Подружка

 Обычно она приходит в конце октября, когда небо нехотя и лениво стекает по водостокам и наполняет воздух болезненной влагой. Она приходит, коротко звонит и, отступив на шаг, ждет, опершись о перила. Всякий раз я наверняка знаю, что это она. Открываю дверь, и мы смотрим друг на друга. Молчим. Она медлит и смущается, хотя знает, что пущу. "Это я",- говорит она, не зная с чего начать разговор. Я отхожу в сторону, и она проскальзывает внутрь, накрыв меня волной цветочных запахов и пряных ароматов, пропитавших ее русые волосы. В коридоре, изящно сбросив черные полусапожки, она, не глядя, отдает мне свой белый плащ, мол: "Сам знаешь, что с ним делать", и босиком подходит к креслу, которое она облюбовала еще с тех времен, когда я был подростком и только-только начал догадываться кто она такая. Забравшись в кресло и подобрав под себя ноги, она прячет озябший носик в широкое толстое горло розового свитера и, кокетливо приподняв бровки, дает мне понять, что все будет как обычно. Я иду на кухню и завариваю для нее чай с земляникой; она его особенно любит с овсяным печеньем. Она отпивает из своей любимой чашки с голубым узором и золотой каймой, надкусывает печенье и по ее длинным ресницам пробегает дрема. Я люблю смотреть на нее спящую - пока она спит, она только моя. Пока она спит, она никуда не уйдет...
 Вы ее хорошо знаете. Это она по весне заглядывает в глаза юношам, волнует их души и будит в их сердцах рыцарские чувства. Это она наивным робким движением закладывает пряди волос за прозрачно-мраморные девичьи ушки. Это она точит карандаши художникам-самоучкам и рвет в клочья исписанные листы начинающих поэтов. Это она летом балует цветочниц, скупая у них все цветы. Это она подгоняет платья по фигуре невестам и подбирает галстуки женихам. И это она же стоит на скользких карнизах крыш, заряжает пистолеты, носит записочки с последней надеждой и диктует прощальные письма...
Но теперь вы ее не ищите: она у меня. Мы будем с ней молчать всю зиму. Она будет смотреть в окно, и снежинки станут задерживать падение и танцевать в невидимых, загадочных лучах ее взгляда. Я буду время от времени греть ее руки, прижав их ладошками к своему сердцу. Но наступит весна. Придет Март. Он всегда приходит, хотя я его не жду и не зову. Придет, одернет запыленную занавеску облаков и покажется синее тело, полного сил, отдохнувшего неба. Заспанное Солнце заставит даже самые величавые и надменные дома плакать от счастья. И когда самый непоседливый лучик, отразившись от удивленного глаза большой лужи на мостовой перед домом, пробежит по стене между старых фотографий, наступит время расставания. Она встанет, румяная, похорошевшая и помолодевшая. (После я буду разглядывать прохожих, пытаясь угадать: кому она сегодня подарила свой румянец.) Она счастлива, хотя и пытается скрыть переполняющее ее чувство. Она всегда счастлива. Это мы, встретив ее, не знаем, будем ли мы счастливы или несчастны. А она это знает заранее.
 От одного ее прикосновения полусапожки превращаются в очаровательные туфельки, а плащ в невесомый шейный платочек. Она смотрит на меня и едва заметно пожимает плечиком: "Ты же знал, как будет..." Я развожу руками, показывая ей ладони: "Я прощу..." Я ничего ей не скажу. Не скажу, что пока ее не будет, хинин для меня будет слаще сахара, Луна - ярче Солнца, а размытые слезами строки - четче печатного текста. Да, она и сама все знает, поэтому, наверное, и уходит не оборачиваясь.
Я закрываю дверь, сажусь в то самое кресло и слизываю с блюдца крошки овсяного печенья. Как всегда, я забыл ей сказать, что у меня всегда для нее припасен чай и печенье. Да… Она все знает сама. И я знаю. Знаю, что когда начнется осень, можно будет жить ожиданием. Знаю, что она не-пременно вернется. Вернется моя подружка-любовь. Придет, до весны переждать холода...