один в новых ботинках, не считая пары носков

 



 …в сорока километрах от письменного стола…


 Мусор и грязь, с точки зрения дворника, не одно и то же. А что думал любитель словесности, или знаток каллиграфии, когда выплёскивал нечленораздельное на головы своих коллег? Уж лучше бы он скопил кучу бумажек, коробочек, истёртых ластиков, исписавшихся стержней, пахнущих тухлой рыбой а.куниных, залитых дешёвыми духами а.кристи, дырявых разорванных туфель, дезодорированного покойницкого белья, б.у. одежды без карманов, вывернутых гульфиков, актинидий петлиц, галстуков с привкусом солярки, рваных джинсов «от Ярузельского», Чеушеску, КАдара… Засиженных мухами, вяленых Мао-Цзе-Дуновских бананов, надтреснутых Вертинских, исполосованных «Юностей»… Какой ужас! Но дальше… Пожалуйста, дальше ! Развитие темы мусора телесно ориентирует в баню, или на пляж, преобразует слова в музыку, ставит их друг против друга, усыпляет снами, засыпает разнообразием, играет основами, а дальше следуют…

 …восемьдесят тысяч шагов своими собственными ногами, обутыми в купленные специально для этого случая ботинки производства местной фабрики кожаной и резиновой обуви в пост-приватизационный период постсоветской России.

 …Пройдя 40 км. по горной дороге , то есть расстояние, отделяющее областной центр от посёлка Лесное, я вышел на морской песок, опьянённый впечатлениями от увиденного. Давно я не совершал этот путь! 20 лет – это целая жизнь. За это время человек, обычно, успевает многое, а я, всего-навсего, успел соскучиться по этим камням, по этим прихотливым вверх-вниз извивам, по этому долгому, вдоль Очепухи, спуску к заливу Мордвинова – мекки местных рыболовов законных и незаконных… Соскучиться по этим ёжикам, пьющим из луж, белочкам, постреливающим дробинками глаз, медведям, наблюдающим с сопок пойму, и даже по патрулям и оводам, не оставляющим без опеки ни одно теплокровное, возвышающееся над кипящими струями живого белка… Соскучиться по этой, почти среднерусской на вид, столь редкой для Сахалина деревни, с её покосами, живностью на тракте, нелепыми огородами, пахучими стойлами, босыми внучкАми и внУчками, ставшими на лето пастУшками и рыбачкАми… Но ещё больше соскучиться по тюленям-ревунам, занимающим в отлив прибрежные камни. По их банно-пляжному концерту под феерически Млечным Путём, салютующим бесчисленными метеорами.
 Если попасть на этот, кипящий естественной жизнью берег впервые, то можно даже растеряться от обилия движущихся, звучащих днём и ночью существ, ни одно из которых не принадлежит, и не будет принадлежать Цивилизации.
 Жителю мегаполиса, проснувшемуся здесь, показалось бы всё знакомым, за исключением одного: это всё - не город, не мир города, а то, чего он может лишиться, и уже почти лишился, благодаря своим разнузданным потребностям.
 
 …Лёжа на куске гофракартона лицом к звёздам, слушаю симфонию горных струй и морских волн под тонику сдержанно рокочущих на рейде в огнях траулеров. …Человеческие голоса ластоногих, прыгающие лососи, шуршащая трава, лилипутские кастаньеты рачков-прыгунов, совершающих свой акробатический марш по песку. Бульонного вкуса зелёный чай с молодой ламинарией, и напрыгавшими в кружку креветками – хороший ужин отшельника за компанию с оранжевым динозавром, нисходящей в последнюю четверть Луны. Смотришь на неё откуда-то сверху в длящийся момент проявления, и непонятно: что это? Гигантский клык? Щель в иной мир? Извержение вулкана?.. Но, оторвавшись от поверхности, узкий серп быстро бледнеет. Его блеска хватает, чтоб чуть подсветить залив, лохматые деревья обрывов, рогульки плавника, вспыхивающего, как порох в костерке.
 Пока шёл сюда, думал встречу прошлое, лунный день… Но видимо, оно здесь просто не живёт. О чём грустить при этом южном ровном ветерке? Даже развалины бывших казарм, а позднее – пионерлагеря в предгорьях Сусунайского хребта с Охотской стороны – не вызвали столь любимых мною минорных тягучих голосовых созвучий… А уж тёмная дырка ствола под обритым черепом спецназовца и вовсе развеселила: «Да какие снасти? Вот гамак, вот котелок, вот блокнот для ловли образов. Если только это – снасти?»
 Следующим днём, перекатываясь на волдырях изнеженных городом ног, я буду отвечать понимающе на заговорческие вопросы добытчиков-аборигенов, принимающих меня за своего, об обстановке за перевалом, а теперь можно накручивать километраж с командиром в шлёпанцах. Удивлять его «глубокими познаниями» о крае, где он, как выясняется родился, но у него «узкая специализация»… Сквозь расстёгнутый камуфляж поблёскивает тельник. Это обнадёживает…
 В какой-то момент становится страшновато от возможного присутствия мишки. Очень уж аппетитно выглядит подстреленная рыбаками, ещё не вонючая, выброшенная приливом туша ревуна. Под надрезанной шкурой не меньше сотни килограммов отличного жира… Из этой смеси одинокого ужаса и семейного благодушия рождается нечто пан-эротическое:

 О Лес, ты – друг!
 И я – твой друг.
 Нам нечего делить с тобой.
 Друг другу отдадим, что надо…
 Но что нам надо, друг?
 С тобою мы навек
 Под этим звёздным покрывалом.

 Страх сразу проходит, как от прожитого надцать-надцатого перерождения, и поудобней разместившись во чреве Вселенной можно разглядывать сон, в точности повторяющий живую августовскую ночь побережья.
 Предутрие, а вслед за тем, и не столь ранний рассвет с уже направляющимися к своим неводам ловцами, заставляет вспомнить о неизбежных сегодня сорока километрах пешего хода в обратном направлении. Сейчас это вопрос творчества: если проза – шагом-марш - на шоссе, и через час ты будешь дома ласкать кошку, и трепать за ухом драгоценную мальтийскую болонку… Но поэзия властно требует большего, и ты медленно ковыляешь вверх к пику Чехова, за мощной спиной коего приютился City сахалинского розлива.
 От кустодиевской красавицы с удочкой и младенцем над какой-то канавкой я узнаю, что уже около десяти, и мне очень интересно, во сколько я буду дома при благополучном раскладе? Последний соблазн – встреча давнего приятеля по занятиям спортом на джипе. С утра – пораньше - к родственникам - за поживой, и - мне открылся смысл Праздника Кущей: не важно, что это - веник из полыни, и сейчас - не то время, главное – не переставая перемешивать кисель из оводов, пахнущий вызревшим ядом аконита, болиголова, купены, и ещё кем-то из друзей философов и фармацевтов всех времён и народов. Останавливаться крайне нежелательно, пока не достигнешь подножья хребта. Иначе хищные мухи совместно со сладким ароматом болота напомнят тебе о бренности всего аллергирующего человечества.

 «Ну как, Сань, противоядие организм ещё не выработал?» - участливо спрашивает вчерашний патрульный, выныривая из уазика. «Да нет.» - отвечаю я самой парадоксальной и изощрённой формой ответа на русском. Понятной, впрочем, любому соотечественнику.
 Командир замуровывается со своими автоматчиками в кузове. Больше я его не увижу. Впереди десять часов браконьерской дороги, после чего «готовенький ко всему» Южный станет более странен на мой взгляд, чем любой фильм Луиса Бунюэля. Но до этого надо ещё дожить, ощущая мозгами каждый из восьмидесяти тысяч предстоящих шагов.

 А что стало с ботинками? То же, что и со всей нашей промышленностью.

 Я их просто выкинул.
 

 Южно-Сахалинск, август 2001 года