Между нами нет войны

1. Вечер, 22 января.

Напротив меня сидел человек и вкрадчиво нахально улыбался. Не с добротой, а изысканно старательно показывая свои зубы. Белые, но с точкой. Теперь я уже не просто сжимала блокнот и ручку, я делала это так же нарочно, как он улыбался.
Вагон изрядно качало, и меня впервые начало укачивать в поезде. А я казалась себе такой смелой и всемогущей в тот вечер, такой открытой и находчивой, что не нашла для него ни единого слова. Краем правого глаза я видела проплывающие маячки Черного моря, левым могла наблюдать за его физиономией и пыталась раскрасить свое воображение физиологией.
Пока он так вот по-идиотски улыбался мне, я рассматривала его лицо. Большое лицо, обросшее четрехдневной щетиной, круглое, и взрослое. Глаза от улыбки казались маленькими и синими. Непонятно, как они попали на лицо столь кавказской внешности. Хотя нет - маленький нос не в пользу южной национальности и моей находчивости. Мне сразу понравились его волосы. Они были абсолютно не уложены, не было никакой прически. Практически черного цвета, но не прямые и не вьющиеся. Такие хорошие качественные волосы. Они блестели. И я понадеялась, что не от грязи, а от здоровья. Нет, он не маньяк, и не просто тревожный пассажир, перепутавший вагон и место.

Он на меня смотрел еще на вокзале. Конечно - как там не смотреть! Я с грацией неокрепшего младенца скакала по мокрому перрону в полосатых носках, кедах адидасовского пошива и орала на весь вокзал, что не хочу уезжать, что имела я всех своих коллег и все работы мира, раз они вызывают меня в самый разгар моего зимнего отдыха. Скакала и смотрела на него. Этот мужчина стоял, как гастарбайтер или носильщик. С одной черной сумкой. Я думала: и чего тебе не сидится в Краснодарском крае? На заработки в Петербург едешь? В разгар зимы? Ну-ну, там твои сородичи уже все елки распродали. Могу продать свою, она до сих пор голая на балконе.

А теперь напротив меня футболка и красные спортивные штаны. Я решила схитрить и отвернуться, и потеряла бдительность. Он протянул свою ручищу и выхватил у меня блокнот, становившийся уже мокрым в моих ладонях. Поднимаю голову и вызывающе смотрю в его глаза, которые перестали улыбаться и пытались разобраться в моих каракулях. Ни одна клеточка моего атрофировавшегося мозга ни решилась на ответный маневр. Пусть читает. Раз умеет.
Думая, как бы еще на него посмотреть и обидеться на незнакомого, в принципе, человека, рассматриваю соседей по купе. У окна сидит молодая необъятная блондинка, Переодетая в походные синие джинсы и прорезиненную кофточку, наводящую, по ее субъективному мнению, легкую вульгарность ее местечковому виду. Чавкая (чем бы вы думали? Правильно - ножкой куры-гриль), она с видом преподавателя говорила девушке рядом:
- У нас в Псковской области сейчас все так хорошо. Такая промышленность, у меня столько работы...
Я фантазировала, каким образом развивается график косвенной и прямой зависимости ее работы и промышленности города Боровичи. Ее маленькие глазки на слишком загорелом для зимы лице смотрелись дико. Между передних зубов красовалась щель, где постоянно тормозило свое прохождение куриное мясо.

Лирическое отступление. Я терпеть не могу очень толстых попутчиков, активных днем. Я очень не толерантна к людям, которые съедают все вареные яйца, куры, бутерброды, и вермишель в первый вечер поездки, а затем ночью храпят, как рота подводников. Я знаю, что сама практически не храплю. И обладая довольно пышными формами, не нажираюсь на ночь и вообще предпочитаю не есть в поезде. Не столько из жалости к здоровью, сколько из ненависти к качеству сортиров в вагонах.

И тут я сама не заметила, как вздохнула вслух:
- Поездная культура, блин...
- Ты о чем?

ОНО ЗАГОВОРИЛО! Он отвлекся от моей писанины и пристально смотрел туда же, куда и я.
- Я говорю, что в поезде только одна функция - пожрать. И дополнительная - наврать про себя первому встречному.
Смеется. И отвечает, заглядывая мне в лицо:
- Ты сама это написала? В смысле все это.
Трясет блокнотом в волосатой руке, как сокровищем.
- А ты как думаешь? Сама, конечно. Это же Сочи. Тут в январе все приезжие становятся грамотными и талантливыми. А что?
- Так ты - автор? То есть ты пишешь шутки?

Вот я и начала трезво думать. Вы что, дурак? Вот зачем так переспрашивать? Вот если я несколько раз спрошу - ты кто? ты кто? ты кто? кто ты?
- Да. Я автор. И пишу. Есть ребята, которые воспроизводят мои шутки на публику и очень неплохо. Правда, они живут в Германии, и встречаемся мы только в Сочи, на фестивале команд. (Остапа понесло, мелькнуло у меня, но я уже решила задавить его красноречием, опередив встречные вопросы обывателя). Нет, я из Петербурга, а не из Германии. Да нет, небогатые они.
- Ну ты даешь... Ты правда пишешь? (Я вас сейчас ударю...) Я тоже пишу. Андрей.
- Жму руку. Валентина.

Ах, ты пишешь? А я все смотрю и смотрю в его лицо. Такое большое и простое, как у ребенка, на нем все эмоции как на ладони. Плохо, что и мысли тоже.
- Тебе, наверное, сейчас очень неприятно, что я читаю твои шутки? Просто я по себе знаю, что это очень личное. Я психолог по образованию.
Какой догадливый! Именно поэтому ты нарочно начинаешь зачитывать вслух? Чтобы я излечилась?
Тереблю что-то в руке и пытаюсь сидеть ровно, чтобы не упасть. Одиннадцать вечера, и меня правда укачало. По мотивам лучших колыбелей Петербурга.
- Да ты не нервничай.

И берет меня за коленку. Так, все ясно. Только что мне объяснились в плотских возжеланиях.
- Прикольные у тебя чулочки... интересно, какой длины под джинсами...
Мне, может, тоже интересно, когда ты последний раз по лицу получал. И меня осеняет. Не всякое прикосновение к моей коленке можно считать поводом для кровной мести. Оказывается, есть моменты в жизни коленей - именно когда изучают высоту одетых под джинсами полосатых чулок, хочется ими задвинуть в кадык горе-обольстителю. Спустя полгода с этого момента я считаю эту фразу дикой, но не могу убрать – это обостряет те иглы, которые накопились. Воспоминания о чем-то личном – это как елка. 31 января ты ее выбрасываешь, а иголки в паркете, по которому ты ходишь босиком, застревают на годы.
И тут он выдает, от чего у меня глаза скатываются в те самые чулки:
- Представляю, как ты по дому в одних этих чулочках ходишь. Мне нравятся именно такие девушки, как ты. Фигуристые.

Я сижу напротив и вместо того, чтобы позвать проводника, дежурного поезда и всех святых угодников на железной дороге, понимаю, что мне НЕ неприятно. Мне чертовски хочется этого человека унизить. Как он меня только что. И сразу же следующей строчкой моего мозга я читаю в себе: ты не сможешь. Ты маленькая. Ты – умная. Нейтрализуй его. Лицо вспыхнуло, как верхний светофор, я кладу руку на его, которая все еще что-то исследует под джинсами. Выдавливаю настойчивость и его руку, ощущая себя грязью облитой. На всякий случай, на ночь не переодеваюсь. Буду спать в этом. Это не так просто снять.

- Кто ты по гороскопу?
- Телец.
- Телец!.. (Мечтательно) Люблю тельцов, они такие добрые и домашние. Самые добрые знаки... А по году кто?
- Крыса.
- Не может быть! (И еще более мужским голосом): Я тоже...
Момент истины. Мы оба понимаем, что это значит. Ему тридцать три! Господи! Да что же это такое? Как так, почему? Мне получается 21! Поверните меня и отшлепайте, а его распните - лапать свеженькую маргаритку за полосатые ножки, когда разница в возрасте - двенадцать лет! Прощаться надо, да так, чтобы оно бегом пробегало мимо моего вагона, даже если закроют все сортиры, кроме нашего!

2. Вечер, 23 января

- Запиши мой номер телефона. Я завтра в пять утра схожу в Москве. И свой дай.
- Пиши.
- Сходи со мной. Поедешь на работу позже. Я куплю тебе билет.
- Ты с ума сошел? Я уже уехала раньше. Не для того, чтобы пропасть в какой-то Москве неизвестно с кем. И я знаю, что эти слова тебя не обидят.
- Нет. Тогда ты ко мне приедешь. Приедешь.
- Не знаю…

3. 22 июля. Ночь.

Были звонки, и иногда мой телефон звонит особо настойчиво. Но завидев первые три цифры на дисплее, я начинаю тихо ругаться, улыбаясь. Ничего не будет, потому что для тебя ничего не было.
Я ему безумно благодарна за пример того, как жить в Москве, не будучи любимой этим городом.
Я ему безумно благодарна за тот кусок мозга, который был им растоплен. Там появились тревожные кнопки. Расплаканная и посему кончившаяся за рекордно короткое время тушь валяется в мусорном баке.

Почему я все-таки была с ним приветлива? Почему я заставила его поверить в то, что я готова выносить его полностью – таким, какой он есть и всегда останется? Если бы я устроила истерику, выяснение отношений, мы бы быстро все прекратили. Но я этого не сделала.
Почему я слушала его ненависть к тем, кого он любит? Почему я кивала головой, слушая о его мечтах, когда надо было бежать, просто выпрыгивать из окна хрущевки и прямо на третье транспортное кольцо?
Выдержав испытания неверностью и явным, ясным, как бесцветный кондом, враньем, и неприкрытым желанием развлекаться всю оставшуюся жизнь, неумением им считать деньги и количество травм, нанесенных девушкам, я стала его другом.

Я не хочу этого,
Но
У меня снова звонит телефон.
Я плохой друг
Я не беру трубку, когда звонит ЭТОТ друг
Когда он поздравляет меня с успехами в творческом плане, я просто храню один раз прочитанное сообщение.
Я благодарю его.
При мне этот человек мог все.
Я могла смеяться как никогда
А я нет.
Я плохая подруга
Я не резала вены из-за него
Я не ревела больше 3-х раз
Никто не слышал от меня ни одного слова о нем.
Мне никогда не были интересны его женщины.
Но с одной мы теперь лучшие подруги.
Я не помню ни одной песни, которая меня бы с ним связывала.
Я теперь просто смеюсь над тем, как он себя ведет.
Он ничего не скрывает, кроме моих с ним отношений
От всех новых фанатов его существа.
За то, что я теперь так ценю своих старых друзей.
Я была, наверное, пиявкой. Не просила ничего и не доверилась полностью. Теперь и именно поэтому я счастлива одна.

А я считаю себя победившей. Я умею жить. И между нами нет войны.

09.2006