Едут!

Помещик Петр Николаевич Нервизов, человек уважаемий и в летах, уже с утра прибывал в волнительно – истеричном настроении. И неспроста. К нему из самого Петербурга должен был в этот день приехать его сын Алексей Петрович Нервизов со своей семьей. Большей радости сын не мог бы доставить отцу, как приехать повидать его.
Нервизов–старший был вдовец и в его доме жила всего одна душа, которая принадлежала его экономке Анфисе, старушке лет семидесяти.
До трёх часов дня Петр Николаевич просидел у окна, устремив свой взгляд на дорогу, которая извивалась подобно серпантину по полю, исчезая то и дело в лесу.
- Анфиса! Анфи-иса!
- Да, батюшка благодетель, чего изволите?
- Анфиса, ты вот чего… (Нервизов чихнул), ты это того… (снова чих). Ты меня… (еще один чих).
После восьмого носового извержения Петр Николаевич, собрав волю в кулак, успел прошипеть:
- Я иду вздремнуть часок другой, а ты смотри, следи за дорогой – как покажутся крикнешь “едут!”, я спущусь… (приступ насморка продолжился).
- Конечно, батюшка благодетель, посмотрим, покричим. Не привыкать. Ты главное спи и не волновайся.
Приступ чиха вскоре покинул Нервизова и с улыбкой умиления он поднялся к себе в спальню, что находилась на втором этаже. Но не успел Петр Николаевич положить голову на подушку, как раздался крик Анфисы:
- Едут! Батюшка Петр Николаевич! Благодетель! Едут!
- Иду! Иду! – заторопился Нервизов. – Где они?
- Вона, у леса. Только показались, так я кричать.
- Тьфу ты, холера губернская! Это же Михайло на своей телеге из Зареченки едет.
- Апшиблась я, батюшка. Не доглядела. Прости грешницу, - засуетилась старуха. – А ведь и правда Мишка. Я его по шапке как-то не заприметила.
Нервизов еще минуту постоял, что-то приборматывая себе под нос, и снова ушел к себе на верх. Из сладкого полудрема его вырвал крик:
- Они, батюшка! Едут! Благодетель! Едут! Чтоб мне пусто было, ежели не они!
- Где, Анфиса? Где ты их увидела? – волновался помещик.
- А вона, у третьего завихления дороги.
- Это у тебя, старая, завихления. Тоска с тобой, право! Это ж фельдшера бричка.
- И правда дохтур. Как же я так? Вот беда-то какая!
- Какая беда? Смотреть надо лучше, - неистовал Нервизов.
Вновь помещик поднялся в спальню и блаженно улегся на кушетку. Но опять был разбужен воплем экономки:
- Едут, Петр Николаевич! Глаз не подвел! Сынок ваш едут!
- Анфиса, быть скандалу, коли не он, - ворча, пригрозил Нервизов.
- Оне, оне, батюшка! Нешто я не знаю Лексея Петровича! Поди с пеленок нянчила.
- Какой черт тебя надоумил кричать это глупое “едут!”. А даже если и едут, то надобно иначе выражать свои сантимениты.
- Да как их тут выразишь, Боже сохрани? Как было велено, так я их и сообщаю.
- Больше не блажи, а приди и скажи кротко, что, мол, Алексей Петрович пожаловать изволили. Поняла?
- Все как скажете. Этим же словом и обскажу, - закивала Анфиса.
В который раз барин поднялся в спальню и не то чтобы заснул а, скорее, забылся тревожным сном. Разбудил его приятный бас, который неизвестно кого спрашивал:
- А родитель-то мой дома? Не уехал ли куда? А то вся моя душа к нему стремится.
Наследник здесь, а я в постели нежусь! Хорошенькое дело! – мелькнуло в голове у Нервизова-старшего. Вот ведь змея эта Анфиса, не позвала, не углядела.
- А вот и родитель мой, Шурочка! – забасил Алексей Петрович, увидев, что отец спускается по лестнице, второпях запахиваясь в халат.
- Опозорился, верите ли, - зачастил расчувствовавшийся родитель. – Анфису просил, не углядела! Хотел у порога по-старинке встретить, но проспал. Бес сморил, верите ли?
- Верим, верим, Петр Николаевич! – забасил Нервизов-младший. – Дело не в том, что ты нас у порога не встретил, а в том, что ты еще здоров и можешь мне пожать, как прежде, руку.
Петр Николаевич, довольный, кашлянул в кулак под аккомпанимент Анфисиных рыданий, не сумевшей сдержать своих нежных чувств.