Лёд

Ничего не хочу,
не могу уйти,
не могу оплатить постой.
Лед ее глаз солнцу не растопить,
листьям не расшуметь,
дождям не размыть.
Пусть банально,
но самое время спросить –
а что же будет зимой?
И когда ляжет снег,
и камнем станет вода,
и, как девушки пишут в альбоме,
«Птички на юг улетят»,
она тоже изменится.
Будет не холодна –
как глыба льда, будет вся она,
а не только сердце и не только глаза.
Жарким летом полюбил я ее –
будто съел эскимо,
но кому оно
нужно зимой?
С ней рядом лежать такой
все равно, что рядом с ребристой грудью
нетопленной батареи в подъезде хрущебки,
обжигаясь о ледяные ее бородки и впадинки – так,
будто бьет током,
невольно движешься вбок, в сторонку,
и дружишь боком с теплой жилой стеной.
Такой и должна быть она –
твоя Женщина.
Она должна быть уютной,
беззлобной, беззубой,
чтобы, когда ты повернулся спиной,
клыки ее не впились в твой затылок.
А эту нельзя пускать с тыла.
Ее встречаешь лицом –
как смерть, судьбу и погоду,
каждый день с ней везешь,
будто и жизнь не живешь,
просто постылый воз прешь,
толкаешь и жилы рвешь –
в гору,
в гору,
в гору,
на которой, как в старой шутке,
сидит бородатый мужик
в хитоне, как в полушубке,
у самой кромки снега.
Грубый мужик, не чуткий.
Он непременно расскажет,
что это не та гора
и что ты на «мэ» чудак,
если заполз с трудом,
если снизу не различил,
как неуютно сверкает льдом
вершина, что ты покорил.
И вот на исходе лета
я предвижу все это,
ничего не хочу,
не могу уйти,
не могу оставаться с той,
чье сердце вершиною ледяной
остыло.
И еще: постыло уже видеть сон –
я тихонько зову ее,
и гора послушным верблюдом на зов идет.
Мне смешно.
Мое сердце – костер.
Я – как пророк Магомет.
И, как плевое эскимо,
гора запросто тает в огне…