Тот, кто всё ещё надеется прекрасен тем

Тот, кто всё ещё надеется – прекрасен тем, но сердце своё он подарит скорее червям рано или поздно, нежели наполниться ему суждено будет и вполне определённым содержанием. Да и душа, исполненная надеждами, быстро истощает себя. А если надежду питать – то зверь этот неистощим в своей жажде. Сколько ни питай надежд – если не делать и шага вперёд – то нужны ли надежды эти? Есть ли надежда некоторая забота? Пойти ли за Хайдеггером в этом вопросе? Решиться на некие философские сноски? В надежде есть, конечно, забота… но как часто является эта забота непозволительной роскошью для сердца, работа которого и до этого ни на миг не прекращающаяся – теперь становится стократ нужнее человеку.

Человек не понимает, что среди всех его душевных драм, его душевных полётов – только единственно его организм – его верный помощник. Он всегда работает на человека – и выбор организма более мудр, чем выбор человека. Если дать хотя один шанс себе для жизни – то организм сам найдёт дорогу к осуществлению этого шанса. Это свойство всего биологического – свойство выживать. И чем сильнее организм – тем сильнее его способность довлеть над человеком. Моральное в этом смысле есть часто некое извращённое стремление выжить.

Когда скрипят деревья – то тем они говорят уже о своей беспомощности – но гибкость биологическая их невелика. Хотя же есть ещё корни – то дерево ещё будет стремиться к жизни и отдавать к свету свои новые побеги.
Слабость, допускаемая на путях к свету – просит, чтобы человек присел в тени – обычно эта слабость кормится, именно, надеждами. Поэтому гнать нужно всё к чертям из своего сердца… Или не нужно?

***

В предположении о дивности ночи – Алексей Николаевич странно болтался по улицам города пустынным и выискивал чего-то в самых тёмных подворотнях городских. Со дворов всюду слышны были то пьяная ругань, то игра гитары и полупьяные завывания, старательно складывавшиеся в какофонию песни, а то и вовсе тишина самая необыкновенная с редкими шорохами её нарушавшими наполняла подряд несколько кварталов. И Алексей Николаевич любил погулять после сумерек какое-то время, наполняя душу свою всякими интересными посылами, подпевая даже что-нибудь под нос себе, а потом шёл домой и пил чаю. Обыкновенно выпивал он за раз пару-тройку чашек чаю крепкого и, удовлетворённый тем, шёл посмотреть программ сколько-то по телевизору, чтобы затем, уже, когда клевал носом и едва не засыпал, добрести до кровати своей с тем, чтоб предаться сладким снам.

Жил Алексей Николаевич один. Хозяйство вёл своё справно. В доме всяко проглядывали местами разные атрибуты жизни его холостяцкой, как-то не убранные местами бутылки пивные и прочие неприятные мелочи, но в целом же было довольно чисто, и в нашем мире, пожалуй, его квартирка мало чем отличалась от подобной квартиры какой-нибудь одинокой мадамы, прожигающей жизнь свою вровень с тем, как то делали гусары или прочие гуляки человеческие.

Не вполне ясно, требуется ли обсуждать внешность этого не выдающегося индивидуума. Следует ли сказать о шраме небольшом у него подле правого уха? Нужно ли уточнять подробности о человеке, которого мало кто и встретит-то ли когда, впрочем? Но тем не менее занятие это позволит хотя как-то представить его. Алексею Николаевичу не более тридцати трёх лет. На вид не боле тридцати восьми. Сложения хилого, сухого, вида весьма болезненного. Волосы его имели рыжеватый оттенок и слегка имели тенденцию к образованию кудряшек весьма милых. Был он несколько сутул. Глаза имел тёмные, почти чёрные. Особо удивительны были его длинные тонкие пальцы, которыми он завсегда исхитрялся незаметно поковырять в своём носу и извлечь оттуда сокровища свои самые удивительные, которые тут же обычно отирал о дно стула – или же скомкивал в катушку и кидал, метко часто, в урну для мусора, чему приходил всегда в восторг неописуемый. Речь Алексея Николаевича, часто тихая и едва уловимая человеческому уху, иногда бывала и весьма громкой, особо в минуты его озлобленности. Кожа и цвет лица имели оттенок мертвенный, бледный. Да сам он едва пошатывался всегда при ходьбе, будто те дистрофики из анекдотов, уносимые обычно ветром.

Возникает обратно и желание описать поближе быт его. Но это мы отложим пока на перёд. С тем, чтобы удовольствоваться им ближе и в другом несколько контексте бытия Алексея Николаевича.

Утром Алексея Николаевича ждала служба. Обязанности его заключались в сведении некоторых имеющихся цифр к некоторым необходимым, поэтому, когда совсем уже утомлял он компьютер собой и своими претензиями да и озлабливался немного, то уходил Алексей Николаевич в мужскую комнату для сплетен дивных мужских, шуток самых прелестных уху да препровождал там времени своего подчас до половины рабочего дня. В остальное время он то вздыхал изредка, сидя ссутулившись на стуле своём и упёрши взгляд в монитор, то быстро и нервно перебирал клавиши, отзвук чего добавлялся в обычный рабочий шум и поглощался тем.

Этим же утром к ним в кабинет, где помимо самого Алексея Николаевича сидело народу ещё достаточно, пришла устраиваться некая девица, об устройстве коей было сообщено ещё заранее вышестоящим начальством. Их же начальник выслушал её, задал некие вопросы для чистого соблюдения формальности приёма на работу и сообщил необходимые детали трудоустройства. Это отвлекло многих от мониторов и обычного рабочего расположения духа для ознакомления с наружностью хотя указанной девушки. Внешность её отличалась удивительной строгостью и стройностью. Лицом весьма миловидная, достаточно сложенная и крепкого телосложения, с широкими бёдрами, что способствовало, верно, её привлекательности. Выделялась и походка, виляние бёдрами было волнующим и отливало кровь от мозга у мужской половины смотрящих. Да и волосы были на удивление русыми, хотя, видно, крашеными. После краткой аудиенции у начальника молодая особа удалилась. И впредь не появлялась время некоторое пред глазами Алексея Николаевича.

Далее последовала череда дней самых гнетущих и обыкновенных. Однако же вскоре новая сотрудница появилась на работе, правда, поставлен ей был условный испытательный срок в два месяца. Андрей Максимович, тоже сотрудник их отдела, принялся, по поручению начальника отдела всячески помогать Анне Петровне, как именовали это дивное создание, появившееся на их работе. Какое-то время, видно, Андрей Максимович пытался завести и более близкое знакомство с Анной Петровной, но, видимо, что-то не заладилось, и вскоре Алексей Николаевич всецело был помощником новой сотрудницы в делах новых.

Так славно всё текло. Пока не возникло желание в сердце некоторое весьма тонкое и неуловимое у Алексея Николаевича. И начал он посматривать на коленки, да на зад и на грудь выдающуюся Анны Петровны. И меж дел начал шутки шутить сальные часто и однозначные и прозрачные, как слюна не евшего ничего неделю человека. Не вполне однозначные реакции её считал он ответом рода «да», не сознавая тем делаемой им глупости для себя.

Будучи же человеком степенным в своём основании и патриархом идейным в век наш незабвенный, Алексей Николаевич пригласил Анну Петровну на прогулку после обеда и опять общался с ней премило. После он изыскал в себе полноценнейшее желание к овладению ей, для чего воспылал стремлением к проведению с ней вечера хотя и на концерте. Что и осуществил, впрочем же, как и подобает леди, Анна Петровна заплатила за билет сама. Хотя и строила несколько приятные рожицы. Но и Алексей Николаевич не особо тогда овладеваем был в сердце своём желанием, чтобы придавать этим пустякам хоть какое-то значение. Посему вечер был признан удавшимся, хотя замечен с Анной Петровной Алексей Николаевич был лишь по окончании вечера. На том их первое времяпровождение совместное и окончилось.

Далее следовало ещё множество дней пустых и наполненных, впрочем, виданиями и пустыми преимущественно болтаниями, помимо работы, с Анной Петровной. Так степенно вбиралось в сердце к Алексею Николаевичу чувство им прежде не чувствованное никогда. Да и забралось в него. И, не умея пользовать момент сей дивный ни для писанины дурацкой, ни для оперетт идиотских или ещё какой деятельности, поскольку обделён был в том по природе своей – то решил признаться в том Анне Петровне Алексей Николаевич. Ранее же было предлагал он свидание настоящее и с поцелуями Анне Петровне – но был отклонён по причине самой банальной: у неё уже был мужчина и без сомнения более достойный, что, конечно же, она не сказала весьма тактично, чтобы не сводить с ума этого глупого старичка с такой нежной похотью в сердце.

Отклонённый, некоторое время не разговаривал с Анной Петровной Алексей Николаевич, но чувствуя нехватку существа этого дорогого себе, был вынужден удовлетворить чувство своё эгоистическое. И понеслась такая же череда переменных стремлений в голове Алексея Николаевича. Но, впрочем, поняв чрез некоторое время, что остров сей по него, тот загрустил да и решил бросить работу свою. Что и проделал в течении шести недель.

После же он начал пить, да и продал свою квартиру. Пока были деньги перебивался по знакомым. Которым он тоже надоел порядком вслед. Да и оказался он банальным бродяжкою. Так однажды он стоял подле бывшей работы своей и просил денег – уже на хлеб. И подошла она – и Алексей Николаевич узнал её. Она грязно выругалась на него и прогнала от себя. А Евгений Сергеевич, тоже сотрудник его бывшего отдела небрежно толкнул Алексея Николаевича, он упал в грязь, а они пошли скорее от него.

Алексей Николаевич как-то потерянно поднялся и пошёл к дороге, чтобы перейти её – да тут же и был сбит насмерть грузовиком.

А у Анны Петровны. Знаете ли, уже трое здоровых ребетят от Евгения Сергеевича. Уж и не знаю, заведут ли они ещё. А иногда Анна Петровна и Евгений Сергеевич со смехом вспоминают любовные притязания Алексея Николаевича, и смех их всегда так тонок и прозрачен и улетает прочь в ночную тишину, где уж не бродит отныне Алексей Николаевич…