Эль Греко

Известный литератор и меценат, Яков Самуилович Обласкаев, хворал дома и не мог найти себе более достойного занятия, чем массовое убийство мух, налетевших сквозь открытую форточку в окне. Яков Самуилович страдал. “Позабыли меня друзья - товарищи”, - грустно подумал он. “Скончаешься в одиночестве, угаснешь, как светоч и некому будет сказать последние слова, напутствия, что ли”. Он живо себе представил действо: как чопорные наследники делят его состояние, забирают его картины – его “коллекцию”!
От дремучей меланхолии Якова Самуиловича оторвал и возвратил к действительности приятный бас, гудевший в коридоре:
- Захар, хозяин у себя? Ну добре, добре!
Тут же в дверном проёме показался старинный друг Якова Самуиловича – генерал Павел Петрович Задвижкин.
- Ну что, брат – Обласкаев, хвораешь, пропаща душа? Что ж не заходишь?
- Хвораю, Пал Петрович.
Задвижкин подошел к ночному столику, где стояли микстуры и взял в руки одну из бутылочек.
- Ты что, голуба моя, Яков Самуилович, неужто к микстуре пристрастился?
- Да, - кисло улыбнулся Обласкаев.
- Это ты брось! Пораженческим настроениям не быть в наших рядах. Единственное верное средство это “беленькая”, а эскулапы одну дрянь прописывают.
- Не можно мне “беленькой”, да и, вообще, я скоро концы отдам.
- Мы тебе их обратно вернем, они тебе еще пригодятся, - забасил Задвижкин, хохоча над собственным солдатским остроумием.
- Пришло время помирать, брат Задвижкин …
- Ты уже однажды помирал, - захохотал гость. – Кто в Чернигове всех святых призывал и лобызал иконы?
- Вспомнила бабушка дедушкин сон. Сколько нам тогда было? По двадцать, не боле.
- Но причитал ты в тот раз больше, чем сейчас.
- Нет, в этот раз точно концы отдам. Эй Богу, Пал Петрович.
Лицо Обласкаева сделалось грустным и он зашмыгал носом.
- Не себя, брат Задвижкин, жалко - картины мои пропадут. Всю жизнь я их собирал, а эти наследнички живо всё распродадут. Варвары!
- Да им цена пять рублей и понюшка табаку, - удивился Задвижкин.
- Не всем. Есть у меня одна картина. Эль – Греко. Шедевр.
- Какой Эль – Греко в Калуге? Твои микстуры тебя до добра не доведут, - закудахтал Павел Петрович.
- Я его купил у одного субьекта пять месяцев назад. Хорош, а?
Яков Самуилович добыл картину из тайника.
- “Портрет молодого человека”, Эль – Греко, - сообщил он торжественно.
На обоих друзей с холста смотрел испанский молодой дворянин с лицом Дон Кихота, маленькая бородка скорее красила его, чем портила. Черный камзол с белым кружевным воротником придавал шарм и напоминал о тех временах, когда шпаге уделяли столько же внимания, сколько и женщине. Павел Петрович критически и с сомнением всмотрелся в грустное лицо испанского гранда.
- Слабо верится, - скривился Задвижкин.
- Верь, не верь, она теперь твоя. А этим занудам и подхалимам достанется кукиш в кармане, - процедил сквозь зубы Обласкаев. – Бери, Пал Петрович, друг ты мой драгоценный. У тебя она будет в большей сохранности.
- Копия, - убежденно сказал генерал. – Повешу в прихожей. Нагрели тебя, голуба моя. Какой Эль – Греко в Калуге?! Ладно уж, мерси за “бесценный” дар, пойду я, пожалуй, - поднялся генерал
- Ты на меня скуку нагоняешь, брат Обласкаев. А нам старикам носом шмыгать не рекомендуется. Мы, знаешь ли, с годами исходим сантиментами. Держись, друг любезный. А горевать после – то будем.
- Да уж куда позднее. Все. “Жемчужину мечтаний” пристроил, можно и тело с душой успокоить.
Старики бросились друг другу в обьятья.
- Не серчай, Пал Петрович, если что не так было.
- Ну будет, будет. Разошелся, ровно как в Чернигове, – сделав испуганное лицо, забасил Задвижкин.
Обласкаев тихо прилег не сказав ни слова, сделав только легкий знак рукой, мол, “пустое, брат, иди и не оборачивайся”.
- Я еще завтра зайду, - вкрадчиво предложил гость, - а в Чернигове все – таки “беленькой” выходили. Еще хуже был, – последнее он уже пробубнил себе под нос в передней, надевая плащ при помощи Захара.
Задвижкин, как и обещал, повесил картину в передней.
- Вот, полюбуйся, Настасья Филипповна, какой подарок твой супруг имел удовольствие получить. Эль – Греко говорят. Но ты не верь. Мастерок какой – то скопировал талант и вот тебе на: получите готовый шедевр.
- Подлог, зато красиво. Какой молодец! – всплеснула руками генеральша. – Обязательно вышла бы замуж за такого красавца.
- Ну уж и замуж, – скривился Задвижкин. – Вечно вы женщины любите старину да антиквариат.
- Поэтому я, как истинная женщина, и люблю тебя, Пал Петрович. – улыбнулось Настасья Филипповна.
У Павла Петровича отлегло от сердца. И, оставшись наедине с картиной, он гордо бросил молодому гранду:
- Молодость быстрее, а старость умнее. За ум меня, видно, любит. Хитрое ли дело – красота. А ум… Или он есть или, как говориться, mille pardons.
Довольный собой Павел Петрович направился в столовую, где его ожидал раскошный обед.

* * *

Придя на следующий день к Обласкаеву, Павел Петрович узнал, не без удивления, что Яков Самуилович тихо угас нынешней ночью. Задвижкин постоял в углу, вздохнув пару раз и произнеся задумчиво “н - да”, пожал руку племяннику Обласкаева, выразив тем самым свои искренние соболезнования. За сим он удалился, серчая на литератора за то, что тот испортил ему такой прекрасный солнечный день.

* * *

Недели через две после вышеописанных событий, Павел Петрович принимал у себя персон, занимающих высокие посты в провинциальном городе Калуга. Последним прибыл городничий с женой. Задвижкин встретил его с распростертыми объятиями. Но гость как – то странно себя повел, увидев картину в передней.
- Пал Петрович, а откуда у тебя Эль – Греко?
- Купил за сто рублей у одного типа. Нравится?
- Да как – то не знаю, что и сказать… - скривив губы, ответил городничий.
- Прошу в столовую, - пропела генеральша Задвижкина.
Все приглашенные принимали активное участие в обеде за исключением городничего, которого что – то мучило и он то и дело пытался обернутся. Он даже отказался от своего любимого послеобеденного виста, чем крайне удивил постоянных партнеров.
Уезжая вечером, он подал, прощаясь, Задвижкину руку, приговаривая:
- Эль – Греко, говоришь? Удивительно, ей Богу, Эль – Греко. Подумать только. Такой мастер и в Калуге.
После отъезда гостей Задвижкин гордо сообщил жене:
- А городничий – то оценил нашего молодца. Вот увидишь, на следующей неделе приедет и будет умолять продать. А я, ведь, ни в какую, скажу, мол, презент усопшего друга, - улыбнувшись своей находчивости, проворковал генерал.

* * *

Генерал оказался прав. Через неделю экипаж городничего и в самом деле остановился у дома Задвижкина. Но он приехал не один. Из эпипажа вышел невысокий человечек и был представлен Павлу Петровичу как Сигизмунд Францевич Керн, эксперт Дрезденского музея изобразительных искусств.
- Чем обязан? – масленно улыбнувшись, поинтересовался Задвижкин.
- Мы, Пал Петрович, к тебе по делу. У тебя еще Эль – Греко или ты его уже продал кому – нибудь? – не глядя на генерала осведомился городничий.
- А как же, Николай Григорич, вот он милый висит.
При виде полотна эксперт Дрезденского музея задрожал мелкой дрожью.
- Вот видите, Сигизмунд Францевич, картина здесь.
- О, ja, ja!!! – ликовал эксперт
- У нас люди бережливые, не то что в Европе, – продолжал городничий.
Немец пропустил мимо ушей обидное для любого иностранца замечание. Он был весь поглощён изучением картины и вряд ли вообще слышал, о чем повествовал глава города Калуга.
- Он что, – полюбопытствовал Задвижкин, - большой любитель Эль – Греко?
- Не только Эль – Греко. А вообще искусства как такового. А ты, Пал Петрович, газеты – то читаешь?
- Конечно, вот давеча “Калужского вестника” полистал.
- Полистал он. Перед просвещенной Европой не стыдно тебе? – при слове “Европа” городничий покосился на эксперта Дрезденского музея. – Картину – то украли полгода назад.
На генерала было жалко смотреть. Он сделал большие глаза и жадно стал хватать ртом воздух.
- Это как же? – прохрипел он.
- А вот так.
- Мне её подарили. Там… Он… Тот…
Задвижкин замахал куда – то рукой.
- Подарили мне её, – только и смог выдавить ошалевший Павел Петрович. – Спасибо тебе, брат Обласкаев. Вот в позор вогнал.
К этому времени Керн окончил “брать пробы” с картины и, сняв очки, произнёс:
- Это есть фантастиш. Картинен настоящий.
- Как настоящая? – чуть не лишился чувств генерал. – А я был уверен, что копия.
- Подлинник, значит, тебе продали, - отреагировал городничий.
- Музэум оплатить ваш расход цвай размер, - встрял эксперт.
- Да не купил я, а подарил мне её покойный друг Яков Самуилович Обласкаев. Вот же друг! – в сердцах прокричал Павел Петрович.
- Значит так, - обратился городничий к немцу, - господин Задвижкин готов передать картину Эль – Греко Дрезденскому музею за сто тысяч рублей.
- А, понимайт, – закивал головой Керн. – Карашо. Алес гут. Данке, герр Задфишкин, вы спасать шедевр, данке.
Немец тряс руку генералу, который был близок в тот момент к обмороку.
- Мои – двадцать процентов от сделки, - шепнул городничий генералу.
Оставив расписку и прихватив картину, немец и городничий укатили. Павел Петрович остался один со своими невеселыми мыслями.
- Я, стало быть, спас шедевр. Да еще денег заполучил, – пронеслось в голове у генерала. – А все – таки ты не обманул, брат Обласкаев. Подлинник подарил! Вот это друг!
Хорошое настроение, пришедшее к Задвижкину после получения расписки, вновь ухудшилось. Его стали мучать угрызения совести. Ему стало стыдно, что он уделял так мало внимания другу юности. Да и другом своим он Обласкаева не сильно – то и считал. При любом удобно случае пытался потрунивать над странным и экспрессивным Яковом Самуиловичем.
Взяв расписку, Павел Петрович направился в спальню к жене.
- Это тебе, – сказал он грустно. – Купи себе что хочешь.
- На сто – то тысяч, – удивилась генеральша. – На них всю Калугу можно купить и еще останется.
- Мне все равно. – пробурчал Задвижкин. – Я за них память продал. Друга продал.
29.07.99.