Зелёная папка

 «Зелёная папка»

 *****


Я видел сон, а может просто туман;
уходит в горы караван, караван.
И видел реку под названьем "Года",
там, где я не был никогда, никогда.

Меж сном и явью в постоянной борьбе,
я нахожу пространства вечность в себе.
Порой мгновения подобны годам,
и волки белые бегут по следам.

И ляжет пухом мне большая земля,
и бьется парус на носу корабля,
и волны пенятся в песке за кормой,
и ищешь путь, где б ты остался собой.

Бежишь, что б быть от шума толп в стороне,
и снова видишь вечный смысл в тишине,
бежишь, бояся оглянуться назад,
там, где сливается с восходом закат.

И вновь осенний сон, а может, туман.
Уходит в горы караван, караван;
к речной долине под названьем "Года",
чтоб там остаться навсегда, навсегда.



 *****


Я этот фильм уже смотрел,
но слишком давно, все забыл;
и теперь, вроде как, не у дел.
Ведь этот день уже был.

Я смотрю в окно - там странный снег,
его там быть не должно;
это все - лишний, неправильный век,
я знаю, я видел кино.
 
Я уверен, цветы эти втоптаны в грязь,
а фотографии - лгут;
я слышал Слова и сквозь титров вязь
видел костры на лугу.

И не падал снег с затворенных небес,
и полынью была вода,
черный хлеб, черный воздух, чернеющий лес
и стальная в небе звезда.

И двоится в глазах от мелькания лиц,
тех, что в кадре, и тех, что в окне.
Но забыл, где тот миг, когда пали все ниц,
перед небом в слепящем огне.



 *****


 
Я саван царственный принес
Тебе в подарок!
 А.Блок.


Ах, гиацинты! - молчи,
сумрак в полуночном зале.
Что и зачем прошептали
губы немые в ночи.

Бархат портьерный тяжел;
воск из подсвечника капал,
лунная тень пала на пол,
сброшен небрежно камзол.

Что-то сломалось внутри,
в старом больном королевстве;
странное это наследство -
губы в мерцаньи зари.

Под нафталинный уют
сгинуть, прикрывшись мехами.
Верить - все было не с нами,
молиться - часы не пробьют.

Ров черным маслом воды
нас охранит. Мы услышим
шорох шагов. Сердце - тише,
скрыты надежно следы.

Пусть им приснится покой;
мы и слезы не проронит.
Ночь восседает на троне
в комнате пыльно-пустой.


 *****


К чему теперь нужны слова,
когда кружится голова.
О! Если бы могли вы знать,
как это больно - умирать.

** Ява-явская, штука мерзкая,
жизнь прекрасная, расчудесная.
Поцелуй меня - ты мне нравишься,
поцелуй меня - и отравишься.

Бесполезный быт, лед сковал постель,
на дворе - сентябрь, скоро оттепель.
А к Покрову снег ляжет по дворам,
эта боль - моя, вам я не отдам.

Конец всему, и все равно,
портвейн в бокале иль вино,
лишь водка лечит от тоски,
бери с запасом, мужики.

Ты опять бела и нежна, как сон,
бедный белый снег, как же он смешон.
Век ушел в ничто, время истекло,
я гляжу на мир в мутное стекло.

Страсть тело изжигает в прах,
в ногах нет правды и в слезах.
Конца не видно, ну и пусть,
огонь пожрет тоску и грусть.



 *****


Тик-так, тик-так, все будет так;
осенний сон, осенний мрак,
цветок в окне, квадрат сосны,
мы тоже были влюблены.

Как прутья клетки купол неба;
мы тоже не единым хлебом,
мы тоже воду льем в вино,
нас тоже манит вдаль окно.

А здесь свет ламп имеет власть,
и негде яблоком упасть,
не затаиться, словно мышь -
всех выдаст высохший камыш.

За годом сон, за ночью - мрак.
Все как всегда, тик-так, тик-так.
Будь хитр, как змий, и мудр, как слон.
И так до самых похорон.

Зима приходит в свой черед,
и кто-то песню не поймет;
нет снова для меня ключа,
а журавли опять кричат.


 *****


Пусть сон будет только сон,
а явь будет только явью,
пусть мы уйдем в темный лес
за тонкой рассвета гранью.

Не будем жалеть ни о чем,
дышать, потому что дышим.
Мы там построим свой дом
и укроемся небом, как крышей.

Дни оставим на откуп годам,
а годами измерим столетье,
и в прибое озерной волны,
словно в сказку, войдем мы в бессмертье.



Мы узнаем холод воды,
бесконечность летящего снега,
безначальность ветра, и дым,
от костра улетающий к небу.

Шорох трав, и дыханье камней,
камыша шум протяжный и долгий.
В этих днях отблеск звезд и огней,
рай, потерянный нами надолго.

Молчаливо согласье стихий,
скрывших тайну конца и начала.
На росистой туманной заре
нам кукушка век жить предсказала.



 *****


Проходят дни, минуты и года,
жизнь сурова.
И только Никогда и Навсегда -
два вечных слова.

Обрезан пасмурный рассвет
о грани века,
но ловят жадно солнца свет
два человека.

Идут по стынущей воде
навстречу утру,
неважно, в радости ль, в беде,
тихи и мудры.

Следы впитает их вода,
и волны снова
шепнут заветные слова,
два вечных слова.


 *****


В ночь крича, улетают меж звезд перелетные птицы.
И, встречая рассвет, угасает на небе луна.
Я проснулся в тревоге, мне в августе что-то не спится;
я не помню весны и не знаю, была ли она.

Тяжело набираю в ладонь эту стылую воду
и иду по холодным камням мимо сосен и снов.
Тишина и волна, без конца, без исхода,
я иду по земле между звезд и снегов.

Я иду по росе, где земные кончаются тропы;
перелетные птицы, крича, исчезают во тьме;
ветер стонет в ветвях и качает озерные воды,
и брусника по капелькам кровь возвращает земле.




 *****


Их разделяла ночь, их разделял рассвет,
один глоток вина и десять тысяч лет.
И капли на стекле, и старые стихи;
забытая любовь, забытые грехи.

Стеклянные слова, зачем они нужны;
я отцежу в графин полпинты тишины,
всего один глоток, и горе - не беда,
один лишь в мире бог - разлука навсегда.

В пыли забытых троп, где ясен маков цвет,
скрывает полумрак загадочный ответ.
Нет правды на губах, нет ветра на заре;
на похороны ждут свет солнца в сентябре.

По строкам не понять, кружится голова,
не разобрать в бреду заветные слова.
Вам надо уходить, но пуст еще стакан,
еще в графине есть таинственный дурман.

Не расплести пути, но дайте только срок,
пока в запасе есть еще один глоток.
Оплывшая свеча откроет день и даль,
останется любовь, останется печаль.

Замолкни, не спеши пылающий рассвет,
кому нужна любовь раз в десять тысяч лет?
Всего один глоток на долгие века.
Надежда умерла, а вера - далека.


 *****


В ожерелье золотом роза красная с крестом переплелись.
На нескошенных лугах только ветер, зной и прах,
и крапива прорастет на заброшенных домах.
Вновь на запад всадник скачет,
ищет смерть или удачу;
меч в его руке, ты вволю порезвись.

На безлунной тишине шепчет берег о войне волне.
Пали замки и дворцы золотые купола
опустили до земли, вот такие, брат, дела.
Ты скачи, скачи мой конь
за моря, через огонь,
пробуди ты тех, кто спит в чужедальней стороне.

Где войска стеной стояли, там теперь лишь пыль печали о былом.
Позабыты лук и стрелы, меч, секира и кольчуга,
лишь глядят осиротело башни стражи друг на друга.
Прах никто не потревожит,
и никто пройти не сможет
к Цитадели Звездной, черной с серебром.





 *****



Нам трудно даже видеть сон,
но никогда не станет тоньше эта нить;
мы заведем вновь старый патефон,
и у соседей настреляем покурить.

И никогда мы круг не разомкнем,
не нами это все заведено.
В холодных брызгах, что зовут дождем,
тихонько постучу в твое окно.

Налей-ка мне вчерашний спитый чай,
и разреши на кухне покурить.
Нас эти дни, как-будто невзначай,
научат терпеливо ждать и жить.

Нам эти дни на солнечных лучах
сыграют блюз неведомой страны,
а ночью, при мерцающих свечах,
повторим песню солнца для луны.

На желтом фоне синие цветы,
на красном небе в пене облака.
Я петь устал, возьми гитару ты,
что нам часы, минуты и века.

Но сны уйдут, останется рассвет,
и я, как сон, исчезну в свете дня.
А ты сама на все найдешь ответ,
и на закате встретишь вновь меня.


 *****


Он шел по берегу совсем налегке,
держась за небо левой рукой.
Он штамповал одной ногой следы на песке,
и на воде он оставлял их другой.

А на закате позапрошлого дня
он позабыл купить в ларьке сигарет,
но я не здесь, и он не просит огня,
в кармане крест, в руках - счастливый билет.

В подтеках ржавых отступает вода,
не оставляя ничего за собой;
мы все спешим, не знаем даже - куда,
а кто-то грезит, что Он уже выиграл бой.

Бледной расколотой лампой висит луна за окном,
ветер свистит проводами, сплетая в стихи провода;
спят силуэты башен на тихом небе ночном;
может быть, это сон, а, может быть, так всегда.

Баллада еще звенит последней прощальной струной;
день еще не забыт, и песок хранит тепло;
может быть, кто-то проснется за этой хрустальной стеной;
может быть, будет и так, но мне уже все равно.


 *****



На плоскости зеркального стекла
мерцают миражи забытых слов.
Я вновь пройду по мертвым городам
и в окна загляну пустых домов.

На солнечных часах все тот же год,
и Вечный Дуб все мерит тайный срок,
когда старинный город оживет,
и в солнечных лучах блеснет клинок.

Но люди все ушли в неблизкий путь,
и их вела далекая звезда.
А Дуб все ждал, росы роняя ртуть,
и знал, что не дождется никогда.

А за пустыней - синие леса,
другие звезды, новые пути,
но каждый год Дуб стаи птичьи посылал
своих друзей ушедших навестить.

А птицы не приносят все ответ,
исчезли люди, не найти следа.
И птицы плачут, облетев весь свет,
и плачет Дуб, забыв свои года.

О тех прекрасных и печальных днях,
когда мир юный сказкой солнца жил,
и молодой Дубок на золотых корнях
ворота цитадели сторожил.

Но душным летом черная стрела
убила солнца свет и тишину.
Дуб видел, как людская кровь текла,
как люди уходили на войну.

Страж башни ждал, Дуб ждал их тысчу лет,
смотрел в пустой провал немых ворот.
Съел ветер камни, башни больше нет,
а Дуб стоит и тысчу лет все ждет.



 *****


Покинут домашний очаг.
Болота, канавы, мосты;
дорога ведет сквозь туман,
траву, перелески, кусты.


А где-то курится дым,
и у костра варят чай.
И верится в то, что мы
свернем туда невзначай.

И там для нас накрыт стол:
картошка, хлеб и вода;
ты забудешь там обо всем,
и будет все как всегда.

Костер приглашает в свой круг,
жмется к деревьям мрак;
предложат глоток вина
в обмен на дешевый табак.

Старой гитары звон
и треск тихий костра
навеют усталость и сон,
и ты уснешь до утра.

А утром, что ж, снова в путь,
раз судьба быть вечно в пути,
но пусть нам поможет Бог,
вновь ночью костер найти.


 *****


В эти дни, когда мы родились,
не помню, в чьем сне, но падали вниз
лепестки сливы мэйхуа.

Где-то война, а где-то зима,
где-то все в пестрых окошках дома,
где-то мы жили, наверно, вчера,
а назавтра мы были уже далеко.
И падают, падают, падают вниз
лепестки сливы мэйхуа.

Я помню тот час, когда мы умрем;
безлунною ночью, где мы лишь вдвоем,
нам тихо нашепчет степная трава
имена мирно спящих в курганах вождей,
и о том, как бесшумно падают вниз
лепестки сливы мэйхуа.

Как под топот копыт просыпался клинок,
коршун в небе кружит, багровеет восток,
что исправит нам кровь, если кровь не красна,
раскаленным железом кто выжжет мне плоть,
кто песню споет, пока падают вниз
лепестки сливы мэйхуа.

Легкой дымкой туман по оврагам ползет,
это даже не сон, это скоро пройдет.
Что за люди в белых одеждах,
разве за окошком зима?
Где вы видите снег, это все лепестки,
нежные лепестки мэйхуа.
Лепестки сливы мэйхуа.






 *****


Положили его у реки на песок,
и в ногах его меч, на груди его щит.
И под плач отнесли в погребальный челнок,
плачьте люди, великий воин убит.

Вновь открыты пути для холодных ветров,
воронье черным смерчем на запад летит,
путь открыт - не поможет ни меч, ни засов.
Плачь Земля - твой защитник убитый лежит.

Меч изрублен, щит сломан и рог - пополам,
блики солнца в воде ослепляют глаза;
долг исполнен, и челн уплывет по волнам.
Плач отец - не придет сын с победой назад.

Разошлись все пути, никогда не собрать,
не догонишь челнок, не споет больше рог;
собирайся солдат и пошли воевать.
Плачьте мама под грохот десантных сапог.

Разве кто виноват, если в силах смолчать,
если в ножнах сберег безупречный клинок,
но и он скоро втиснет ладонь в рукоять.
Плачь невеста - он тоже падет на песок.

Ночь темна пред рассветом, что нам день принесет,
если прямо идешь, то не стыдно смотреть;
мы кого-то убьем, нас ли кто-то спасет,
плачь, не плачь, но нам всем предстоит умереть.


 *****


Я - рыба, я не могу без воды,
я ищу в пустоте свет погасшей звезды,
я - стихи без начала, любовь без следа,
я - холодная рыба, плыву в никуда.

Ночь сменяет рассвет, после лета - зима,
а зимой на рассвете кто-то сходит с ума,
кто-то пишет стихи, силясь нечто понять;
но не хватит воды, и огня не унять.

Не поверить в стихи, не поверить себе,
три аккорда на слух, рок-н-ролл на трубе;
почему снова снег, видно что-то не так,
только лампочки круг, а за кругом лишь мрак.

Наступает конец этой глупой игре,
снова слякотный снег, снова дождь на дворе,
снова лезут цитаты из старых стихов,
снова слышится музыка скрытых веков.

Недоступный рассвет, недоступный закат,
дождь в лицо и в душе, только кто ж виноват.
Будут встречи опять, будет дым сигарет,
и опять не понять, это сон или нет.


 *****


Я мечу с колоды карты без конца,
короли, валеты, дамы без лица.
Разложу листки бумаги, как людей,
строит глазки Королеве Туз-злодей.

Ветер призраком гуляет во дворе;
я раскладываю карты на столе,
и колода бесконечна, ночь темна;
снова Джогер подливает мне вина.

Дни и ночи, дни и ночи напролет
все идет игры веселый хоровод.
Не дает свеча ни света, ни огня,
много ль карт еще осталось у меня?

Верить утру, знать, что утром ночи нет,
с нетерпеньем ожидать слепой рассвет.
Эх! Напиться б допьяна, я так устал,
но Шестерка что-то сыплет мне в бокал.


 *****


Опять пустого сердца стук
меня тревожит вечерами.
Слова: - Прощай, мой милый друг.-
они придуманы не Вами.

Не Вами создан этот год
с его разящей непогодой,
и лето сменится зимой,
как и назначено природой.

Но лета жар еще слепит,
и сердце мается от жажды,
но все уже дотла сгорит,
когда зима придет однажды.

И помутнеет вдруг окно
слепящей вьюжной белизною,
и, если так уж суждено,
навстречу ей я дверь открою.

И льдом меня запорошит
буран до будущего лета,
он прошлого не ворошит,
и ни ответа, ни привета.

И ни открытки, ни письма,
ни нежных лепестков цветочных.
- Я вам признательна весьма...
Лед - штука злая, это точно.

Но все же сердце гонит кровь,
хоть ей не долго течь осталось.
И лето наступает вновь,
а, в сущности, какая малость -

- дожить до первого тепла.
И, извините, право слово,
я ненавижу звон стекла,
но по нему иду я снова.

И снова этот мерзкий звук,
и скрежетанье под ногами;
трамвайный лязг, колесный стук,
ответы с длинными гудками.

И безнадежные огни
зачем-то небо искололи.
Ищу в аптечке анальгин,
но не избавиться от боли.



 *****



На этих холмах опять тишина,
но только, зачем об этом?
Непреклонна судьба; и луна, как стена;
и хочется верить, что будет весна,
а там, глядишь, снова лето.

С соловьем в унисон напою тебе сон,
ветер рунами выткет узор,
знаешь все их пути, где таятся они,
знаки птиц и то, как зовут эти дни,
и пещеры в телах древних гор.

В бесконечном пути все следы расплести
Не дано никому вовек.
Прочитать книгу трав, песка и камней,
различать голоса цветов и зверей,
разве сможешь ты, человек?

Эти бездны хранят имена королей,
что давно ушли без следа.
Они строили легкие корабли,
задыхаясь в чужой прибрежной пыли,
и пути их скрыла вода.



 *****


О, Боже, как далек желанный миг,
как в сумраке блуждаю с жаждой света.
Зову Ее, и не найти ответа.
Течет, журчит пылающий родник;
вода слилась с огнем, душа - со страстью,
и не могу своей бессильной властью
его остановить.

"Так в трусов всех нас превращает мысль..."


В огне сгорая, разрушая стены,
рисует ревность призраков измены
и заставляет чашу скорби пить.
До дна. А я уж пьян;
ей, кто-нибудь, подайте мне стакан.
Пью за Нее, за Ту, что сердце мне сожгла
дотла. И у меня в груди лишь пепел,
да угли, и что-то острое, похожее на звезды из стекла,
и свет зари.


 *****


Это лишь ветер,
а, может быть, шум.
Я со лба вытер
следы ночных дум.

Там на асфальте
ночные листья.
Пускай будет так,
все равно здесь не жить мне.

Может быть, был я днем
не совсем и здоров.
Ночь стеклянным огнем
подменила мне кровь.

По земле босиком,
и уже не кричи,
и мечты об одном -
затеряться в ночи.


 *****


Когда-нибудь...
нам будет просто скучно жить.
Кто мог не пить, тот пил кефир,
кто мог не спать, тот сочинял стихи.

Я пил на кухне чай,
ко мне пришла Печаль,
уселась за столом,
вот мы уже вдвоем.
Кого еще позвать, чтоб веселей шла ночь.
Кого еще дела не научили гнаться прочь,
искать спасенья в снах, лишь потемнеет небо.
Стучать ключами в дверь, искать за явью небыль,
и шум речных осок.
И на сырой песок
швыряют волны запах моря,
слезу непонятого горя,
крик чаек и покой.

Когда-нибудь нам станет страшно жить,
в безумье ожидать удара в спину,
а Смерть придет и будет все едино,
и будешь снова ты учить, что ненавидеть, как любить.
В предательство друзей поверив,
закроешь ты глаза и двери,
сокроешь прах свой и опять,
не в силах цепи разорвать,
вернешься в свой привычный круг
искать вина, забав, подруг.
Пусть льется кровь, звенит металл,
обрел ты все, чего желал,
ни жизнь - игра, фарс дикий.
Конферансье безликий
там правит бал.



 *****


Вопрос наивен, а ответа - нет.
Полуночный трамвай не оставит след.
В пустоте звенит чей-то волосок;
если есть выбор - заройся в песок.

На крышах - дождь, над городом - снег.
Сутки - прочь; в комнатах - смех.
В эту ночь нет места слезам;
пыль и покой - для ран бальзам.

Чудесный напиток для стаи богов,
нектар и амброзия, и похмельный синдром;
синтетический заяц стучится в окно.
А что за окном? Да все так же темно.

В шалаше тоже рай, и вода через край,
а потом снова май и собак лесных лай.
Белый тигр плюнул в омут и ушел на восток,
а дракон сделал выбор и зарылся в песок.



 *****


Когда время сойдет с ума,
и, вместо лета, настанет зима,
и те, кто был прав, оставят дома
на растерзанье волкам.

Вода выйдет из берегов,
ломая хребтом кандалы мостов,
стирая в мозгах обрывки снов,
сливая сумрак в кошмар.

В ту ночь выйдет огромный как тень
из Белого моря синий тюлень
и весь бесконечный полярный день
будет играть вальс.

Дети Снегов и дети Роз,
хранящие тайну движения звезд,
совьют венок виноградных лоз,
и мир обратится вспять.


И будет кипеть, и будет играть
весна молодая, и время опять
начнет свой привычный ход.


 *****


Вот тебе Бог, и вот - порог,
вот настой из трав, из семи дубрав.
Знаки на коре, на лысой горе,
в лесу все кусты, а в поле - кресты.

В избе - каравай, но ты сам выбирай,
сам выбирай, чтоб не плеснуть через край,
встал в полный рост, да снесли на погост,
слов связать не мог, а туда же - пророк.

А у нас в доме тишь, лишь скребется мышь,
да в углу домовой что-то шепчет травой,
над окном - камыши, за окном - ни души,
серый волк в бору тащит зайку в нору.

Филин криком в лесу провожает лису,
все же тихо, слышь, почему ты не спишь?
Не смотри в образа, не увидишь глаза,
не посмотришь в глаза, чтобы что-то сказать.

Нас за наши грехи отпоют петухи,
да из хлева - в сарай, а потом - прямо в рай.
И вон там порог, а за ним сразу - Бог.
И настой из корней, из еловых ветвей.

Руны на камнях, на замшелых пнях,
замки на дверях, на минувших днях.
Следы на траве, и в печи каравай;
тихий звездный ночлег, и дорога в Рай.



 *****


Дай ладошку - погадаю,
расскажу судьбу твою,
тайны линий я не знаю,
так что все придумаю.
 
Съездишь в дальнюю дорогу
прямо в терем золотой,
через год сломаешь ногу,
будь здоровым, дорогой.

Быть богатым не стремись,
хоть и будешь ты богат;
на судьбу потом не злись,
обворует тебя брат.

Будет семеро детишек,
но, скорей, от разных жен;
вырежут полип из кишек;
выиграешь миллион.

Спустишь деньги все на ветер,
женишься в четвертый раз;
проклянешь ты все на свете,
выбьешь теще правый глаз.

По амнистии - досрочно,
и на год уйдешь в запой,
будешь жить весьма порочно,
не волнуйся, милый мой.

Через год остепенишься,
купишь дачу или дом,
полежишь чуток в больнице;
станешь мужем и отцом.

Подкрадется тихо старость,
постучится в дверь твою.
Ты поймешь - осталась малость,
и уже ты - на краю.

И посмотришь ты на небо.
Не поняв высоких слов,
в монастырь глухой уедешь,
где умрешь, в конце концов.

А пока агукай в люльке,
слушай мамку, ешь омлет,
и тогда твой Ангел кроткий
оградит тебя от бед.


 *****


Мы глядим на мир осторожно,
не открывая глаз;
и тихо играем в игрушки,
а игрушки играют в нас.

Пародируя все движенья,
повторяя манеры и речь,
эти тряпочные отраженья
будут нас от ошибок беречь.

И являясь в ночных кошмарах,
превращать дни в подобие грез;
мы играем почти что задаром,
а они-то играют всерьез.

И ложатся покорно в ладони,
чтоб замкнуть роковое кольцо,
ведь они почти что в законе,
но им нужно наше лицо.

И в подобие жизни играя,
нам подобие смерти сулят,
обещая подобие рая,
нас низводят в игрушечный ад.



И глаза нам прикрывши ладошкой,
убеждают нас спать, только спать.
Если мы вдруг откинем игрушку,
то во что она будет играть.



 *****



Меня учили с детских лет по книгам черных снов,
меня учили, посмотри, непобедимо зло,
я знал напев, и знал приказ, знал море без границ,
читал я в небе имена по крыльям черных птиц.

И солнца луч держа в руках, как яростный клинок,
я горы взмахом сокрушал, и лишь любить не мог.
Но что в касаньях мягких губ и в шорохах в ночи,
я пел, когда лилася кровь, когда звенят мечи.

Но постарел я, седина волос коснулась вдруг,
промчались пылкие года за пеленой разлук;
я удалился в дикий край и пил там горький мед,
и сердце, проклиная мир, вдруг обратилось в лед.

Я чуял кровь, я ждал врага, я знал, что он придет,
сожмет в руке он солнца луч и жизнь мою возьмет,
но, может, будет все не так, сберег я знаний яд,
мой враг в мой дом с мечом войдет, но не уйдет назад.

И черный сокол прилетел, и сбросил он перо,
он молод был, и зол, и глуп, одетый в серебро,
и ветры были под рукой, а взгляд меня искал,
но скрылся я среди лесов, забытых черных скал.

И ветры скалы рассекли, и лес не устоял,
я скрылся в глубине морей, холодной рыбой стал,
но солнце зной испил до дна, и я к земле припал,
и он пришел, мой черный день, и надо мною встал.

Клинок и яд в его руках, в глазах - тоска и смерть,
он мне сказал: - Старик, ты - мой, мне только будешь петь.
Я сотню лет искал шута, и , наконец, нашел.
Он рассмеялся и ко мне вплотную подошел.

- Ты будешь петь, как я велик, отчаянья певец.
Но помнил я заклятье Сил и знак Семи Колец,
разверзлась под врагом земля, и пал небесный свод,
его могила глубока в тиши подземных вод.

А я один, стою один на выжженной земле,
и солнца луч блестит в руке, и звезды на челе,
и я вернулся в мир людей, сгорая вновь и вновь,
и умер в тихий майский день, когда познал любовь.







 *****


Отброшены прочь сомненья,
разлит по чашечкам яд;
где-то скрипят ступени,
а избы горят и горят.

Танцуют гибкие тени,
свечи нещадно коптят;
у моря рыдают тюлени,
карты в руках горят.

Непрочно в игре везенье,
закончен последний ряд;
узоров смрадных плетенье,
во тьме затерялся взгляд.

Надежды безумья шальные,
падает шаль с плеча.
Студит ветер сердца ледяные,
и гоняет ворон хохоча.

Уйти, запереться в каморку,
отцедить заветных сто грамм.
Это ветер стучит по окошку.
Это Ангелы плачут по нам.


 *****


Я как камыш стелился по земле,
а ты смотрела ночь мои сны;
я под дождем горячим в феврале
считал минуты, что остались до весны.

Но будет все не так когда-нибудь,
когда умолкнут, наконец, колокола;
смешается с землей моя зола,
я завершу свой долгий путь
домой.

В наследство не оставлю ничего,
мне нечего и незачем терять,
мои бред ночной, рассветы и печаль
не стоит даже взгляда твоего.

Бессонное размытое стекло
заменит мне часы и календарь,
а где-нибудь все ясно и светло,
но пусть других уносят кони вдаль.

Слепой ночник мне ограничит круг,
я не посмею выйти из него.
Не нужно никого и ничего,
ну что теперь с того, что рядом друг.

Траве свой час расти и умереть,
сгореть дотла, воскреснуть вновь и вновь.
Но песню на одной струне не спеть,
мне нужно три - надежда, вера и любовь.



 *****



И это был твой храм!?
Теперь, дружок, ступай;
хлеб с горем пополам,
гуд бай, май лав, гуд бай!

Беспламенный закат,
хрустальный перезвон;
ты был бы мне как брат,
но вряд ли есть резон.

Жесть крыши, как всегда,
зовет в далекий край;
ушел бы я туда,
ах, чем тебе не рай!

Зачем надеждам стыть,
кровь в жилах - не водица.
Взлететь, сбежать, уплыть,
нельзя остановиться.

Задуматься нельзя,
часы пробили осень,
и ветрами сквозя,
ноябрь лист уносит.

И хрупкое тепло
ему отдало сердце;
Земля же, что с нее,
ей нравится вертеться.

И в космосе лететь,
сиять голубизною,
и на тебя смотреть,
красуясь под Луною.

Капризы прочь, зачем
безвременье тревожить;
Червь Бездны глух и нем,
и мудр как ад, быть может.

И черное стекло
ломая под ногами,
жрет время, что текло
в знак власти над богами.

И ветви декабря
сожмут больное горло;
- Открыть, открыть глаза,-
жужжат алмазом сверла.

Станков стальных волшба.
Найти, найти кого-то.
И валится судьба
осиною в болото.

И перекошен рот
мольбою с укоризной;
мы встретимся вот-вот
за праздничною тризной.

Хрусталь давно готов,
вино на дне искрится;
когда совсем здоров,
попробуй тут не спиться.

Осины не жалей,
вали, махнув рукою;
среди родных полей
стоишь ты, как секвойя.



 *****


А как с неба, да на сырой песок упали звезды.
Умытый денек, в траве василек, да холодные росы.
Рассвет за стеклом, жужжит за окном летняя муха.
Лесная труха на озерных песках;
лесная труха на бескрайних песках;
на старых стволах, непомнящих зла.
Лесная зола на мокрых углях,
на потухших кострах,
на семи ветрах.

А восьмой ушел в черный лес за рекой,
за тихой рекой, за черной водой,
за сном и бедой, да все чужой стороной.
В чистом поле кружит,
воронье сторожит,
охраняет следы
к родникам без воды.
Укатилась вода
сквозь песок вникуда.
Кто теперь виноват, кто забыл закрыть дверь?
Прорастает трава там, где капала кровь,
где был ужин и кров,
где теперь волчий вой
над уснувшей водой.


 *****


Я сперва нарисую солнце,
потом нарисую тебя,
море, ветер и шум прибоя,
а потом нарисую себя.

Я нарисую птиц и деревья,
и сад, чтобы в нем отдыхать ты могла,
сказки о жизни, легенды, поверья,
тучи и рядом, под солнцем, луна.




Просьбе покорный, я сделаю город
из кирпичей, мостовых, площадей,
тот, что рекою на части расколот,
и, наконец, нарисую людей.

Все. И теперь я закончил картину,
последним штрихом сделал мост над рекой,
и он раскрылся на две половины
над молчаливой и темной водой.

Ты сказала: - Спасибо за все.
Ты прошла за картинною рамой,
там, где город в минуты расцвел,
я остался один, и горит солнце огненной раной.

Скомкав боль, я разрезал холстину,
я взял новые кисти и краски,
я опять нарисую картину,
оживлю сны и детские сказки.

Я сперва нарисую солнце,
потом нарисую тебя,
море, ветер и шум прибоя,
а потом нарисую себя.


 *****



Что-то незаметно исчезает,
это лишь театр уезжает,
уезжает пестрый балаган из детства;
понемногу в дымке пропадает,
и глаза слезою застилает
ветер, и сжимает болью сердце.

Исчезают в дымке люди разные,
строгие, смешные, несуразные;
и хочу, но не могу остановить.
Пусть порой друг с другом несогласны,
но надежды на возврат напрасны,
едут в даль, чтоб верить, ждать и жить.
 
И звенит гитарною струною
балаган под пестрою луною,
конский топот слышится в ночи,
ты ушел, устал, ну бог с тобою,
будет утро, небо голубое,
а сейчас мы лучше помолчим.

Я один остался на дороге,
пыль кругом, свинцом налились ноги.
Ветер. И сжигает болью сердце.
Как тоска огромный, серый камень;
я бегу, кричу, хочу быть там, и
исчезает балаган из детства.





 *****


Снежная ночь накрыла город,
и ветер снегом стучит в окно;
и сталь стекла источает холод;
сегодня снова будет темно.

И будет разорван снежной бурей
застывший над крышами зданий покой.
И будет стоять в немом трауре
город замерзший и чуть-чуть неземной.

Будут снова метаться шальные хлопья
в мутном от ветра огне фонаря,
и бить по прохожим мелкой дробью,
на языке бури меж собой говоря.

А когда рассветет, то увидят окна,
заметенных ночною бурей домов,
сквозь дрожащие от мороза стекла,
самый зимний из всех земных городов.


 *****


Я знал и верил, что будет утро,
я надеялся, что будет зима;
и выпал снег, и так тихо, как будто
укутали чем-то сонным дома.

Сегодня снежная ночь, я могу не спать;
я чувствую запах зимы, я имею право устать.
Я долго ждал, когда придет этот день;
куда девалась моя осенняя лень?

С синим куполом белый зимний дом,
каменный ангел грозит тяжелым крестом;
и солнце морозом остывшую землю палит,
и странна нелепая мысль, что Спаситель убит.

А ветер обнимет льдинками грудь,
озноб по спине, и уже не вдохнуть.
Сквозь камень рукою, стекло разрезает алмаз,
я вижу иллюзию мира, открыв третий глаз.

Это даже не жизнь, а скорее игра,
то, что завтра нас ждет, уже было вчера;
этот путь, или бой, я не знаю - зачем,
не дано сил сказать, я с рождения нем.

Эта ночь придала твердость камня воде,
я не верю огню и не верю своей звезде,
верю только в дорогу, где шаг равен годам,
и наградою смерть, что идет по следам.






 *****


В этом следе есть запах воды;
в этом взгляде - чувство беды.
Начинается новый день
светом тихим ночных фонарей.
Я стою у открытых дверей,
я затравленный болью зверь.

Догорает свеча на столе,
и закат утопает в золе.


 *****


Надеюсь, верю, жду, боюсь открыть глаза,
звон телефона и обрывки сна.
И мечется водоворот,
часы гремят: - Вперед, вперед...
Паркет скрипит, кругом роса,
на кухне чьи-то голоса,
а в телефоне ровный шум,
и дальние слова,
и тихо ноет голова,
и отвечаю наобум,
и невпопад.
И будет утро, будет день,
я рад.
Вновь будем вместе ты и я,
мир тесен,и кругла земля,
и зелены, как прежде, тополя.



 *****


 
Стеклянные бусы, мокрый рассвет, холодный восток,
стенания чаек режут скользкий песок;
сонное море тревожат лишь волны-года;
поздно теперь мне уже возвращаться сюда.

** Я упал на песок,
как увядший росток.
Я пространство прорвал,
а время - не смог.
Я - стеклянные бусы
на голой стене.
Я сюда возвращаюсь,
но только во сне.

Я иду по камням, там, где в пене прибой,
там, где море, прощаясь, играет со мной,
там, где ветер тоской разрывает мне грудь,
и песок на ветру мне свистит: - Не забудь...




 *****


Открывается белый лист, начинается новый звук,
флейты ветра свист,
как осенний лист,
зазывает снег и пургу.

Воздух чист, как весной, но дыхание снега в нем.
Под холодной звездой,
над замерзшей водой,
окруженный синим огнем.

Я иду не спеша, в небо рвется душа, и сжимается грудь.
И года, и снега под ногами лежат,
но суровые зимы их сторожат;
только б воздух студеный вдохнуть.

Слезы словно хрусталь, и уносит дым вдаль
имена и огарки свечей,
только прошлого жаль,
наступает январь,
время томных бездонных ночей.

Лечь бы спать до весны, видеть синие сны
и узоров резных канитель.
И с верхушки сосны
выпить снежной росы,
когда сон мой развеет капель.


 *****



Затихают в коридоре шаги,
снова в окнах не видно ни зги.
Что увижу - свет или беду;
снова что-то шепчу я в бреду.

.............................

Я иду по аллее скользя,
Вера с Ветром - надежды друзья;
а Любовь все пронзила насквозь,
все, что было, и что не сбылось.

Наконец-то сюда я дошел,
но один, без огня, нищ и гол.
Хоть на час от себя убежать,
чтоб опять жить и верить, и ждать.

И прижаться к шершавой стене;
( Это, кажется, было во сне.)
Чтоб за плечи Она обняла
и перстами коснулась чела.






 *****


Что стоит за "сегодня", промелькнет запах фраз,
и не будет огня, вечность будет как час.
Тают тихо огни,
мы остались одни.
Камень, брошенный в бездну, не поднимет круги...

Эта ночь для стены, и стекло, как стена;
этот день для воды, потому здесь луна.
Стон далекой тайги,
где друзья, кто враги.
Камень, брошенный в бездну, не поднимет круги...

Кто стоит за стеклом, отражаясь в огне;
мы не будем втроем, он пришел лишь ко мне.
Испугался - беги,
лед коснулся ноги.
Камень, брошенный в бездну, не поднимет круги...

Он приходит ко мне, затворите окно,
зажигайте весь свет, чтобы стало темно.
Ветер воет с тоски,
тихо кружат шаги.
Камень, брошенный в бездну, не поднимет круги...



 *****


На дубовом паркете узоры ковра.
Позабудем, как дети, все, что было вчера.
Это даже не ветер, это просто игра...


 *****

 Здесь Зеленая папка заканчивается.







 ( Далее следует маленькое дополнение.)













 Посвящается М****.


 Не ангел я, но врать не буду..

 ...я сам себе крамола,
 я сам себе жандарм...

 М. Щербаков.


Одна у нас у всех Дорога,
что от рожденья до Черты;
но тот навряд ли знает Бога,
кто с Богом говорит на "ты".

Ты - раб своей свободной воли,
а не пророков иль судьбы.
Пиши, что хочешь, на заборе,
а Богу не нужны рабы.

Быть человеком или сыном Божьим -
- вот весь наш выбор, ты и выбирай.
А Падших ангелов судьба пусть не тревожит,
в них нет Огня, чтобы вернуться в Рай.

Земные сказки черных снов
пугают ржавыми цепями,
пугают ревностью богов,
которых сочинили сами.

Когда нет проблеска в витринах,
и мысли все идут в разлад,
то бог бичом грозит картинно,
и симпатичен ад.

Но сердце рвет тенета бессознанья,
пьет неба синь.
Нет бога гордого в пучинах мирозданья,
там только Жизнь.



 *****


Жребий нечаянно брошен,
не на что больше пенять;
и ты по друзьям по хорошим
ищешь полтинник занять.

Вечно скитаться по свету,
жить без родного угла,
если бы Молодость знала,
если бы Старость могла.

Дикие странные песни
в пыльных углах сочинять,
жить так в сто крат интересней,
но ничего не понять.

Дни пролетят бестолково,
как порошок, в никуда.
Молодость скажет: - Как ново!
Старость вздохнет: - Как всегда.

Маску пророка примерив,
влезешь в личину шута.
Сломаешь открытые двери,
когда за окном - пустота.

А в пророков швыряют камнями,
а поэтам нет в мире тепла.
О, если бы Молодость знала,
а Старость опять не смогла.



 *****


Разноцветные игрушки
учат маленьких детей:
- Вот Царевна, но - лягушка,
вот Бессмертный, но - Кощей.

Ну а тех, кто повзрослее,
сквозь кисею лживых слез,
учат: - Ну не все ж злодеи,
сказкам ты не верь всерьез.

Только дети помнят сказку,
и перо берет рука,
чтобы показать без маски
всем Ивана - дурака.

И мучения злодеев
подетально излагать,
и несчастненьких Кощеев
и любить, и уважать.

А потом, проснувшись утром,
сквозь похмельный тяжкий бред,
всем рассказывать надуто,
что, де, правды в мире нет.

Что царевны - все лягушки,
их папаша - водяной,
всех царевичей - из пушки,
а Кощей - наш брат родной.

Он избитый и бессмертный,
и не понятый, пока.
Он такой, как мы, наверно,
пожалейте старика.

Стоп. Ремарка. Я, как автор,
прерываю монолог.
Вы - философ и оратор,
но я вставлю пару строк.



Только, просьба, извините,
что нарушил ход вещей,
хоть вы складно говорите,
мне не нравится Кощей.

И еще раз извините,
если что сказал не так.
На Ивана все спишите,
я ведь, как и он, дурак.



 *****


Человек просыпается утром,
и то ли плачет, то ли смеется,
и пьет из под крана воду,
и опять никак не напьется.

Ночные бессонные тени
все не могут уйти из угла.
Человек идет по ступеням,
за спиной - два огромных крыла.

И одно адамантом сияет,
скатившейся с неба звездой.
А второе - чернее сажи,
темнее сажи ночной.

Человек бежит за трамваем,
чтоб куда-то зачем-то успеть,
и крыло, что солнца светлее,
начинает тихонько тускнеть.

И полночные тени несмело
уже шоркают по стопам;
Человек с черно-серыми крыльями
улетает. Куда. Знал бы сам...

Человек, уставши от бега,
повернулся лицом к теням.
Только нет во взгляде победы,
только нет больше в крыльях огня.

И тени подходят так близко,
что можно коснуться рукой,
и что-то безрадостно шепчут
и обещают покой.

И тогда, по неясному зову,
когда кажется, что не успеть,
разверзается небо, и снова
начинают крылья светлеть.





 ВОТ ТЕПЕРЬ ВСЕ.