Красная папка

«Красная папка»


Не бойся! Нынче не так, как встарь,
даже северный ветер не страшен.
Я смотрел в окно и читал календарь,
и гадал по верхушкам башен.

Не бойся, смерть сулили не нам,
гороскопам и птицам не верьте.
Здесь рассвет наступил, наступает и там.
Ничего нет прекраснее смерти.

Миллиарды миров по бескрайним полям
на потеху безумцам и вдовам,
и ослепит слепых дикой кровью заря,
и опять повториться все снова.

Не бойся, все корабли доплывут,
и волхвы вернуться с востока.
Нельзя не прийти, если верят и ждут,
а все прошлое скрыто до срока.

Позабудь все, что было с тобой и со мной,
тополиная вьюга все скрыла.
Подари мне ларец с родниковой водой,
и не бойся - что было, то было.




 *****

Вот разлука перед нами
и далеко от земли
под чужими парусами
ждут чужие корабли.

Стонет пламя в черных топках,
мой ковчег стремиться в даль.
На транзитных остановках
я забуду про печаль.

Ну а ты, герой усталый,
в суматохе серых дней
смотришь в небо, грузишь шпалы,
бредишь ночью про коней.

Усмехаясь старой шутке,
цедишь с "горькою" стакан,
и поешь, фальшивя жутко,
про "сиреневый туман".

Ни почетно, ни позорно,
да на это наплевать.
Даже если круг разорван,
надо с кем-то ночевать.

"Двадцать первый век" в кармане,
век двадцатый на дворе,
кайф на сломанном диване,
жизнь в льготной конуре.

На морской простор не вышел,
не расправил паруса,
и не прыгнешь выше крыши,
там стальные небеса.

За полмига до рассвета
вскрикнешь ты и вновь уснешь,
и на радость всем поэтам,
не заметишь, как умрешь.

Комья рыхлые в могилу,
ты был свят, мне не дано.
До свиданья, друг мой милый,
мне в ковчеге все рано.



*****



И рек во исступлении своем:
- Всяк человек есть ложь!
Писал не ведая - зачем,
и написал. Ну что ж...

И написать еще спешу
хотя бы пару строк.
И снова ложью согрешу,
и снова все не впрок.

-Не верьте!- снова закричу.
-Я обману всех вас!
Слова не труд, они не в счет
на каждый день и час.

Окно откройте, мир велик,
в нем много есть чего.
Но правды нет в моих устах
ни слова одного.

Там за окном прибудет свет
и Истина всегда,
но правды ты в моих словах
не сыщешь никогда.

И если Истина тебе
откроется в ночи,
то прежде чем придет рассвет,
навеки замолчи.










 
  *****
 

Здравствуйте, добрые люди, что опять не пишут о вас?
Странно, но я уже тоже забывать начал цвет ваших глаз.
Ветер поет про измену, и я слышал вчера в новостях,
что те, кто придет нам на смену, пляшут на наших костях.

Спите, добрые люди, ваши кости пока что в тепле,
спите, странные люди, еще дремлет огонь в земле.
Но, послушай, как среди ночи под током гудят провода.
И стоны в железных трубах, не уверен, что это вода.

Лик дворцов и каналов страшен, шпили небо рвут на куски,
и безумие черным хладом выползает на берег реки.
Спите, добрые странные люди, я не знаю, как спать в эту ночь.
Тот, за дверью, в белом халате, тоже вряд ли сможет помочь.

Лунный свет вырубает ступени, но мой путь, как всегда, в стороне.
Через дебри гранита и бронзы, до ближайшего света в окне.
Белой ночи стальные причуды снова спать до утра не дают.
Спите, милые добрые люди, берегите свой хрупкий уют.

 *****

Слепой скрипач играет на скрипке,
а скрипка плачет, как дитя.
Поет о любви без слезы, без улыбки;
бросьте монетку ему проходя.

Дева, не плач, твой Рыцарь вернется,
пока вокруг солнца бежит земля.
Он въедет во двор и тебе улыбнется,
красуясь в седле боевого коня.

Иль может быть, вьюга следы позабудет,
затянет могильную песню в холмах,
и кто не виновен - пусть первый осудит,
земля схоронит смелых витязей прах.

И пусть пролетают как вихри столетья,
а Дева все ждет, все играет скрипач,
скрипят под ногами ступени бессмертья,
то Девы рыданья и скрипки слепой тихий плач...


 *****


Перечеркнуто малярной кистью утро. Жалко дня!
Древний яд за каплей капля специально для меня.
Сварен намертво, бьет наверняка.
Густ и прян, как мед,
горло жжет, как лед,
пил бы я его, да дрожит рука.

Невозможно сдать в забвенье то, что в сердце грело кровь.
Проклят, чужд, но с сожаленьем на себя взираешь вновь.
Но стекло слепит и пусты глаза;
лунный зверь в руках,
серебро в висках,
видел все как явь, но не мог сказать.

Ветер бьет бичом по ребрам, слепит солнца блик,
белым пеплом вбит мне в горло сломанный язык.
В левой же руке - черный пепел,
если и сбылось
как-то вкривь да вкось,
то-то и оно, что нелепо.

Вена и стекло, гнусный старый счет, но глупо.
Я кричу в окно, я бегу в толпу. Глухо.
В правой же руке - мой бессонный взгляд.
Сотни шорохов на стенах,
крови нет в холодных венах,
в венах - древний яд.


 *****




 ТОММИНОКЕР.


Кто там ходит по ночам,
в чьей руке горит свеча?
Эй, кому это не спиться,
темноты кто не боится?

Спят собачки, рыбки, кошки.
Кто там ходит по дорожке?
Там мерцают светлячки,
там горят во тьме зрачки.

Кто ты, выйди. Нет, не надо!
лучше уходи из сада.
Не стони ты под окном,
не пущу тебя я в дом.

У тебя стальные зубы,
вместо рук, наверно, трубы,
вместо носа - острый нож,
но меня ты не найдешь.

Топай, топай по тропинке,
и купи себе ботинки,
чтобы ноги не болели,
а то ходишь еле-еле.

Не ломися в дверь мою,
слышишь, что я говорю.
Сгинь, исчезни, уходи,
пропадом ты пропади.

Навсегда во тьме сокройся,
под землею в склеп заройся,
в дом чужой ломай ты двери,
сгинь, ведь я в тебя не верю.
 



Это я тебя придумал,
я боюсь ночного шума,
ты не сможешь в дом ворваться,
можешь даже не стараться.

...............................

По ночам ко мне теперь
стучит Томминокер в дверь.
Я из дома не кажусь,
Томминокера боюсь...




 *****



Сюжет у сказки прост,
река, овечка, мост.
Здесь некого винить
и сложно изменить
такой простой рассказ.
Он, к счастью, не про нас.

Нам сказки об ином,
нам крупноблочный дом,
не высохнет река -
в граните берега.
Меняй все, коль не лень,
хоть сорок раз за день.

Журчит стальной поток,
не небо - потолок.
Овечка, хвост, река,
ищите дурака
рубить овечкам хвост,
взрывать над речкой мост.

Но гроздь сожмет рука,
и высохнет река,
и в страхе вскрикнешь ты,
когда падут мосты.
Вдруг станет близкой даль,
мы без хвостов, а жаль.
















 *****



Пафос неуместен; бисер между пальцев
сыплется на землю. В судороге танцев
умирает время. Мерными шагами
движется недвижье. Стук - это за вами.

Это - его слуги. Как всегда - внезапно.
Как всегда - вопросы; дальше - поэтапно.
Поэтапно водят, внешне благочинно.
Ничего, что выглядит несколько картинно.

Кто там испугался, повернул назад?
Кто еще не спрятался, я не виноват.
Я дышу на стекла, я ищу рассвет,
не судите строго полуночный бред.

Кто-то удивится, кто-то рассмеется,
но с рассветом сон мой явью обернется.
И поскачут кони в путь свой не короткий,
не желая маяться в черепных коробках.

Коль не по заслугам, то тогда по вере,
но любою мерою выйдет к Высшей мере.
Выйдет - не воротишь, и не скажешь "нет".
Что отвергла полночь, примет ли рассвет.



 *****


Кто сказал, что пузыри из мыла
только лишь забава для детей?
Думаете просто, наивно и мило
быть Великим мастером мыльных пузырей.

Все ваши серьезности, заботы и работы
все такие важные, просто жуть берет;
мне ж для дела нужен пустячок всего-то,
хлопья мыльной пены и соломка. Вот!

А теперь смотрите, это очень просто,
вон, летит, сверкает, красуется дразня.
Кто еще не видел, приходите в гости.
Пузырей на всех сегодня хватит у меня.

Даже на заказы, даже по три вместе,
даже бледно-розовый, даже - золотой;
все как полагается, то есть честь по чести,
смотри, вот появляется. Этот будет твой.

Все воздушно-легкие, все прозрачно-нежные,
ладони подставляйте, ловите их скорей.
И все ваши желания исполнятся, наверное.
Ведь я - Великий мастер мыльных пузырей.




 *****


Не знаю, чьей рукой зажжен огонь на полусфере,
он чист, как твой кошмарный сон, и верю и не верю.
Обитель старая крепка, а ночь следы покроет.
Чарует колдовской огонь, и сердце ноет, ноет.

Темна латинских строчек вязь, а взгляд к окну стремиться.
Там тоже тьма, там тоже вязь и призрачные лица,
там мир заоблачных высот разбит о зубы тверди,
луна мерцает сквозь стекло рисунком на мольберте.

Свеча погасла, в путь ведет крыло летучей мыши.
Вдали, за сумрачным холмом я чье-то пенье слышу.
Иду в мерцающей тиши недоброю тропою,
кто там устроил хоровод, послал гонца за мною.

Я встречи с ним не избегу, сто лет ее я ждал.
но скрою до поры плащом отточенный металл.
Когда ж заговорят со мной на проклятом наречье,
до капли выпьет мой клинок их кровь нечеловечью.

И той же самою тропой вернусь в свою обитель,
но там замечен мой уход, спаси, мой повелитель.
Вновь буду в келью заключен, остры судьбы ножи.
Аминазин, дроперидол, за что, Main Gott, скажи.


 *****



Шар. Хрусталь. Перезвон. Привокзальная площадь.
Грань разломана. Поступь. На снегу - провода.
Шум, похожий на дождь; града Вечного мощи.
Безупречный дворец из лакрицы и льда.

Вдовий чопорный саван. Запах пыли по стенам.
В дымке тает проспект. Звон часов в никуда.
Почернела вода, словно кровь в старых венах.
Лик из камня и голубь. Или нет. Или да...

Или лучше не так. Закопченные стены.
Желтый с гранью стакан. Жидкость цвета воды.
Только все это ложь, перепутаны сцены.
В первом акте - ружье, жди в последнем беды.

Или лучше не жди, что в пустом ожиданье.
В печь сценарий. Вот лист. Три штриха. Вот эскиз.
С крыши виден весь мир, сокровенное знанье.
Только к краю не лезь, впрочем, можно и вниз.

Посеребренный гул. Бди сурово и строго.
Вал окраин. Круги устремилися ввысь.
Цепь разорвана. Все. Это проблеск итога.
Это проблеск конца, если хочешь - молись.

Ночь сжирает себя. Хруст суставов из окон.
Зубы крошат асфальт. В пыль дробиться гранит.
Колоситься кипрей. Тихий скрежет осоки.
Ржавый стылый кошмар вековечной брони.

Кровь зеленая брызжет в разорванных трубах.
Рыжий Рыцарь подносит к губам Рог Суда.
Стоны красных машин. Слишком поздно и глупо.
Мы уходим за ним. В никуда. В никуда.



 *****




И только так. Корабль отходит.
Пустеет гавань, ветер стыл.
Пусть он один по свету бродит,
чем город мой тебе не мил.

Тебе ль морские круговерти,
путь без конца в слепой тоске,
письмо в изжеванном конверте
на слишком ровном языке.

Мой город мал, но места хватит
тебе, и даже, может, мне.
Он сам собой неспешно правит,
и он, не ты, сгорит в огне.

Покуда ж лик его шершавый
не страшен и порой красив;
его я создал для забавы
под тихий шепот старых ив.

Как твой корабль его я вызвал
из темных бездн небытия;
я создал нрав его капризный,
он любит осень, как и я.

Ты обживешься в нем не скоро,
но в восемнадцать - двадцать шесть,
я сяду в свой плацкартный скорый.
Ты ж остаешься здесь.




















 *****




Конь не проскачет там, там нет коню дорог,
там диких трав стена, травы той горек сок.
Там странная луна, там ветер и песок.
И листьями в лицо швыряется заря.
Там слишком белый снег и черные моря.
Привольно быть орлом на этаком просторе.
А черепаха спит в ином, нездешнем море.
Но изменилось все, и нет пути назад;
Открылись вдруг глаза, и начался распад.

И зыбкая стена прогнулась, покачнулась.
Конечно - не хотел. Конечно - виноват.
Прости прощай скакун, орел - лети за море;
крутись водоворот, полночных мыслей ад.
Родятся ль имена из хаоса и боли;
и станет кровь вином, иль все наоборот.
И темен смысл слов, рекомых в диком поле.
Но может хоть теперь наступит Новый год.
А может лгут часы, и солнце не взойдет.

.........................................

...Мой стих не восприми всерьез;
я - только черепаха в мире грез...



 *****



О, как ты пела; ах, как ты пела,
с тобою рядом я был смешен.
Мотив несложный, напев несмелый;
аккомпанировал патефон.

О, эта песня о пылкой страсти,
слова забыл я давным-давно,
но ты не скажешь при встрече:- Здрасте!
А это мне, извини, смешно.

Теперь иные танцуют пары,
на свалку выкинут патефон,
забыт мотив безнадежно старый;
мотив не нов, позабыт и он.

Теперь другие огни пылают,
но что до них и тебе и мне,
поверь, они лишь едва мерцают;
а вот моя-то душа в огне.

Но не волнуйся, огню недолго
меня терзать, догорит заря,
и замерцает душа углями,
и примет тело мое земля.



 *****




Бысть Град и Тьма, и черный снег.
Промозглый сквер, двадцатый век.
И ревматичных веток дробь летит в окна висок.
Туда! Туда! Давай, давай, пока не вышел срок.

Пока темны еще огни, пока темна вода,
пока звезда еще горит, горит моя звезда.
Успеть дожить, допеть, сказать, шепнуть в глухую мглу,
а после - молча, долго спать как пес в своем углу.

Над крышей быстро угасал кровавый злой закат;
ночною ртутью фонарей струился бледный яд.
И сквер глухой стучал в окно безумием ветвей,
еще хотя бы пару строк. Скорей, скорей, скорей...




 *****




Окраинный мятеж. Как крысы из подвалов
встает чертополох, врывается в дворы.
О, пепельный гранит. Как след былых пожаров
бумага и фольга, рабы былой жары.

Сквозь мутное стекло скажи: - Да будет Осень!
А ты: - Весна, весна. - и снова забытье.
В кувшине старом джин, давай его попросим,
и вихрем разметет ненужное жилье.

Забудется легко, что пелось и творилось,
и ноздреватый лед на выцветшей реке.
Узор коварных рун разбей, ну сделай милость.
Заката меч горит в недрогнувшей руке.

Обломки. Черепки. Пустыня безголосья.
И лязг как странный зов ползет по небесам.
Иссушено до дна. Намотано на оси.
Ключ вроде подошел, но здесь другой сезам.

Другие времена, как странно все и дико;
полынный аромат и скалы бурых стен.
Пусть и не час, а век; безвременье ж безлико;
клубиться тень его в мельканье мизансцен.

Недужный черный круг, скрип фонаря в тумане.
Нетвердые шаги все дальше на восток.
Долой чертополох, там берег, рай желанный.
Шаги, шаги, шаги... Песок, песок, песок...





 *****
 Посвящается Руслану...


Любую эпоху давай, надоело!
Я встану горою за правое дело.
Я - быстр в движеньях, кинжал мой остер;
в закате - закат, погребальный костер;
но чист и прозрачен мой взор.

Пусть я не герой, но со смертью играя
лечу и кружусь я по самому краю;
а те, кто за краем, кричат мне: - Позор!
А мне все равно, я не бабник, не вор;
и чист, и прозрачен мой взор.

Ни крови, ни тлена рукой не коснусь,
и горьким упреком мне в спину: - Ты - трус!
А мне наплевать, я - нетронутый лист,
пергамент, достойный иного письма.
И чист, чист мой взгляд, и прозрачен весьма.

Вы славно сражались, вам пухом песок.
Где взгляд ваших глаз! Ах, ему вышел срок.
А мне жить уютно и мило вполне,
я водку не пью, не убит на войне,
и взгляд стал прозрачней вдвойне.



 *****
 

Прощай, герой, прощай, мой мальчик - недотрога,
прощай, герой, прощай, перо дрожит в руке.
Таков твой путь, прощай, я дал тебе не много,
но много есть чего в далеком далеке.

Иди, закрыв глаза, с заката до восхода.
Блюди, блюди себя, невинность не порок;
пора, давно пора, такое время года,
мы разошлись с тобой курсивом между строк.

Безумный бренный мир, где властвует измена
оставь, ищи другой, я знаю, не найдешь.
Здесь низкий потолок, здесь сталь впиталась в стены;
здесь не поймешь - закат, рассвет ли, - не поймешь.

А телефон звонит, упало время камнем;
по гулким площадям несется слабый стон.
Что было час назад, за час и забываем;
пьет жизнь из блеклых глаз сияющий неон.

Беги, бегом беги, покуда дремлют силы,
скрутившие в кольцо проспектов хоровод.
Беги за горизонт, спаси себя, мой милый,
а я останусь здесь, Господь да помянет...




 *****



Ищите - не найдете прохладу и покой,
сжимает солнце сердце безжалостной рукой.
Горят огнем витрины, асфальт нарывом вспух;
домов немые стены и тополиный пух.

Не вырваться, не скрыться, не выжить до утра;
с дверей стекает наземь безумная жара;
и гулко Всадник скачет, чугунный, неживой;
бьет пушка наудачу над ртутною Невой.

Пустынные проспекты, немые фонари;
трава хрустит, как пепел, чугун оград горит,
плывут немые лица за стеклами авто;
не вырваться, не скрыться, не выживет никто.

От простыней измятых ни отдыха, ни грез;
диван скулит и воет, как ревматичный пес.
Кипит вода в графине, и слишком сладок чай;
сквозь мозг проскачет дробно полуночный трамвай.

Век темный и дремучий глядит из темноты;
век вековечной ночи, век вечный, как мосты;
пророчества былого, не все ли нам равно;
нас не разбудит утро, нам выжить не дано.



 *****


Снова перо дышит нервною жалобой,
снова витийства словес недоверчивых,
новые песни сегодня писались бы,
но нету места речам опрометчивым.

Перебиваясь от случая к случаю,
в мутной воде и огне не сгораемы,
лист из тетради чернилами мучают,
напоминая все, что забываем мы.

Словно колеса зубчатые вертятся,
словно колонна, бредущая к омуту,
притча, в правдивость которой не верится,
и сквозняки, что гуляют по дому-то.

Бредом полуночным сны разрываемы,
бредом полуденным замерли здания.
Истинность боли всегда узнаваема,
и подтверждается в ходе дознания.

Тонким намеком на обстоятельства
всем неизвестные и незаметные,
и откликаются эхом предательства
мысли крамольные, ветхозаветные.




Звоном кандальным в места позабытые,
стертые временем из-за нелепости.
И сапоги, рыбьим мехом подбитые,
ржавый эфес из разрушенной крепости.

Чертополох именуя кустарником,
переполох поднимая на местности,
в доме своем себя чувствуя странником,
с мутном стекле вспоминая окрестности;

и не найдя ни дворца, ни отчаянья,
кроя, чуть слышно, судьбу невезучую,
ищешь спасения от одичания,
веришь в случайность счастливого случая.

Но перепутано все, и погашены
окна напротив, завешены шторами.
Дождь прогремит, словно колокол башенный,
буквы покроют бумагу узорами;

но не родится сегодня признание
в пылкой любви или злобе безвременной,
будут бесплодны ночные терзания,
как семена, что в каменьях посеяны.

Не снизойдет глас пророчества вечного,
не заблестит глаз слезой покаяния,
в сердце не будет веселья беспечного,
ни сожаления, ни понимания;

только причуды пера безобразные,
словно младенцы, на жизнь обреченные,
вечно безгласые и безопасные
вас растревожат словами никчемными.


 *****

Немного проще, чем казалось,
немного жестче, чем хотелось,
а, все-таки, какая малость,
но где же взять такую смелость,

чтоб горы двинулись на нас и скрыли
своею вечной тишиною, как в могиле.
Но все покрыла ночь, и в тишине
приходит Ангел огненный ко мне.

Чуть-чуть быстрей, чем вычисляли,
пустой надеждой обещали
прожить хоть день один не зря
листки календаря.

А все дороги в узел связаны навеки,
и заплутались в них земные человеки.
Но мой герой найдет тропинку и в пустыне,
вольно же так вот, без путей, и след простынет.
 
Погасли свечи на рассвете
восьмого дня. Блаженны дети
и ворон мудрый в облаках,
что расклевал мой бренный прах.

И на аккорде на последнем оборвалась струна,
и будь, что будет в эту осень, хоть весна.
А мой герой в пути уже давным-давно,
и возвратиться, как и мне, не суждено.


 *****



Сто кораблей я на север послал,
сто на запад и сто на восток.
Я и сам не рад, но король приказал,
он во сне видел дивный цветок.

Но такие цветы не рождает земля
наших северных диких болот,
да и есть ли тот край?.. Но, приказ короля,
и эскадра по морю плывет.

И три тысчи коней ускакали на юг,
уводя за собой караван,
навсегда покидая край ночи и вьюг,
и холодный осенний туман.

И скакали они тысчу дней, день за днем,
и, наверное, столько ж ночей,
и трепал корабли океанский злой шторм
средь неназванных дальних морей.

Десять лет утекло, и не слышно вестей,
нет ни всадника, ни корабля.
И усмешки придворных различных мастей,
и тяжелый взгляд короля.

Ну а коль дело так, то, давай же, чудак,
может ты неизвестный герой;
вот тебе сивый конь, шлем, доспех и рюкзак,
и иди себя славой покрой.

И сто лет я бродил, сотню царств исходил;
проверял все, кругла ли земля,
и нашел я цветок, он не так уж и мил,
есть цветок, да вот нет короля.

















 *****


Раздрай поры осенней
шумит по головам.
Нет от него спасенья
ни скверам, ни дворам.

Каприз чумной природы -
злачёная земля,
корявые уроды -
без листьев тополя.

Как нравится вам этот
позор весенних дней,
под дулом пистолета,
наверно, веселей.

И то, что было небом,
ползет по головам,
а то, что было хлебом -
закуска для ста грамм.

Но старое лекарство
бессильно, как всегда;
осеннее коварство!
Скорей бы холода.

Умолкнет гнусность красок,
падет на землю снег
нежнее женских ласок.
Как душен этот век.

Все образы - избиты,
все сказаны слова;
и листьями забиты
и мысли, и дела.

Звон с черных колоколен
плывет в сырой туман;
и ты почти что волен
уехать в Магадан.

Да только - кто отпустит,
и надо ли - туда.
Не убежать от грусти,
хоть там и холода.

Лекарство есть в графине,
усталость выпьет жар.
А, может, по старинке,
поставить самовар?

Чаи гонять, зевая,
и в пять часов утра,
как зазвонят трамваи,
решить, что спать пора.





 *****



Мягкий сон, мягкий дым на серебряных лапах.
Все надежды пусты, ты услышь его запах.
Он не выдаст тебя, не расскажет другим;
он в одежде дождя, он всегда был таким.

Теплый морок ночей, блеск прощальной звезды;
что терял - не жалей, все надежды - пусты.
Только лживый туман, дикий крик воронья;
кто навстречу нам шел, безрассудный, как я.

Кто сломал о стекло два гранитных ножа,
мягко приняла плоть беззащитный кинжал.
Пресекается нить, заблестел узелок;
расплескалася сеть незабытых дорог.

Крик пробил тишину, стон и плач забытья,
искушает судьбу кто-то смертный, как я.
Флейты жалобный стук, и сквозняк из глазниц;
кто не верит в богов, часто падает ниц.

Встанет мертвый с земли, разорвет покрова,
птицы наземь падут, и пожухнет трава;
и отмеренный срок зимним ливнем пройдет.
А звезда... Что, звезда?.. Никогда не взойдет.

Берега черных вод не попрали мосты;
кто там в лодке плывет, безнадежный, как ты,
чье проклятье - в слезах, чьи объятья - змея,
кто из чаши допил, когда должен был - я.



 *****


Кому ты нужен, воин, приходящий с ниоткуда,
воин, не имеющий надежды,
призрачного пламени осколок.
О, укротитель песен и соцветий,
времени случайная причуда,
ах, все же жаль, что век твой так не долог.

Но это все такие пустяки в сравненье с тем,
что там, за поворотом,
нам ворожит сиреневым огнем.
И это все не более чем сон,
он нем, и более о нём
не спросим и не помянём.

Не будет тех, кто мог бы оправдать,
хотя, чего тут понимать,
теперь понятно и без слов.
И ни к чему пустые имена,
когда молчания стена
страшней любых оков.

И не пойдёшь ты, и не сотворишь,
не отличишься и не убедишь,
и Сфинкс не разомкнет уста.
И поезд твой, в который раз уйдёт
за тот же распроклятый поворот,
и вновь дорога девственно пуста.

Старьевщик даст за шлем твой два гроша,
тебе присвоят звание пажа,
не по заслугам, просто чтобы был.
И будешь ты, престола вольный раб,
смешить гостей, угрюмый, как арап,
в альковах расточать свой пыл.

И не вздохнут: - Вот это был боец...
лишь только я, без имени певец,
тебя за чаркой помяну.
Все отцветет, забудется и скоро
другой юнец твои наденет шпоры,
и он в свой срок познает тишину.

И нет гнусней, чем этот вечный круг,
хромого времени недуг,
и неделим он и неисцелим.
И поезд ни на миг не опоздал,
хотя он стар, как и немой вокзал,
парящий нехотя над ним.

И проводница с бляхой оловянной,
вокзал и площадь, город безымянный,
все возвернётся на свои круги.
А твой маяк мерцает вдалеке,
еще не видно, что в его руке,
и ты об этом думать не моги.

Отдохновенье будет, но не скоро,
твоих следов причудливы узоры,
но никого они не увлекут.
Когда же сроки медленно, но верно,
к тебе придут, узнаешь непременно,
что только здесь тебя и вправду ждут.

С тобой я выпью с погребальной чаши,
чтобы забылись горести, и наши
за горизонт ускачут скакуны.
Покой незыблем, время бесконечно,
но не постигнуть радости беспечной
владыкам вечным царства тишины.



 *****



Пропел рожок, штандарты вьются,
вам в дальний путь, адью, адью.
Подруги машут вам вслед, смеются.
Пойди, испробуй судьбу свою.

Слеза росой на подоконник,
вам дальний путь, вам славный тлен.
Ваш командир, лихой полковник,
смерть предпочтет, чем вечный плен.

Мои же песни вас не обманут,
зачем в пути вам слепой певец.
Пройдут века, надежды канут,
и песням тоже придёт конец.

От звуков меди так мало проку,
но больше силы, чем в пенье лир.
И гром оркестра зовет в дорогу,
и силы хватит пройти весь мир.

Но путь неблизок, и смерть крадётся
за войском славным вослед, вослед.
Ну, пусть уж так, что ж остается,
когда обратной дороги нет.



 *****




Выбелен город ветром,
выметен камень до блеска,
мучаюсь над размером,
выйдет ли что - неизвестно.

Струн провода под током,
вольт, наверно под двести,
в кадре так одиноко,
за кадром, почти что, все вместе.

Вихри, смеясь, несутся,
а на экране - осень.
Можно даже проснуться,
если хочется очень.

Звонкой порой капельной
всё, всё равно, растрачу;
так что, не жди апреля,
бери хоть сейчас - на удачу.

Бери, с меня не убудет,
мой зимний чертог необъятен,
а если вдруг кто-то осудит,
то нам этот факт непонятен.

Только сегодня задаром,
осени - скряге укором,
с братом-ветром напару
распишем окна узором.

Сказки зимы несмелые,
встречи и расставания,
кадрики чёрно-белые,
дней застывших мелькание.

Бесконечные ночи угрюмы,
и за кадр опять ушла осень.
Если хочешь, вот мои струны,
но на них одних вольт тысяч восемь.



 *****



Безмолвье тишины, весь мир в подлунном свете;
в предчувствие беды играем, словно дети.
Стальные купола чернеют небосводом,
пылающий огонь безжалостной свободы.

Забытой ноты звук один на нотном стане,
настанет день не вдруг, но нас он не застанет.
И только стон стены пробьет безмолвным криком
в молчании степей, в стенании великом.

Пропавшие следы, текучей тени зыбка,
искажено лицо беспомощной улыбкой.
Пылающий костер. Слепит чужое пламя.
И третий, круговой, за тех, кто был не с нами.



 *****


Мой клинок в руке, я смотрю на закат.
Кровь кипит в траве, это был мой враг, мой брат.
Мы смешали кровь на сырой золе,
и покой ему не найти в земле.

Провожу мечом сквозь багровость огня;
на одну лишь ночь, бог, услышь меня;
дай мне сил на ночь, дай увидеть рассвет,
а потом - лишь миг - и меня здесь нет.

Черный камень возьмет мою душу к себе,
я прочел Печать на своей судьбе;
дай мне к Городу ключ, там забыли меня.
Я вернулся! Клянусь, не увидеть им дня!

Я - хозяин; и вот предо мною мой дом,
только мне и решать, кто останется в нем.
И багровым лучом сквозь несмелый туман
был мне знак. Этот город во власть мне отдан.

Белостенные башни увидел я вновь;
здесь впервые я встретил печаль и любовь;
все сомнения - прочь, тихо, сердце, молчи,
я принял меч отца, брат мой скромный - ключи.

Я в ворота входил, гнев не в силах сдержать,
и никто предо мною не мог устоять;
и я жатву сбирал, рожь снопами косил;
и пощады никто у меня не просил.

Я прошел сквозь ряды к белым башням кремля,
на востоке неспешно вставала заря;
и в палаты вошел, где когда-то я жил.
Рыцарь в черном доспехе мне путь заступил.

В темноте я не видел лица и герба,
я лишь знал, что ему победить не судьба.
И пронзил мой клинок ряд кольчужных колец,
рыцарь тихо упал, прошептав: - Мой отец?..

Ярким солнца лучом полыхает восток;
тело сына я клал на холодный песок;
я пощады не ждал, лишь желал умереть.
Многомилостив Бог, он принял мою смерть.




 *****



Я быстр, как ветер, я быстрее ветра,
чернее сумрака мое перо.
Я - вещий ворон, на посулы щедрый,
глашатай страшных и чужих миров.

И в ранний час, покуда стынет поле,
я поднимаюсь ввысь под облака,
покорный раб чужой железной воли,
я - глас богов и божия рука.

И вечен я, я старше гор высоких,
я помню их равнинами в цветах
среди озер, прекрасных и глубоких,
и тех, кому поныне имя - прах.

И лишь один огонь меня терзает,
когда я вижу распростертые тела
холодный ток всего меня пронзает,
и в них ищу я искорку тепла.

Кто невиновен - тот пусть судит строго,
Я - вечный странник, мне приюта нет,
я не беру от жизни слишком много,
с глотка тепла не оскудеет свет.

Я очень стар, и в этой круговерти,
где смерть попрали жито и лоза,
где для иных запрещено бессмертье,
там вечен я ... покуда ем глаза.
















 *****


Синюшно-бледное небо цвета мертвой воды.
Ветер задует дым. Безумных идолов рты;
поля без крова и хлеба - Вечной печали плоды...

Песок укроет вода, стада уйдут в никуда,
а если вдруг загудят провода,
то только вторя дождям...
И сосны стоят, отмечая пути,
которыми мы не успели пройти
в пыльном облаке дня.

Сон или явь, явь или бред.
Кто ищет вопрос, тот знает ответ.
Он знает, куда ведут провода,
он никогда не вернется туда,
где черные реки бесцветной воды,
где идолы прячут былого следы
осколки ревниво храня...



 *****



Березы золотом рассыпаны в лесах,
круги замкнулись - больше некуда бежать.
В твоих глазах осколки прожитого дня,
а на губах твоих следы дождя.

Наискосок разорван календарь.
Кто помнит прошлое - тому уже не жаль.
Пусть эти дни угаснут как огни,
пусть унесут они с собой мою печаль.

Пусть заберут они с собой мою печать.
И шелком платья ты закроешь двери сна.
Свят тот, кто верит, и блажен, кто может ждать,
круги замкнулись, больше некуда бежать.

Круги замкнулись - больше некуда спешить;
и остается только верить, ждать и жить,
и, провожая к югу птиц и облака,
забыть все то, что невозможно позабыть.

Снег снова выпал и растаял в полчаса,
кусочек неба задрожит слезой в ладони.
Рукой недрогнувшей зарой в песок кинжал;
и тройку вдаль умчат лихие кони.

И будет дождь, и поутру роса;
и все, кто знал, узнают здесь друг друга,
и зеркала, ломая плавность круга,
покажут мне полуночный вокзал.

Без сна и отдыха гремят колеса вновь,
не признавая ни побед, ни поражений.
Что помнить им разлуку и любовь,
зачем знать смысл своего движенья.

Слова рассыпались, как бисер по стеклу;
те, кто ушли, уходят без возврата;
и голые березы виновато
последние листки роняют на ветру.




 
 
 *****


Каждый придумывал ад по себе,
и тайком молился в надежде на рай,
и друзей проклинал, повинуясь судьбе,
и шептал в полусне: - Только Ты не предай...

Под неверной слюдой леденящий гранит,
дверь открыта; свет, музыка бьет из окна.
Тот, кто много сказал - навсегда замолчит,
слишком много воды, слишком мало вина.

Музыкант не сфальшивит, все ноты в руках,
из разрезанных пальцев струны кровь унесут.
Дождь впитает земля вся в осенних шелках
мертвых листьев. И нас здесь давно уже ждут.

Тороплив разговор, отошел данный срок,
но напрасно спешить - все равно далеко,
не успеть перейти бесконечный песок,
а в пути умереть - это слишком легко.

Пусть аспидный асфальт, бесконечный гранит,
пусть темнеет вода в старом графском пруду.
Может тот будет прав, кто себя сохранит,
может тот, кто с гранита сбивает слюду.



 *****



А из-за облака сиреневого пламенем паля
расплескалася горячая горящая земля
по перекошенным по лицам зноем яростного дня;
ах, мне бы плеточку заветную, да серого коня.

Да по оврагам, буеракам разнесут меня собаки,
за кусок горелой плоти перелаются до драки.
Эх, вы, коники шальные, что ж вы бросили меня
в ковылях степных, привольных, среди черного огня.

** Но все не так, и в этой грозной смуте
я гордо рею в облачной дали.
На грудь пятнадцать грамм гремучей ртути,
и я готов для боя и любви.



А эти крестики на ноликов опять идут войной.
А как все просто, очень просто, если снова по одной.
И если путь твой предначертан в тонких нитях бересты.
Не знаю, кто там побеждает, когда в полях одни кресты.

Как перепуталось все споро, один нам враг, второй - дурак,
а пятый кровь пустил шестому и оккупировал кабак,
и на позициях надежных ведет тотальную войну.
А степь горит с протяжным стоном. Я этот лист перечеркну.



 *****



Сломанные крылья перелетной птицы,
небо под ногами по ночам мне снится.
Сонные осины молча мне кивают,
вялыми листами след мой покрывают.

Нарост на березе черно-бурой грыжей,
слишком осторожен, я уже не слышу.
Паутина кленов льнет осиротело,
поминая вздохом все, что облетело.

Провожая взглядом дальние остроги,
я бежал бы дальше, да устали ноги,
да сломались крылья, как сухие камни.
На разбитых окнах не закроешь ставни.

Не запрешь ворота, не стучат засовы,
боги-самозванцы здесь уже не новы,
муха-цокотуха по полю пошла,
в яме у дороги денежку нашла.

Яблоки рассыпались - некому собрать,
больше не придется птицей мне летать;
скалятся навстречу боги подворотен,
и глядит с усмешкой одноглазый Один.


 *****


Год разрезан на круг, все на круги своя,
подари мне звезду, умоляю тебя,
пересыпанный снегом, перемешанный в грязь;
по насмешкам измены слов пустых бежит вязь.

Лгут размокшие карты в коньяке голубом;
радость смех и утраты - это все на потом,
меч вгоняется в ножны лотереей судьбы;
нам отмерены богом верстовые столбы.

Перепутаны плети, а над ними - заря,
это все - междулетье, это все будет зря.
Сквозь разбитые ставни по дороге уйду;
об одном лишь прошу я - подари мне звезду.



 *****


Посмотри, это просто, это проще стакана воды.
Все уходят, все уходят оставляя лишь дым.
Легионы - это сказка для неглупых детей.
Когда Империя гибнет - солдаты гибнут с ней.

Бесполезно после боя отдавать приказ,
нас засыпят мокрой глиною обычных фраз.
Нас забудут, похоронят без похорон.
Когда Империя гибнет - солдаты корм для ворон.

По диким степям Забайкалья, где рожь молодая цветет,
мы идем, нас послал тот, кто уж если пошлет, так пошлет.
Мы кого-то убили, нас тоже кто-то пытался убить.
Когда Империя гибнет - легионы можно забыть.

Станем сказочной былью, навсегда из мира уйдем.
Мы солдаты, не жить нам иначе, мы далёко от дома умрем.
Но запомните и передайте тем, кто за нами придут.
Эта Империя гибнет, вас тоже, как нас предадут.



 *****



А как ворон по полю черной тенью кружится,
черной тенью кружит, да на землю садится.
В перепутье дорог белый камень лежит;
а кто прямо пройдет, тот будет убит,
а кто прямо пройдет, тот на свет не родился,
ну а если родился, воевать не годился.
Кто по полю пройдет, кто судьбы не боится.

Кто судьбы не боится, с лютым змеем сразится,
где же всадник, где конь, что летит, словно птица.
Где же ты, богатырь, кто детей защитит.
А из стражей былых, кто стар, кто убит.
Закружились следы, затерялись в полях,
сожжена в черный пепел родная земля.
Торопись, богатырь, не дождутся тебя.


















 *****


Дождь...
На забытой земле - дождь.
В этой сказке есть правда и ложь...
Ты меня ничем не тревожь...
Дождь...
Дождь пройдет, но останется в лужах вода.

Но нет героя, чтоб за правду до конца,
лишь стонет кровля обветшавшего дворца.
А путь прямой был позабыт давным-давно,
и по нему идут лишь в сказках и кино.

Угрюмо гости восседают за столом;
потухли свечи в канделябре золотом;
ржа разъедает острия стальных мечей,
не слышно за столом ни шуток, ни речей.

Застыло время, раскрошившее гранит;
застонет камень и немой заговорит,
когда беспечный принц нарушит девы сон,
безумен ищущий, безумен и влюблен.

Но не осталось от высоких чувств следа,
и в землю бьет тугими струями вода.
Эй, путник, подожди, хоть миг постой,
не обходи старинный замок стороной.

Но нет. Лишь торопливый всхлип шагов.
Зачем друзья нам, ведь хватает и врагов,
зачем нам правда, ведь кругом хватает лжи;
меч раскуем на перочинные ножи.

Горячий чай, тепло, уют и мягкий плед,
двойная дверь нас оградит от всяких бед.
А дождь на улице для нищих и глупцов,
для тех, кто сохранил мечи своих отцов,
для них дождь...



 *****


А, может быть, все это где-то уже было,
мы жили-были, мы дышали и любили,
и былью в небыль мы вошли по зову ветра.
Бывало, небыло, прошло,
на небе солнце вновь взошло,
все это было, ну и что?..

Быть может, мы лишь повторяем чьи-то сказки,
и из зеркал на нас глядят живые маски;
и мы сдираем эти маски вместе с кожей.
Проходят месяцы, года,
и мы вернемся вновь сюда,
и будем сами на себя мы не похожи.



 *****



Хруст снега под ногами, хруст стекол на окне;
и все, что будет завтра, присниться ночью мне.
Хрустальные бокалы наполнены вином;
что будет завтра с нами - стук веток за окном.

-Что будет - не забудешь,- кивает мне цветок.
Растопчут в брызги кони полуденный песок,
нанизаны на цепи каменья-самоцвет;
и в звуке скрыта песня, в вопросе скрыт ответ.

В искомканной бумаге лишь росчерки пера,
что будет завтра с нами, дожить бы до утра.
Не вырвать ни страницы из книги Бытия;
кругом чужие лица, в бокале спит змея.

Усталый путник снова стучится на ночлег,
и ветер ему вторит, в полях белеет снег;
ведь будущее книгой открыто для него,
но я-то знаю - завтра не будет ничего.


 *****



На полынной земле полыхает восход;
в полыньях полыньи яркий колос цветет;
кто пройдет по земле - не оставит в ней льда,
нас судьба научила помнить место всегда.

Нас призвал к себе гром, безмолвный к другим,
нас крестила молния и сизый дым,
мы пили кровь дерева из весенних ран,
мы вдыхали гарь вереска, как осенний туман.

И, пройдя теми тропами, где не ходит никто,
мы войдем в этот город в длиннополых пальто.
И никто не заметит, не узнает о том,
что воровкою осень прокралась в каждый дом.

Пепел "Кэмэла" ветер по полям разнесет,
закружиться в кустах и в овраге уснет.
На курганах костры расцветут до утра,
это осень идет, это наша пора.

Праздник мокрого леса, безбожных дождей,
дни последних цветов, ночи слез матерей.
Наш прощальный поклон - верный панцирь для рек;
и в пещерах земли замурует нас снег.









 *****


Между небом и землей растет трава, забвения трава.
Там, где солнце налилось, где рука удержит гроздь,
расцветет трава, забвения трава.

Дождь, несущий сок корней, дождь, начавшийся во сне
из далеких тополей, шепчет что-то в тишине.
Средь песчаных белых трав, по полуденным камням
соберем росу с травы, сварим колдовской бальзам.

На обугленной пыли ветер спутает следы,
даже солнца луч не знал, где сегодня будешь ты.
Даже птицы по кустам отпоют твой верный путь;
даже ты не знаешь сам, почему ты веришь снам.

Звезды молча закружат бесконечный хоровод,
тихо струны зазвучат, повинуясь воле вод.
Звук в серебряной тиши для прозренья слишком мало,
кто, не знающий конца, отыскать бы смог начало.

Вечность льда, тепло корней - сила спящая земли.
Утопая сквозь туман уплывали корабли,
уплывали навсегда, предав сон святой горы,
побросав ржаветь средь трав боевые топоры.

И на склонах древних гор собираю я траву,
что хранит свет дней былых, туч небесных синеву.
На поросших мхом камнях собираю я росу,
имена тех гор с собой я в корзинке унесу.


 *****



Умный не скажет, дурак не подскажет,
а тот, кто покажет, тот проклят, и будет забыт.
Осудит нас вечность за нашу беспечность,
а наши тела безмолвный гранит схоронит.

Не ведают боги тайн пыльной дороги,
а мы по тропе той идем,
и солнце блистает, лучами играет,
на топоре боевом.

Мы верные слуги тяжелой кольчуги,
хозяева острых веселых мечей.
И сразу все ясно, но слишком уж красно
от крови среди безымянных полей.

Тревог и печали венцы нас венчают,
деревья нам под ноги сыпят листву;
как зерна из горсти нежданные гости,
кто встретит-приветит гулящую нашу братву.

Как-будто бродяги мы спрятали стяги,
гербы на щитах давно не несем;
знамена - для битвы, душа - для молитвы,
а все остальное - гори ты огнем.

Мы и на погосте незваные гости,
мы даже и здесь - должники;
нас волны качают, покой обещают,
и наше надгробие - синий туман у реки.



 *****


Никчемный снег, нескромный быт,
пылающий обман,
опять мне голову кружит
и жжет гортань туман.

Но ты выходишь из огня,
и слишком бел твой взгляд.
И снова мне не хватит дня,
чтоб повернуть назад.

Погода нынче холодна
и в пять часов темно,
в твоей руке бокал без дна,
в нем - снежное вино.

О, пощади, придет весна,
я сяду на коня,
исчезну вмиг, и даль чиста,
и не сыскать меня.

А, впрочем, бред, прости мой друг,
прости, мой гений злой,
коня мне не купить так вдруг,
пусть даже и весной.

Садись за стол, давай бокал,
пью за тебя до дна.
Что? В даль скакать? Ну, ты сказал!
Погода холодна...


 *****



Мы уйдем на заре по остывшей золе,
по несыгранной песне, неспетой струне.
Просыпайтесь, Король, нам в дорогу пора,
те, кто завтра придут, не узнают вчера.

Мы уйдем по пыли на холодный восток;
выпить моря глоток, где соленый песок.
Не печальтесь, Король, нам разлукой грозят,
ничего, пустяки, Вы вернетесь назад.

Просто кто-то забыл свист стрелы в тишине;
разучились петь песни при полной луне;
запах сена в стогу позабыли, увы.
Но еще есть надежда у несмятой травы.



Вы вернетесь домой через тысячи лет;
только... чуть побыстрей, наступает рассвет;
солнце золотом метит верхушку сосны,
нам пора, ведь сегодня мы здесь не нужны.


 *****


Жили семь соловьев в лесах, жили семь быстрокрылых птиц.
К ним рассвет каждый день приплывал из-за синих ночных границ;
и тогда начинали петь эти птицы сквозь синий туман;
в тихий шелест берез просыпалась земля под росой серебристых полян.

Когда первый пел соловей, зеленела деревьев листва,
распускались в полях цветы, вновь стихи обретали слова.
А второй отпускал волны рек, тех, что замерли сном ночным,
запевал песню ручьев, в небесах таял как дым.

Третий ветром пыль поднимал, наполнял паруса кораблей,
в небесах облака гонял, щекотал спины древних камней.
И огонь в небо вновь воздымал, чтобы стало светло, наконец,
песней вечной к солнцу взывал, звал рассвет, четвертый певец.

Остальные же три соловья отмеряли часы, дни, века;
но сокрыты они от глаз, и не слышно их песен пока.
И все семь затерялись в лесах, молчаливы, забыты они;
свои песни в груди таят, чтобы спеть, когда кончатся дни.



 *****


Старый звездочет в хрустальной башне,
властелин небесного огня.
Старый звездочет в хрустальной башне
делал чудо-перстень для меня.

Триста лет точил он грани камня,
триста лет он плавил серебро,
триста лет творил он заклинанья
силы взяв из тысячи миров.

И вздымались-рассыпались горы,
реки прерывали бег воды,
были глады по местам и моры,
наконец закончил он труды.

Взял он перстень, взвесил на ладони,
на часы устало посмотрел.
- Эх, года мои, шальные кони,
я, должно быть, сильно постарел.

Перстень жизнь мою вобрал и силы,
ну-ка, что же мне предскажет он?
И увидел темный зев могилы,
и услышал колокольный звон.




- Нет же, нет! Такого быть не может,
все ты лжешь, земное серебро!
Судьбы предсказать могу я тоже,
про себя ж не знаю ничего.

Ну да ладно, не о чем нам спорить,
ты лишь глупый пустой металл;
я силен был в радости и в горе,
лишь теперь немножечко устал.

Звездочет снял перстень и на скатерть
бросил, сел и долго кофе пил,
и не мог ни рассмеяться, ни заплакать,
жизнь прожита, а выходит, и не жил.

Но, когда часы пробили полдень,
перстень превратился в легкий дым.
Видно, Бог о звездочете вспомнил;
звездочет стал снова молодым.



 *****


Вышел немец из тумана,
вынул ножик из кармана.
Из-за пояса - топор,
и полез через забор.

Он украл белье с веревки,
чьи-то синие кроссовки,
спер, подлец, мешок холщовый,
хоть заляпанный, но новый.

Озверел совсем шпион,
с клумбы срезал он пион,
петуха закрыл в сарае,
нафига - я сам не знаю.

С мастерской унес кусачки,
в упаковке две жевачки,
клещи, сверла, молоток,
грозди, провода моток.

Два кэ.гэ. зеленой краски,
пачку ссохшейся замазки,
и, неясно назачем,
взял сапожный красный крем.

Злобно вытоптал редиску,
опрокинул песью миску,
страшный нож убрал в карман,
и опять ушел в туман.








 *****



Ты прости, но такая работа,
и я влился в неё навсегда;
отеревшись от крови и пота,
я иду снова жечь города.

Пробил час твой, не жди, не надейся,
не вернутся твои корабли,
неудачное время для рейса
до моей молчаливой земли.

Город, город, остры твои грани,
но не бойся, это пройдет.
Карфаген будет скоро разрушен,
Карфаген, безусловно, падет.

Не надейся на звонкое чудо,
на свирель в неустанных устах.
Я иду, я иду отовсюду,
ты силен, но я чую твой страх.

Я платил тебе дань полной мерой,
как безумный парил над Невой.
Где твои золотые галеры,
Карфаген, вожделенный враг мой.

Но молитву я знал и иную,
и шептал ее как идиот:
-Карфаген будет скоро разрушен,
Карфаген, безусловно, падет.

Карфаген, город черный и страшный,
снова ты разорвал мои сны,
город гордых безудержных башен,
город вскормленный светом луны.

Пыль скрипит на зубах и оковы
в такт шагов мелодично звенят.
Ты, как встарь, веришь в силу засовов,
что ж так плохо встречаешь меня.

И я снова берусь за работу,
и огонь на ладони поет:
-Карфаген будет скоро разрушен,
Карфаген на рассвете падет.















 *****



Птицы бьют в окно, тайный знак на воде,
это кажется мне, или быть беде?
Или плюнуть на птиц, попаду ли, как знать,
тут такая беда - не умею летать.

Пир горой для гостей на зеленом лугу;
извини, не пришел, я сейчас не могу.
У меня тут дела, мне действительно жаль;
и, к тому ж, за окном, понимаешь, февраль.

Тут и слякоть, и снег - ничего не понять,
я приду, подожди, скажем, месяцев пять.
Камень стен серым мхом застилает глаза,
их покой бережет очень странный сезам.

Неподкупен и строг, невидим даже днем,
тени тихих шагов растворяются в нем.
Звезды с темных орбит усмехаются вслед,
чтоб пароль разгадать нужно тысячу лет.

Ну а мне, как на зло, не хватает чуть-чуть;
к звездам сбегать, спросить, но там холодно - жуть.
И ленив я к тому ж, проще мне подождать,
скажем, месяца три, в крайнем случае, пять.



 *****



Ах, извини, я не знаю, конечно скучал, прости,
поздно, трамваи ушли, быть к утру обещали, алло, не грусти;
да, мы устали, запутались в ветре, так что не жди до утра;
да, я звоню на последней монете, ты извини, мне пора.

Ангел Зимы, сохрани, пощади.
Что за зима, все дожди и дожди.
Разве мы знали, что в этой игре
нам не хватать будет стужи.
Мне не понять, но, смотри,
во дворе лужи...
 
О, не спешите, я знаю осталось и всем, и всего, и весьма.
Слишком хрустальные эти стаканы, и вот уж две ночи без сна.
Выпьем, а впрочем, и тостов не нужно, за что - не все ли равно.
Вычеркнет память все ночи недужные и странное это вино.










 *****



...и этот серый небосвод
когда-нибудь изменит цвет
на голубой, и час придет...
 М.Щербаков.



Обмануты, покинуты, забыты
деревья, сад, мерцающий канал.
И снова у разбитого корыта,
и в зеркале лица я не узнал.

Я в варево кидал сухие кости
и, как положено, крыло нетопыря,
я знаки начертал свинцовой тростью,
и все не то, и все, наверно, зря.

Родись пророк с ехидны жалом острым,
способным воскрешать и умертвить,
и низводить в пучину с неба звезды,
пророк, способный море разделить.

О, как тебе поверят все народы.
О, как пойдут ликуя за тобой
под знаком равенства и равенством свободы,
и небосвод вновь станет голубой.

И я вернусь свободный и усталый
в свой сад, там, где мои деревья спят,
склонясь над черной бездною канала;
в мой тихий рай, в мой вековечный ад.

И не кричите - трубный глас я слышу,
и не маши рукой - я вижу сам,
как Бледный Всадник скачет по-над крышами
к пылающим багровым небесам.



 *****



Среди невыраженных снов
будь вечно, вечно здрав.
О, твой покой он так суров,
в мельканье диких городов
ты прав, ты вечно прав.

И правота и прямота
твоя меня страшит,
и чем там Вечность занята;
как Безвременья слепота
тебя не ослепит.




Твой взгляд суров,
его ловлю я в дымке миражей.
Но этот странный мир не нов,
он заключен в проклятье снов,
в гаданьях ворожей.

В столпах стальных не солнца блик -
совсем чужой огонь,
за вязью рун - чужой язык;
я узнавать его привык,
но в нем - иной закон.

Степные сны кружат в окне;
ты знаешь этот час,
когда боль правды в стороне,
полночной тенью на стене,
благословляет нас.


 *****


На тонких пальцах - цветок искусный,
изящный, нежный и неживой,
родился он не в саду, а в кузне,
через мгновенье он станет мой.

Через мгновение грянут трубы,
цветок рассыплется в тонкий прах,
скривятся в вечной усмешке губы,
она опять на твоих губах.

И вновь глазами глаза не встречу,
но все равно в лицо хохочу.
Ты где, цветок, ты уже далече,
ты - прах, я больше тебя не хочу.

А на ладонях - огонь и пепел,
я их приму как бесценный дар,
я их пущу по бескрайней степи,
ты мне подаришь славный пожар.

Но на ладонях журчит ручьями
и тает лед забытых веков,
опять не в прок, видно быть врагами,
но лед приму, если дар таков.

Застынет сердце, умолкнет разум,
покой и сон до Судного дня;
но, став в ладонях призрачным газом,
Судьба опять обходит меня.

Стальные цепи на грудь упали,
обвились паров влюбленных змей,
видать не все подарки раздали,
остались те, что меча острей.

И кожа лопнула на ладонях,
и на спине разверзлись глаза,
крик потонул в колокольном звоне,
а на цепях - кровяная роса.

Вот дар, достойный руки дающей,
я вижу мир как не видишь ты.
Но Лик, подобный воде бегущей,
опять меняет свои черты.



 *****



Ах, какой красивый дракон!
Его плоть совершенней в сто крат, чем мой яд.
Ах, какой красивый дракон!
Посмотри, это ложь, что о нем говорят.
Это самый прекрасный дракон.
Безупречно красив, безупречно умен,
и с утра безобиден, и даже смешон;
исцелевший от ран он на счастье нам дан;
наш таинственный друг, наш дракон.

Ах, какой ужасный дракон!
Его кожа - броня, чешуя из огня.
Ах, какой ужасный дракон!
Он - противный злодей, кушал мясо людей,
это самый ужасный дракон.
Он видал эту жизнь, и он знает канон,
нынче мяса не ест, уважает закон;
и пока не шумит, и, как кажется, спит.
Позабытый наш враг, наш дракон.

Справедливый и мудрый дракон!
Припадите к ночам и примите, как есть.
Справедлив и разумен дракон.
Он не станет душить нас и есть,
наш правитель - великий Дракон.
Не великой ценой он возьмет нас с собой,
будь ты молод иль стар, он нам даст дивный дар,
он дает нам дышать, так на что нам душа.
Мы - твои, милый, добрый дракон.


 *****


Мультик рисованный, я - в главной роли;
в торчащих местах от падений мозоли.
А все же героя ни капли не жаль;
ведь мультик рисованный - что за печаль.

Это - игра, пыл страстей в полнакала,
бьют, вроде, насмерть, ан нет, все мне мало.
Вот на экране в обнимку друзья,
а силуэт на стене - это я.

Вот я намотанный на полотер,
здорово все сочинил режиссер,
мозги на стенке глазами моргают,
а уши по комнате тихо порхают.



Легче, когда молотком по макушке,
просто лежишь весь навроде ватрушки.
Съемки окончились, снова один,
морщась, глотаешь в углу аспирин.

Если "Упса" - то совсем хорошо,
хлопнул стакан и в гримерку пошел.
После трясуся в метро и трамвае,
и над газетой вчерашней зеваю.

Утром в четверг жду уже выходной,
в субботу я всем говорю, что больной;
целых два дня на диване нирвана;
и в понедельник не верю, что встану.

Но, все равно поплетусь на работу,
смою похмелье, тоску и зевоту.
И улыбнусь в проходной я вахтеру.
Очень люблю я работу актера.



 *****


Когда в пыли, в грязи труба зовет, зовет, зовет;
то все идут, зачем? Куда? Идут вперед, вперед.
И я встаю, и я иду, пусть путь лежит по краю;
и есть спокойный тихий путь, но я его не знаю.

Земля под снегом на дыбы; и полк идет в атаку,
и пусть я не из их числа, я тоже лезу в драку.
Смерть тоже может обмануть, свистит свинец напрасно,
но я лишь тот не знаю путь, который безопасный.

В дыму свечей почти светло, и я в гробу лежу,
наверно, время истекло и вот я ухожу.
Пройти по длинному пути я всяко б не успел,
но я его, увы, не знал, да знать и не хотел.





 *****


Бесшумный черный нетопырь кружится над толпой,
кровь пульсом бьется в стены вен: - Домой, домой, домой!
Простите, милые друзья, вино и все такое;
раззолоченный небосвод пылает над рекою.

А значит - все. Теперь пора раскинуть крылья - руки,
и под собой оставить мир, пьянеющий от скуки,
пробить стрелою небеса и рвать студеный ветер,
забыть очаг, забыть вино, забыть про все на свете.

Несказанные смыслы слов прочесть в небесных знаках,
и, обгоняя ход часов, всегда лететь на запад;
и видеть мир каким он есть в сырой небесной стуже,
вдыхая горних высей дым, забыть, что ты - ненужен.

..................................................

К чему безумный этот вздор про облака и дали,
когда соседи за стеной уж полчаса, как встали;
и чай на кухне кипятят, гремят во всю посудой;
а ты все кутаешься в плед, сражаяся с простудой.

О чем толкуешь ты, чудак, нетопырем порхая,
Здесь все не то, и все не так, и жизнь - она такая.
Работа, водка, магазин и что-то для досуга,
под боком теплая жена, а если нет - подруга.

Вот твой кружок и твой мирок - иное неподвластно.
А грезы, что ж, они пройдут, лишь силы жжешь напрасно.
На кресле сидя, в небеса никто не улетает.
Ну, в общем, понял ты меня, что жизнь - она такая.



 *****


Пурпур царственный на плечи не давит,
это сказочка для дураков.
Я - величествен, словно сам Дарий,
и пребуду во веки веков.

От восторга бейте в ладони,
подойди-ка сюда ты, поэт.
Я прекрасно смотрюсь здесь, на троне,
посвяти мне скорее сонет.

От чего же лицо твое хмуро,
разве важно, быть или не быть.
Ты - художник, вот холст и натура;
ты - рисуешь, я буду платить.

Ты мотался по пыльным дорогам,
перед нищими пел за гроши,
отдохни ж во дворце хоть немного,
и чуть-чуть обо мне напиши.

Ты - глупец, все играешь в героя.
Горделив, ну да что с тебя взять;
неподкупен, мне дело какое?!
Но стихи-то ведь можно продать.

Равнозначно отказу молчанье.
Что ж, ты - выбрал, стража - вперед.
Я найду для тебя наказанье,
ты не знаешь, что тебя ждет.

...............................

Я не помню, я был или не был.
Пурпур. Трон. Ослепительный зал.
Почему, о, Всесильное Небо,
он в бессмертии мне отказал.




 *****



Мой грозный сеньор собирался в поход,
взял верный свой меч и кинжал,
копье и щит. На коня и вперед.
И все б ничего, совсем ничего,
но я-то его вассал.

Под знаменем Креста вперед на Палестину.
Мы победим врага. (Там вкусные маслины.)
И если вдруг останусь я живой,
то года через три вернусь домой.

Не розами путь был усыпан, увы,
а грязью, местами - песком.
Я тайно мечтал покушать халвы,
но мой сеньор, упрямый сеньор,
мечтал совсем о другом.

Вот начались песок и жара,
мы первый сожгли минарет.
Сеньор взял трофеи - старый Коран,
а мне он зачем, совсем никуда,
лучше бы был шербет.

И тут сарацины, сразу - толпой,
мамочки, столько - зачем.
Мой храбрый сеньор погиб как герой,
меня ж повязали, потом пошептались,
я разобрал лишь "гарем".

Султану служил я ровно два года,
но очень хотелось домой.
Украл я коня и сбежал от уродов;
снова свобода, встречайте героя,
с войны я вернулся живой.

И я воротился в свой замок красивый,
и жизнью доволен вполне.
Вот только совсем не люблю апельсины,
а так же шербет, халву и маслины,
и совсем не нуждаюсь в жене.

 *****


Как окалиной расцарапана грусть без сна,
по окраинам бродит каплями дождь-весна.
Птичьим посвистом с переливами синь-трава.
Ветер обещал взять меня с собой, да забыл, видать, иль соврал.

Неумелые, нежеланные слезы капают - лету жарким быть.
Что ж вы рано так, так негаданно, и нигде зонта не купить.
Ну а мне твердят: - Посмотри в окно, там зима.
Там снега по грудь, не мороз, а жуть. Ты сошел с ума.

Ну а мне то что, если босиком, если май, а завтра - июнь.
Одуванчик-цвет, был, а к ночи - нет, а на утро летит - только дунь.
Мне бы ваш календарь, я сошел бы с ума, натурально, по всем статьям.
Не увижу весну – ни за что не усну, а не будет - создам ее сам.


 *****


На руинах Безвременья не растет трава;
и ее сажая щедро, все ж, ты не права.
И не плевел ее глушит, и не зной веков,
нет на вечных монолитах места для цветов.

Там иной закон и пламя, память вечных дней,
неизменно русло Стикса средь немых камней.
А цветам довольно места там, где солнца свет,
там сажай их всем на радость, мой тебе совет.

Не тревожь забвенье Леты, не тревожь меня;
у меня иная память, память без огня.
Много света, много страсти на твоей руке,
пыл и страсть мои остались в дальнем далеке.

Здесь цветы твои увянут, сколько слез не лей,
здесь весна не наступает, тут не место ей.
Здесь нет Завтра и Сегодня, здесь всегда - Всегда.
Извини, цветы на Камне - это ерунда.


 *****


Не продолжайте и не надо,
наверно, будет начинать,
но расскажите как трамваи,
по утру как-то сбились в стаю,
и шли куда-то умирать.

Пусть выйдет сказка неумелой,
и про трамваи - не строки;
но тут, пойми, такое дело,
жить без трамваев надоело,
пешком, так скажем, не с руки.

Ну чем мы им не угодили,
прожили ж вместе столько лет.
И стекла им почти не били,
и за проезд всегда платили,
так что ж не мил им белый свет.

Унылый город без трамваев
стоит безмолвен и суров.
И рельсы голые блистают,
и с улиц пыль не убирают.
Как без трамвайных жить звонков!?

Вернитесь, примем вас в объятья.
Вновь будем жить да поживать,
мы молим: - Возвращайтесь, братья,
что за нелепое занятье,
идти куда-то умирать.




 *****


Ты прекрасна, свежа, не румяна - бела.
Извини, что так много сказал,
мед хмельной мне язык развязал,
когда в танце ты мимо плыла.

Но мой слог слишком быстр, уместней латынь,
она тоже строга и тебе подойдет,
но я с ней не в ладах. Ну а тот, кто поймет,
в келье свечи зажжет и прошепчет: - Аминь.

О, торжественность бала, смешной маскарад,
смрад хлопушек, мельканье бенгальских огней.
Кто во фраке смешно изогнулся над Ней?
Эй, постой, ты спускаешься в ад!

Тебя тоже обманет Ее нагота;
Ее синяя кровь душу выпьет твою;
Врач напишет: - Инфаркт. Я же здесь постою
в черно-белом наряде шута.



 *****


Здравствуй, грядущий по мне человек,
мнящий себя бессмертным.
Следы расточая в росистой траве
ты много достиг. Наверно...

Но, извини, я вижу твой взгляд,
вижу, что ты не воин;
ты извини, ты иди назад,
ты, как и я, недостоин.

Капли крови, а может - росы,
мера лишь для героев.
Ты, как и я, лелеешь часы,
а это путь лишь для гоев.

Избранным мера, избранным счет,
тот, что нам не доступен.
Время для нас рекою течет,
шаман ударяет в свой бубен.

Ты не дарил ни любовь, ни покой,
смерть - развлеченье для слабых;
но под твоей недрожащей рукой
только торговцы да бабы.

И я не искал, и ты не просил,
от чего же сейчас и вовеки,
в кровавой росе выбиваясь из сил,
мы не воины, а человеки..?





 *****


Какая тишь, какая блажь, опять начало дня.
Опять я в зеркало смотрю,
но тот, с кем в нем я говорю,
не смотрит на меня.

Не хочет! Ладно, наплевать.
Нашел чем удивить.
Детей с ним, что ль, крестить,
пойду спокойно спать.

А он пусть дуется, чудак,
и ногти пусть грызет,
я позову - и он придет,
во веки было так.

Приятно, без сомнения,
являться повелителем,
семьею и родителем
зеркальным отражениям.

Приходит вечер, ладно уж, пойду, прощу его.
Но в зазеркалье - тишина,
и отражается стена,
и нету никого.

Ну что же, с тенью на стене
общаться тоже можно.
И пусть невзрачна тень моя,
она, по сути, тоже я,
но бриться стало сложно.





 КОНЕЦ КРАСНОЙ ПАПКИ.