар поддых... - На сука, получай!

Из легких свист, и грубый кашель...
Но он прощенья никакого не просил,
- Не скажешь, запинаем сволочь, на смерть!
Скажи мне старый, Куда Красных скрыл!?

И офицер белогвардец, лет эдак сорока,
Поправил на своей руке перчатку,
Шинелку скинул на пол и с плеча,
Ружьишко снял у белого солдата.

Еще удар... Старик плетьми повис
На твердых добровольческих руках,
- Ну старый... не молчи!
А то висеть ты будешь на штыках!

И голосом стойким, со вздохом придлинным,
Старик произнес - Да пошли бы вы все...
И грады ударов мучительно сильных,
Слышны были с улицы в утренней мгле.

И снова кашель, сплеваные с кровью зубы...
Но он молчал и слышал хруст ребра,
И снова кашель с эхом будто в трубы,
И револьвер блистящий у виска.

Последний раз метнул дугой кулак,
По ребрам ломаным прошелся вновь,
Казалось старец начал говорить,
Он распрямился, сплевывая кровь,
-Тут скоро нашим должно бы прийти...
Договорить ему не дал приклад о бровь...

И запинали мертвенное тело,
Гоняли кубарем по горнице его,
Когда устали, под командой офицера,
Переворачивали все вверх дном.

Перевернули лавки, сундуки,
Разбили об пол всю посуду,
И раздирали все белье и рушники,
Они искали красных всюду.

И от того, что было пусто в доме,
Что зря убили столько времени и сил,
Их злость превысила все нормы,
Кто что хотел, тот то и бил...

И с чердака раздался голос - Пусто...
И из сарая крикнули - Здесь тоже!...
Уже при выходе из проклятого дома,
Кто-то задел ногою половик в прихожей.

И между досок сразу показалась щель,
Откуда потянул больничный смрад,
Штыками вздели доски и пред ними...
Лежал десяток Красных раненых солдат.

Не говоря ни слова всех из под досок подняли,
Раскрыли старый дедов погребок,
Обматерили бранными жестокими словами,
И повели всех пленных на восток.

И те босые, все в льняных рубахах,
На мягком снеге оставляли теплый след,
У плетняка лицом на дикий запад,
Стоит десяток гордо, боязни в запрет.

А за спиной их розовел восход,
Прекрасный вид на мартовский пейзаж,
Перед глазами белые с винтовками жужжат,
А раненые молча в ряд стоят.

И каждый подумал о чем то своем,
Никто не глядел на стальные штыки,
Морозное небо и воздух огнем,
Врывается в легкие, рвет на куски.

Раскинулись клюквой кровавые пятна,
И словно тростник ветром о земь клонимый,
Ложится на снег тот десяток солдат,
Лежат так, как будто целы, невредимы...

Белогвардейцы скидывают ружья,
Под чей-то хохот разбредаются вокруг,
По снегу круги алого восхода,
Под каждым из солдат застыли на ветру.

И офицер закутавшись в шинели,
Не много усмехнулся про себя,
Сглотнул слюну от папиросной ели,
И произнес: - За веру, За Царя...

02.11.2006