Без названия

Этот рассказ (или роман) не дописан, но и не заброшен. Просто у меня слишком мало опыта, чтобы закончить его, т.ч. я замораживаю его на неопределенное время. Впрочем, большинство разумных людей придут к единому выводу, что это очередное недописанное творение юного "писаки". Но это для меня не имеет значения.

Глава первая: Явление Х народу.

Оранжевые лучи заходящего солнца наполняли кабинет своим мягким светом, отчего обычно неуютная тесная комната с белыми заштукатуренными стенами теперь казалась теплой и приятной, словно напоминая о любимом доме. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь редкими звуками, доносящимися из коридора. В поликлинике в этот вечер было на удивление тихо и безлюдно, даже учитывая то, что обычно пациентов в это время становится все меньше и меньше. Василий Аркадьевич Рустамов, детский педиатр двадцати девяти лет, сидел за своим письменным столом и записывал что-то в медицинскую карточку. Вокруг была такая тишина, что казалось, будто скрип его ручки эхом отражается по всей комнате и даже, может быть, слышен в коридоре. Он работал в этой поликлинике так долго, что делал все на полном автоматизме и порой даже не мог вспомнить то, что написал минуту назад. И сейчас он писал что-то, насчет симптомов и назначенного метода лечения, а думал о том, как ему надоела эта работа (это были его постоянные размышления).
Каждый день был настолько однообразен, что Рустамов уже забыл о том, как жил раньше, когда он стремился наполнить смыслом не то, что каждый день, но каждый миг своего существования. Впрочем, тогда для него это была жизнь, а вот существование настало теперь. Он даже не знал, зачем здесь работает? Ведь зарплата уходила лишь на еду и квартиру, но зачем ему нужно было есть и вообще жить, если он только и делал, что работал, чтобы снова жить. Получался замкнутый круг, безысходность. Точнее исход был. Один. Но Рустамов не хотел уходить раньше времени. Он хотел понять, зачем живет. Раньше, будучи еще подростком, он боролся за свободу и демократию, как тогда любили говорить. Он не мог сидеть, сложа руки, и порой делал даже самые бессмысленные, но лишь бы не бесполезные поступки. Теперь он понимал, что так жить он мог только в том возрасте. Ведь тогда у него была мать, где-то был и отец, а сейчас он остался один и любой неосторожный шаг мог разрушить всю жизнь, тем более в такой стране, как Россия. Здесь каждому приходится действовать как угодно, лишь бы выжить, потому что «в этом климаксе белых берез жизнь твоя никому не нужна».
Он вдруг почувствовал настолько сильное отвращение ко всем этим бумагам, что положил ручку и с презрением оглядел свой кабинет. Только сейчас он заметил, что был не один. Посреди комнаты стоял очень странный молодой человек: он был одет в черный фрак с поднятым высоким воротником, черные грязные джинсы и еще более грязные ботинки (собственно, самих ботинок не было видно, поскольку они были полностью покрыты грязью, словно этот человек прошел долгий путь через болота), у него были средней длинны растрепанные черные волосы с проседью, что выглядело очень странно, и взгляд… Он смотрел на Василия, но одновременно сквозь него. Во взгляде читалась такая злоба, будто он в любую секунду готов вцепиться в горло Рустамову.
Василию этот человек в первый момент показался крайне неприятным, но что-то знакомое было в нем, в его внешности, одежде, в его взгляде… Рустамов пытался вспомнить его, но тщетно.
Они смотрели друг на друга целую минуту, пока, наконец, Рустамов не спросил:
 - Эээ… На что жалуетесь? – вопрос был неуместным, поскольку этот молодой человек не мог быть его пациентом – ему было явно за 18 лет. Но Василий задал вопрос по привычке, автоматически. – Вам что-нибудь нужно? – он постарался исправить свою ошибку.
 - Мне нужен ты… - мрачным голосом, наполненным злобой и ненавистью, ответил молодой человек. Василий Аркадьевич первое время не понял сути ответа, поскольку думал о том, почему этот человек столь зол.
 - Ээээ… В каком смысле? – наконец, спросил он.
 - В прямом. Ты мне нужен, чтобы изменить людей.
Рустамов по-прежнему ничего не понимал и каждое слово он осознавал не сразу, а лишь спустя несколько секунд. Еще сложнее было решить, что ответить.
 - Что… О чем вы?
 - О твоей судьбе. Ты должен…
 - Послушайте, что вам надо?! – наконец, не выдержал Василий.
 - …ее изменить. Ты должен стать перед…
 - Уходите!
 - …выбором – либо ты убьешь себя внутри, но будешь существовать физически, либо…
 - УХОДИТЕ СЕЙЧАС ЖЕ!!! Ненормальный! – Рустамов крикнул так громко, что у него самого заложило уши. Этот крик должен быть слышен не только по всей поликлинике, но и на улице. Он ожидал, что через несколько секунд сюда кто-нибудь придет.
 - …тебя убьют физически, но твой дух будет вечным, а твоя судьба станет историей. – Молодой человек говорил так, словно Рустамов и вовсе молчал.
Они, наверное, несколько минут смотрели друг другу прямо в глаза. Василий Аркадьевич все ждал, что кто-нибудь зайдет в его кабинет, но из коридора не доносилось ни единого звука. Тогда он медленно встал со стула и столь же медленно стал идти к выходу, не отводя взгляда от странного гостя. Все выглядело так, словно в его кабинете стоял не человек, а огромный бешеный пес, который мог наброситься в любую секунду, а он лишь ждал этой секунды. Что-то странное было в этом человеке, помимо описанной внешности… Он всегда стоял лицом к Василию, хотя за все время, пока тот пятился к двери, не сделал и шагу. А ведь письменный стол стоял напротив двери, как и во всех кабинетах по всей России, и ему нужно было развернуться на 180 градусов, чтобы сначала смотреть в направление стола, а затем видеть дверь.
Рустамов решил позвать на помощь студента, который недавно устроился в поликлинике подработать. Как только он закрыл дверь своего кабинета, он в несколько шагов добежал до его комнаты (это было подсобное помещение, но, тем не менее, оно было даже больше, чем кабинет Рустамова).
 - Саша, нужна твоя помощь! Быстро! – сказал он студенту, который что-то читал, сидя боком к входной двери.
 - Что?.. – Александр так резко повернул голову, что можно было услышать глухой хруст его шеи. – В чем дело? – спросил он, но уже положил книгу и встал, готовясь оказать помощь, хотя и без энтузиазма.
 - Там пациент… Не знаю… Видимо из буйных. Но что он у нас забыл? В детской поликлинике. Я думаю, его надо усмирить, а уж потом разбираться. – ответил Рустамов, обратив внимание на какую-то странность в его голосе… Что-то изменилось в нем, но он не мог понять, что именно.
Когда он открыл дверь своего кабинета, молодой человек все так же стоял в центре и смотрел на Рустамова, но теперь в его взгляде появилась насмешка.
 - Вот этот! – сказал Василий Аркадьевич. – Он что-то от меня хочет, говорит про людей, про то, что нужно изменить мир – одним словом, не из нашего заведения пациент… - говорил он все тем же странным голосом.
 - Так что вам нужно, Василий Аркадьевич? – спросил Александр.
 - Как что?? Помоги мне усмирить его, я не думаю, что он легко сдастся!
 - Василий Аркадьевич? – удивленно повторил он, словно не слышал ничего, что говорил Рустамов.
 - За что тебе только деньги платят?! – Василия вся эта ситуация уже начинала выводить из себя. Он снова заметил, что голос стал обычным.
 - За… За то, что я помогаю, если нужно… - растерянно произнес студент. Он явно ничего не понимал.
 - Тогда, может быть, поможешь?!!
 - Конечно, вы только скажите чем? И не надо так орать! – сказал он раздраженно.
 - Помоги вот этого повязать! – прокричал Рустамов. – Уже в третий раз тебе говорю!
Александр ничего не понимал. Для него все выглядело совсем иначе – Василий Аркадьевич внезапно вломился в его комнату, попросил срочной помощи и всю дорогу до своего кабинета молчал. Потом вдруг стал кричать и снова требовать помощи, хотя в кабинете не было абсолютно ничего необычного.
 - Он меня не видит. Он не слышит ничего, что ты про меня говоришь. Я есть лишь в тебе. – сказал молодой человек надменным тоном.
Рустамов был настолько поражен происходящим, что уже не мог произнести ни слова. Он, как рыба, выброшенная на берег, открывал рот, пытаясь что-то сказать, но тут же его закрывал.
 - Я есть лишь в твоем сознании. – продолжал молодой человек. – И единственный, кто знает обо мне – это ты. Я есть лишь в твоем воображении. И все, что ты говоришь обо мне, что ты делаешь, пытаясь показать на меня, все это лишь в твоем воображении. Никто не знает, что я есть.
Рустамов был поражен наглостью этого странного человека и непониманием Александра. Его вдруг пронзила мысль, что все это розыгрыш – тогда все вставало на круги своя, ведь Александр – молодой студент и вполне мог быть знаком с этим человеком. Но только розыгрыш этот был слишком уж дурацким. Ведь никто не заступится за студента и не обратит внимания на то, что в нем просто детство заиграло. Тем более, Рустамов. Он взял верхнюю одежду и вышел из кабинета, толкнув плечом Александра.
 - Вы что, офигели? Я что, должен за вас это писать? Нифига, я на такую работу не нанимался! – раздраженно сказал студент.
«Пусть они объяснят, почему я ушел. Юмористы хреновы!» - подумал Рустамов, выходя из поликлиники. Он не стал дожидаться троллейбуса и решил пройтись пешком до следующей остановки, чтобы хоть немного развеяться.
Остаток дня он ничего не делал – лишь смотрел телевизор и размышлял над тем, что сказать Вере Петровне – глав. врачу. Она была настоящей стервой. Рустамов всегда чувствовал отвращение к ней, тем более, что выглядела она почти так же, как вела себя – она была старой толстой женщиной со множеством свисающих бородавок. Хотя скорее всего, наоборот – она вела себя точно так, же как выглядела. Впрочем, теперь это не имело значения, поскольку он собирался всю вину переложить на Алексея.

Глава вторая: Осознание

Следующим утром Рустамова разбудил телефонный звонок. Мерзкий голос глав. врача моментально развеял остатки сна:
 - Василий Аркадьевич, милый, что же вы так нехорошо поступаете? – ее любезность звучала, как шипение змеи перед броском. – Почему вы вчера ушли из кабинета, ни документы в порядок не привели, ни дверь не закрыли, ни… вообще ничего не сделали! Вы что, хотите проблем для наших пациентов, а вдруг кто-нибудь украдет документы? – она начинала говорить все быстрее и быстрее, словно в глубине ее головы раскручивался многоствольный словомет. Рустамов не слышал и не слушал, что она говорит, потому что все ее слова не имели никакого смысла – кому нужны эти «документы», разве что пионеры вдруг снова начнут собирать макулатуру. Но вставить хотя бы слово означало еще пол часа бессмысленного лая. Вдруг он понял, что она уже не говорит, а именно лает, чуть ли не захлебываясь. Это было похоже на лай маленькой собачки, вроде пекинеса. Лишь иногда сквозь этот лай пробивалась одна и та же фраза: «Подчиняйся мне! Почему ты не подчинился?!». Это было удивительно. Он прислушался внимательней и только спустя некоторое время понял, что она отчитывает его, а лая словно и не было, словно почудилось, да и фраза эта больше не повторялась. Василий Аркадьевич подумал, что это всего лишь остатки сна. – Если вы еще хоть раз что-нибудь выкинете, я вынуждена буду вас уволить! – этой фразой главврач, наконец, закончила свой монолог.
 - Простите, Вера Петровна, но я думаю, что… А-а-а-ай! – Вдруг из трубки стала выливаться какая-то мерзкая жидкость, похожая на сопли или гной. Рустамов брезгливо швырнул трубку в сторону и, словно ужаленный, отскочил назад. Немного придя в себя, он снова взял трубку в руки, но на ней уже ничего не было. Он испуганно вглядывался вглубь черных отверстий, из которых только что выползало что-то отвратительное бледно-желтого цвета, но не видел и следов этого чего-то. Осторожно поднеся трубку к уху, он сказал:
 - Простите, Вера Льво… Петровна, но я сейчас не могу го… говорить…
 - Что значит не можешь?! Я требую от тебя объяснений! – кричал ее скрипящий голос перед тем, как трубка легла на свое место.
Василий Аркадьевич вернулся в свою неубранную комнату и заглянул в аптечку за аспирином, но то, что он там увидел, окончательно добило его расшатанную психику: почти на половине пачек, баночек и пластинок красовалась черная печать «ПОДДЕЛКА», а на некоторых бурая, цвета спекшейся крови, печать «ПУСТЫШКА». Он тупо смотрел на все это и не знал, что делать.
 - Вот она – правда... – вдруг раздался чей-то знакомый голос за спиной. Он обернулся и увидел того же молодого человека, которого видел вчера в поликлинике – Теперь она всегда будет с тобой. Этого нет на самом деле, но это гораздо реальнее, чем то, что ты видел раньше. – Голос его был мрачный и усталый. Он был одет и грязен, как и прежде. Но теперь в его глазах была усталость, а не злоба.
 - Эээ… Ааа… Шшшшто… вы… вы ттут делае… делаете? – промямлил Рустамов, плавно сползая по стене на пол.
 - Теперь я всегда буду рядом с тобой. Поэтому не пугайся меня, а лучше спрашивай. Спрашивай, только тогда ты получишь ответ. Я не буду сам тебе все рассказывать, на это не хватит твоей короткой жизни.
 - Кто… кто вы?
 - Я – правда. Отныне твой вечный спутник и самый верный друг.
 - Какая еще правда?
 - Сущность правды. Я не существую в материальном мире, ибо он слишком низок, чтобы вмещать в себе сущности. Я живу в твоем сознании.
 - Га… Галлюцинация?
 - Нет, явление.
 - Что вы от меня… - Рустамов почувствовал, как его язык буквально прилип к небу от того, что все во рту пересохло. – от меня хотите?
 - Правды. Я не могу явиться людям, поэтому ты будешь моим посредником и моим последователем. Ты будешь нести в народ смятенье и правду.
 - Аааа… Понятно… - на самом деле он ничего не понимал, потому что его разум зашел в тупик и просто-напросто отключился. – А когда вы оставите меня в покое?
 - Теперь я буду с тобой, пока люди тебя не убьют.
 - Что же мне делать? – от безысходности задал он риторический вопрос.
 - Просвещать людей. Как это делал Христос. Мой лучший последователь.
 - Вы что, хотите, чтобы я стал вторым спасителем?
 - Нет, правда не всегда спасает, хотя на самом деле и не убивает. Это ложь убивает правду и людей, которым правда действительно дорога. К тому же, далеко не второго. Иисус тоже не был первым. Я блуждаю по людским сознаниям с тех далеких пор, когда первый человек научился размышлять, с тех пор, когда он оценил слова и осознал, что есть правда, а что есть ложь.
- Значит, кто то из на сошел с ума. Либо ты, либо я… - Василий Аркадьевич уже готов был поверить, что действительно обезумел.
 - У меня нет разума, чтобы лишаться его. А ты здоров, лишь напуган и не хочешь принимать неизбежное. Лучше успокойся и начни размышлять.
 - Ладно… Ладно… Допустим… Допустим вы – правда. Допустим я… Кстати, что это за галлюцинации все утро меня преследуют? То Вера Петровна, то трубка, то лекарства… Это ведь как то связано с вам… тобой, если ты – сущность правды?
 - Я же говорил – это и есть правда. Теперь ты всегда будешь видеть правду во всем. Ты будешь слышать то, что на самом деле хочет сказать человек, а не то, что он тебе говорит. Ты будешь видеть то, что на самом деле написано, а не то, что пишут.
 - Значит, добрая половина вот всех этих таблеток и прочего хлама – подделка? – Рустамов пришел в себя и уже начинал что-то понимать и даже верить в реальность происходящего, но не понимал, как такое возможно.
 - Разве ты не знал, что российский рынок контрафактной продукции самый богатый? Порой, тебе даже было известно, что то, что ты покупаешь - подделка, но ты не обращал на это внимание, лишь бы была халява, лишь бы подешевле. Твое счастье, что подделка – это чаще всего тот же препарат, но в меньших дозах или хотя бы пустышка.
 - И что ты теперь со мной сделаешь?
 - Ничего. Я не существую. Но помни, что за правду тебя ждут гонения. Ты будешь изгоем и отшельником. Но это сделаю с тобой вовсе не я, а ЛЮДИ. – Молодой человек сказал это слово с нескрываемым отвращением.
Рустамов встал с пола, огляделся и увидел еще некоторые изменения в привычных для него вещах: к ковру на полу была пришита большая бирка с надписью «Сделано в Лебединке» и печатью «ПОДДЕЛКА» (кстати, эти бирки появились везде, но были разных размеров), десятка, лежащая на столе, превратились в мятую желтую от старости бумагу с надписью «слабый божок», сотня – в такую же бумажку с надписью «бог», а монеты покрылись странной желтой плесенью со словом «идол». Он вышел на кухню, набрал стакан воды (теперь она была коричневого оттенка, пахла хлоркой и была наполнена каким-то песком.), переборол отвращение и набрал полный рот, но не смог проглотить эту мерзкую воду, потому что на вкус она тоже была ужасной. На выручку пришло молоко, которое по вкусу напоминало смесь пластика и чего-то металлического, но все-таки было не таким отвратительным, как вода. Он взглянул на пакет и сразу заметил, что на том месте, где раньше был написан процент жирности, теперь красовалась другая надпись: «Процент натурального продукта: 60%». «Я всегда знал это… Но что я мог поделать?» - подумал Рустамов. Настроение его теперь было просто ужасное. Он не знал что делать, не знал куда ему идти.

Приготовив себе завтрак из трех яиц (они выглядели довольно аппетитно, по сравнению с синей куриной ножкой и пластиковыми пельменями), он стал расспрашивать Правду:
 - А почему именно я? В мире есть множество других людей, хуже меня.
 - Мне не нужен худший человек.
 - Ну все равно, есть еще больше людей лучше меня…
 - И лучший тоже не нужен. Тем более их все же меньше. Мне не нужны люди. Напротив, это я нужен им. Ты всю жизнь ползал под гнетом лжи, всю жизнь чувствовал несправедливость вокруг себя и всю жизнь желал добиться правды. Но почему-то не добивался, а только желал. Вот теперь ты видишь правду.
 - Но все-таки, почему именно я? Разве я один желаю добиться правды?
 - Нет. Есть люди, которые ее добились. Есть люди, которые живут правдой, хотя их мало.
Я не знаю, почему я явился именно тебе. Я являлся миллионам людей, но до сих пор не знаю, почему я посещаю именно этих людей. Не знаю также, почему я посещаю их именно в тот момент, когда я их посетил. Но я знаю, что почти каждый раз эти люди вершат великие дела, меняющие мир. Но никто так и не успел завершить эти дела… Так часто бывало, что до победы правды оставался лишь шаг, но никогда не мог я увидеть этот самый шаг. – с горечью сказал молодой человек. – Словно, последний шаг – это шаг в могилу.
Они замолкли. Рустамов тупо уставился в бледный желток, в котором словно в тумане выплывали какие то фигуры. Он сосредоточился на ощущениях и понял, что яичница не так плоха, какой она показалась сначала. Но вот голод ею не утолить, нужно было что-то существеннее, однако на что-либо другое было сложно хотя бы взглянуть, не то, что проглотить.
 - Но разве это правда? Это преувеличение. – Сказал он, пытаясь отвлечься от голода. - Та же курица – почему она синяя?
 - Потому, что до того, как попасть к тебе, она долго лежала. И эта курица при жизни ела отвратительный корм и ненавидела свое существование еще больше, чем ты свое.
 - Как курица может быть недовольна жизнью? Она же птица – у нее мозгов всего-ничего.
 - Но она способна анализировать. Она тоже, как и человек, хотела чего-то большего, но ее жизнь была абсолютно ничем не выдающейся. Она несла такие же яйца, какие несли все остальные курицы, ела тот же корм, и так же наращивала жиры, а к старости ее так же, как и всех, пустили на мясо.
 - Печальная история… Но ведь человек должен чем то питаться?
 - Человек не должен был так размножаться и так жадно отнимать все ресурсы у окружающих видов. Человек мог бы жить в полной гармонии с природой. Мог БЫ. Но не живет.
 - Да… Да, но все таки, почему курица была синей?
 - Я ведь сказал – она давно была мертвой во всех отношениях. Не только в физическом, но и в моральном плане. Кстати, ты очень похож на нее. С той лишь разницей, что к старости тебя не зарубят, хотя и пустят в расход. – сказал молодой человек. Эти слова очень обидели Рустамова. - Впрочем, теперь уже твое будущее непредсказуемо.
 - Как все это может быть?.. Как я вижу все это? Ничего не понимаю… Этого не может быть… - удивленно говорил Василий.
 - Может. Я всегда был с человечеством. Я был с Иисусом с момента его рождения, я был с Диогеном, я был с Толстым и Лениным и многими другими. – Рустамов от удивления чуть было не подавился. - Все эти люди несли правду, но каждый искажал ее так, как хотел, даже Иисус, хотя его правда была ближе всего к истине.
 - Истине? А это не то же самое, что правда?
 - Правда – это условное понятие. А истина – понятие чистое, совершенное. Истина всегда абсолютна и всегда правда, но вот правда – не всегда истина.
 - Например?
 - Например, «это – яичница». – Правда показал на тарелку. - Это истинно. А вот «это – яичница из старых яиц» - правда.
 - Как из ста… - в этот раз Рустамов все таки подавился кусочком яичницы. Он удивленно взглянул на остатки пищи в тарелке, но теперь его уже мало что удивляло, а есть что-то нужно было, и он продолжил диалог, стараясь уверить себя в том, что на самом деле они не старые, что это лишь воображение. - Эээ… А какая разница?
 - Разница в том, что старые – это понятие относительное. А значит и выражение это тоже не абсолютно истинное. Но все же это правда.
 - Как все запутано.
 - Ты поймешь. Всему свое время…

Позавтракав, Рустамов понял, что делать ему абсолютно нечего – идти на работу не было ни малейшего желания, потому что он хотел уволиться. А больше он ничего не делал – только на работу и домой. Хотя нет, он вспомнил о том, что по выходным ходит с друзьями отдыхать. У него было много друзей, но почему-то он всегда был один. Не было по настоящему близкого человека. И уже не было родных. Разве что двоюродный брат, который живет где-то в Сибири. Он понял, что нужно менять свою жизнь, тем более что когда-то давно, в молодости он так страстно желал это сделать, вырваться из того колеса, в котором крутится все человечество. И сейчас судьба послала ему шанс, «грех им не воспользоваться» – думал он. А жизнь? А жизнь пускай летит ко всем чертям, потому что не было у него жизни, было существование.
Рустамов решил просто пойти побродить по городу. Все было словно как обычно – обычная одежда, обычная обувь, обычное лицо, вот только глаза вдруг стали необычными. Где-то в глубине их вспыхнула старая мечта молодости и с каждым мигом загоралась все ярче и ярче среди мрака забвения.
В подъезде гораздо сильнее обычного пахло мочой и блевотиной, словно совсем недавно прошел новый год, и на стенах вновь были надписи, которые раз в несколько лет закрашивали – больше ничего не изменилось. Рустамов вспомнил надпись, появившуюся на стене, когда он был еще ребенком, и его охватило любопытство. Он, перепрыгивая сразу через две ступени, поднялся на седьмой этаж и улыбнулся – на стене еще ярче, чем когда-либо, красовалась строка «Только знай – пошли они на ***! Не умру я, мой друг, никогда!». Эта стока была гимном его буйной молодости. И сейчас она снова загорелась красной краской. Когда она впервые появилась, он не знал, что это строка из стихотворения Есенина и что стихотворение это о роковой любви, да и не нужно было ему знать. Он просто жил ею. Только сейчас он понял, какой сильный символ спрятан в ней – когда он поступил на медицинский факультет, ее заштукатурили, похоронив его прежнюю буйную рань… Вниз он спускался уже прыжками по лестничным пролетам. Но когда он вышел из подъезда, вся его радость куда-то пропала… Новый мир, открывшийся его взору, стал совсем новым. Ему показалось, что он уже умер и попал в ад. Небо, бывшее когда-то голубым и светлым, теперь напоминало цементную пыль с черными облаками. Дома были сплошь покрыты трещинами, черными пятнами от взрывов, первые этажи разрисованы непонятными рисунками, да и сам цвет бетонных блоков изменился – они стали сплошь серыми, обыденными до отвращения. Из земли местами виднелись человеческие кости и прямо перед ним чья-то кисть, буквально торчащая из-под земли, держала лопату, а голая земля и вовсе была усыпана костями, словно весь город был на них построен. На деревьях виднелись редкие серые от пыли листья. К рукам и ногам всех прохожих были привязаны натянутые веревочки, и одна их них уходила то в карман, то в сумочку, то в чемодан, то еще куда-нибудь, где можно носить деньги. И всюду, куда не посмотри, был мусор. Он был под землей, но словно светился из глубины. Весь мир вдруг стал серым или черным, только мусор пестрил красками.
 - Господи… Это что, правда?.. – невольно вырвалось у него.
 - Это чистая правда, какой ты бы хотел ее видеть. – сказал молодой человек, который все это время был где-то за спиной. Рустамов уже научился не обращать на него внимания. – Ты видишь то, что хочешь.
 - Нет… Я не хочу ее видеть… Такой…
 - Значит, хочешь. И именно такой. Это все в твоем воображении, но это именно так. Иисус видел то же самое, но видел иначе, он искал лучшее во всем. Он стремился видеть все хорошее и показывать это людям. Кстати, вода, превратившаяся в вино – это на самом деле была просто вода, но Иисус показал людям, что вино не способно сравниться с простой водой, ведь оно не утолит жажды так, как вода, и им никто не сможет заменить воду. Так и все его чудеса.
 - А как же люди, которых он воскрешал?
 - Он воскрешал их в памяти. Он давал понять, что близкие всегда будут рядом с нами, если мы будем помнить о них. И что погибают они только потому, что люди их забывают.
 - Но как это возможно? Он что, гипнотизировал людей?
 - Нет, я же говорю – он просто показывал им то, чего они не видят. Он показывал им свет во всем. – Правда говорил с явным восхищением. – Иисус – мой лучший посредник. Но люди убили даже его… - презрительно произнес он, резко сменив тон.
Рустамов задумался, а затем спросил:
 - А кто же худший?
 - Это сложно сказать. Ведь у каждого свои недостатки. И сравнить их невозможно, так же, как невозможно оценить деньгами красоту музыки. Иисус был слишком наивен и добр. Если это может быть недостатком. Это его и погубило. Если оценивать по последствиям, то худшим будет Ленин – его правда погубила сотни миллионов людей и даже когда его убили…
 - Убили??!
 - Убили. Даже когда его убили, он продолжал убивать своей правдой.
 - Убили?!! Как это убили?
 - Его убили. Никто из моих посредников не умирал своей смертью. Всех рано или поздно убивали. Однако, значительно худшие последствия принес другой человек, имени которого ты не знаешь. Он не сделал ничего, чтобы остановить древнюю войну, и из-за него погибли еще миллионы людей. Возможно, худшим был тот, кто скрывал правду. Людей нельзя сделать одномерными и сказать, хорошие они или плохие.
 - Убили… Умеешь ты человека порадовать, мать твою! И так хреново смотреть на всю эту лажу! Лучше бы жил как обычно и не знал ничего этого. О, господи… - Рустамов схватился руками за волосы. – За что мне это наказание?..
 - Ты сам хотел правды. И вот пришла правда. Точнее, пришел. Я.
 - Да? Ну и какая ты правда? Правд ты. Кобель. С яйцами. Когда же ты свалишь от меня?
 - Меня нет. И у меня нет пола. Я лишь такой же образ, созданный твоим воображением, как и все то, что ты видишь, но не видел раньше. Ты хотел, чтобы я был именно таким. Сосредоточься на моем лице, постарайся рассмотреть хоть одну деталь. – Рустамов вгляделся в лицо молодого человека, но понял, что на самом деле лица и нет. Есть лишь общие черты лица. Сам человек, стоящий перед ним, был таким, что невозможно было рассмотреть какие-то мелочи в его одежде. Он не расплывался в глазах, нет, он просто выглядел так, как выглядят люди во сне.
 - Так… Может быть это все сон?.. – задумчиво сказал Василий Аркадьевич. – Может быть, мне все это снится?..
 - Может быть… Но посмотри на все вокруг повнимательнее – хотя бы на то здание, - Правда указал в сторону ближайшего серого здания, - ты видишь такие мелочи, как отражения на стеклах, как камешки в бетонных плитах. Они – реальны. Но теперь ты видишь все то, что хочешь видеть, чтобы найти правду. Все мои последователи видели то же самое, но замечали другое. Поэтому каждый человек видит именно то, что хочет видеть.
 - Тогда что же видел твой Христос? – раздраженно спросил Рустамов. Все происходящее вокруг начинало выводить его из себя.
 - Он видел солнце, согревающее своими лучами все живое, он видел воздух, прекрасный чистый воздух, наполненный ароматом травы. Он видел людей, которые словно заблудшие овцы бродили в поисках истины, но так и не находили ее, он желал помочь им найти эту истину. Он видел теплый очаг и радовался ему, даже если тот находился в сырой пещере…
 - Ладно, ладно, верю. А я, значит, вижу все только плохое. Говорили мне это, и часто. Я даже пытался не обращать внимания на это, пытался искать во всем что-нибудь хорошее. Но…
 - …Но никак не мог этого найти. Я знаю. Ты считаешь это недостатком. Вот в этом вся твоя ошибка. Это не недостаток, ведь ты видишь то, что нужно менять. Ты способен сделать мир лучше, убрав из него все худшее. А Иисус старался сделать мир лучше, даруя уверенность в том, что все худшее не настолько уж плохо.
 - Ладно, хватит об Иисусе, Ленине… Хватит себя рекламировать, без тебя тошно…
Рустамов пошел по тротуару куда-то вдаль от порога. Мысли роились в голове, как клубок змей, но он не мог поймать ни одной, потому что змеи эти, очевидно, были ядовиты. Он уже запутался, что есть реальность, а что есть правда… И чем они отличаются? Все смешалось в одну кашу, которую какой-то ученый однажды назвал мозгами. Руки тряслись, живот не хотел встречать яичницу, и к тому же голова не хотела работать. Все происходило словно во сне, но только часто ли человек может с уверенностью сказать, что он спит? Мир вокруг то расплывался, превращаясь в серо-красный ад, то вновь собирался воедино. Вот перед ним шагает человек, подчиняясь тонким веревочкам, но внезапно одна из них, уходящая куда-то под пальто, натянулась, и человек развернулся и быстро зашагал обратно, как будто что-то вспомнив. Вот с дерева сорвался серый лист и полетел вниз. Любой другой опавший лист стал бы танцевать прощальный вальс, а этот от тяжести пыли падал вертикально вниз. Вдруг в нос ударил едкий запах тухлого мяса. Рустамов обернулся, и увидел что позади идет человек… хотя нет, это был не человек, а живой мертвец. Судя по всему, это была женщина – на разлагающемся лице была видна косметика, редкие седые волосы доходили до плеч, к тому же одежда была женской. Но вот только форма тела была совсем не женской, и даже не человеческой. Он пропустил ее вперед и пошел другой дорогой, стараясь не дышать.
«Что же мне делать?» - думал он, пытаясь подстроиться под хоровод мыслей, - «Что делать? Ведь нужно что-то делать. И ведь все как есть, ведь все действительно так, как я когда-то говорил. Но только я ведь говорил образно. Нужно все менять, но как? Откуда мне взять силы или хотя бы с чего начать? С себя?.. Пятнадцать лет назад я уже начал… и там же закончил. Так и не изменив ничего… Да, тогда я хотел помогать людям, лечить их… Тогда… я был… другим. По-детски наивным и безответственным. Сейчас я понимаю, что нужно работать, нужно как-то вертеться, ведь мир не будет под нас подстраиваться, как бы стойко мы не стояли. Хотя, тогда я не верил, что мир такой стойкий, и не видел всего этого. Да, не видел… Я это и так знал. А потом забыл. Остыл. Похоже, я превратился в такое же ничтожество, каких когда-то ненавидел. Теперь я снова должен бороться за то, чтобы изменить мир? Я надеялся в будущем набраться опыта и использовать свои знания для высшей цели, но сейчас, узнав больше, я ничего не стал делать… А тогда, даже не зная ничего, я пытался бороться. Куда же пропали мои силы, мое стремление? Видимо, мир все-таки сломал меня. Знай я тогда, во что превращусь, застрелился бы или хотя бы плюнул на этот ВУЗ. Тоже мне, добрый доктор Айболит. Впрочем, никто не знал, что будет в будущем. Тогда, в восьмидесятых, всем казалось, что мы идем к свободе, мы наконец-таки убрали железный занавес и смогли посмотреть на мир… Вот только увидели мы в нем не только то, что хотели. И даже не только увидели, но и почувствовали: путч, мавроди, дефолт … Почти как девиз девяностых, как американский «Секс, наркотики, рок-н-ролл». За что боролись, на то и напоролись. И тогда мне нужно было выживать, используя любые методы… Даже самые подлые… Тогда голод заставил совесть забиться в угол. Мы все тогда забыли о совести, до сих пор не можем вспомнить, куда мы ее положили, не можем понять, зачем она нам нужна, если ею не заработаешь на хлеб. Я теперь вспомнил о ней, и в моей судьбе есть развилка – либо я оставлю все, как есть и буду всю жизнь себя презирать, либо снова буду стремиться достичь высшей цели и скорее всего помру в нищете. Но зато с чистой совестью…
Тяжелый выбор, очень тяжелый…».
Рустамов вспомнил все, что он чувствовал, когда был еще юн и горяч. И ему стало тяжело на душе от осознания своей ничтожности. Он возненавидел себя за то, что вообще поставил такой выбор и за то, что может сомневаться. И, возможно, ради того, чтобы избежать душевной боли, которую вынести куда сложнее, чем боль физическую, он сделал свой выбор: «Нужно бороться. Нужно крутиться так, чтобы закрутился весь мир! И не просто закрутился, но еще и поднялся с колен на ноги, встал в полный рост! Но теперь нужно действовать по уже сложившимся правилам, и нужно быть незаметным до тех пор, пока не от кого будет скрываться, и некого будет опасаться!». Глаза Рустамова снова загорелись, но теперь в них было что-то пугающее. По этим глазам можно было понять, что в нем живет какая-то навязчивая идея, которая не так уж далека от реальности, которую вполне можно осуществить, и он знал как именно.

Глава третья: О друзьях

Рустамов стоял перед дверью, обитой искусственной кожей бежевого цвета. В подъезде была кромешная тьма, которую рассеивали лишь тусклые лучи солнца, пробивающиеся сквозь пыльные измалеванные стекла. Здесь точно так же, как и в его доме, пахло мочой, но к тому же в воздухе витал какой-то приятный сладковатый запах дыма. Он нажал на кнопку звонка. За дверью запищала какая-то мелодия, послышались звуки шаркающих ног, затем в глазке вдруг загорелся и плавно погас свет.
 - Васек? Ты разве не на работе? – удивленно спросил низкий голос.
Дверь открыл высокий жилистый мужчина лет 30. Его русые волосы как всегда были коротко стрижены, в карих глазах как всегда была какая-то наигранная утомленность и одет он тоже как всегда, когда сидел дома: белая футболка, черные спортивные трико в полоску и тапочки армейской раскраски. Это был Степан Андреевич Русский, один из ближайших друзей Рустамова. «Ближайших» именно в смысле расстояния, поскольку Рустамов не считал его лучшим своим другом, его часто раздражала самоуверенность и нахальство Степы. Но Русский был действительно русским – человек с широкой душой и сильным характером, готовый отдать другу последнюю рубаху.
 - Привет, Стэп. Не занят? А то это будет долгая история. - ответил Рустамов.
 - Ну… Для тебя найдется время! – сказал Степан показав все свои зубы в широкой улыбке. – Заходи.
В квартире было немного неубрано, но это лишь добавляло ощущения уютной домашней обстановки. Рустамов не замечал почти ничего необычного, помимо нескольких бирок с печатями и небольшой трещины на потолке. После всего того, что он повидал, эта квартира казалась частицей рая на земле.
Они прошли на кухню. Пока Степан возился с чайником, Василий завел разговор:
 - Тебе никогда не казалось, что этот мир не такой, каким мы его видим? – спросил он, чтобы не переходить сразу к главному.
 - В каком смысле? – Русский был человеком хорошим, но слишком простым.
 - В прямом. Ты не думал что все, что ты видишь – не есть то, что есть на самом деле.
 - Эх, Вася, любишь ты голову себе забивать всякой… философщиной. Но вот только зачем с больной головы на здоровую это перекладывать? Ведь я не силен в этом. Я и так живу неплохо.
 - А если бы лучше жил оттого, что знал бы больше?
 - Меньше знаешь – крепче спишь. Так что там с работой? Или ты ко мне поболтать пришел? – Степан всем своим видом показывал, что не хочет разговаривать на подобные темы.
 - Вообще-то… Поговорить… Но… - Рустамов не знал, как бы подвести его к главной теме разговора. Он хотел найти единомышленника в лице Степы, поскольку если в одиночку пытаться менять мир, то едва ли что-нибудь получится. Но он понимал, что Русский был обычным человеком, и вся их прежняя дружба сводилась лишь к тому, чтобы излить душу и выслушать друг друга. Но сейчас этого было мало.
 - Так что «но»? Что-то ты не договариваешь?..
 - Стэп, понимаешь… - Василий вдруг все понял, и от обиды со скрипом стиснул зубы. – Хотя нет, извини, что отвлек.
 - Васек, че это ты?
 - Да нет, просто я тут проходил мимо, думаю, надо бы зайти. И совсем забыл, что… - Рустамов вдруг понял, что собирается соврать. – Стэп, я просто искал здесь другого человека. Но вдруг нашел тебя. Извини, но мне пора идти, может быть я все же найду кого-нибудь.
 - Эээ… Странный ты сегодня. Ей богу, странный. А чай я кому ставил? Нет, я тебя так просто не отпущу! – сказал Степан в шутку.
 - Ничего, выльешь. А мне пора идти. – грубо ответил Рустамов, выходя в прихожую.
Там, в квартире Русского, он понял, что борьба за истину – не тема для болтовни с соседями или коллегами. И ради этой борьбы мало сказать «ребята, а давайте…». Нужно было искать других людей. Людей, которые без всяких миражей желают добиться справедливости. Но среди всех своих друзей Василий не знал того, кто бы мог пожертвовать собой, добиваясь правды. Ведь он ни с кем и не говорил на подобные темы. Он вспомнил об Антоне Никитине, бывшем сокурснике и коллеге, умном и образованном человеке, и решил, что нужно поговорить с ним.
Чтобы хоть как то скоротать время, пока он ехал к Антону, Василий Аркадьевич завязал разговор с Правдой:
 - Как ты мне предлагаешь нести в народ правду, если этот «народ» - он сказал это слово с некоторой долей презрения. – не хочет знать правду, если он доволен всем и уже вообще ничего не хочет.
 - Ты не прав. – равнодушно ответил Правда. - Они тоже недовольны многим, но они устали от перемен, за десять лет их жизнь вдруг перевернулась, и им пришлось заново учиться выживать. Теперь они могут привыкнуть ко всему. Россия спит сейчас, но потому, что усыпили ее. Если ты хочешь чего-то добиться, то тебе придется ее разбудить.
 - Как глобально ты говоришь. Даже хочется верить, что я действительно на что-то способен… - с тоской сказал Василий.
 - В тебе есть кое-что – ты умеешь находить общий язык с людьми и ты стремишься к истине. А это уже многое значит.
 - Но как мне найти общий язык, например, с Русским? Ты ведь все время был там и ты слышал – он и так живет неплохо. Что я его, заставлю что ли?
 - Нет. Ты бы мог доказать ему, что можно жить еще лучше. Почти в каждом человеке есть доля человечности. Ты мог бы воспользоваться этим. Ты мог бы заразить его стремлением к высшим ценностям человеческого общества. Единственное, что мешает вам, людям, добиться совершенства – это практичность. Чтобы достичь совершенства, нужно порой быть идеалистом и мечтать об этом совершенстве, ведь невозможно идти куда-то не зная дороги.
 - Мудрец… Муд. Рец. Может быть, ты вместо меня будешь глаголить? А я лишь повторять буду то, что ты скажешь.
 - Нет. Я – лишь сущность. Я не могу вмешаться в этот мир напрямую.
 - А может, не хочешь? Почему это ты «не можешь»? Ведь ты со мной разговариваешь.
 - Нет. Ты сам разговариваешь с собой. Я – лишь твой образ. Я – лишь в твоем воображении.
 - Так что же получается, что я умнее себя? И все равно, почему я тот, который умнее, не могу сказать себе, который может разговаривать с людьми, что нужно говорить? – спросил Рустамов сатирическим тоном.
 - Ты ничего не понимаешь. Потому что не хочешь. Все! Мир, который ты видел, навсегда изменился. Ты не вернешься назад оттого, что откажешься идти вперед.
 - Хм, я просто не понимаю, что ты есть. Ты внезапно явился ко мне, у тебя хватило сил разрушить привычный для меня мир, но почему-то их не хватает для того, чтобы помочь мне строить ТВОЙ мир. Мир ПРАВДЫ. Это не мой мир. ДА, я хочу там жить! ДА, я стремлюсь к правде! Но ты спросил МЕНЯ, хочу ли я менять СВОЙ мир на этот… эту… На все это?!
 - Я не волен сделать то, чего не вольно сделать твое воображение… Да, напоследок, помни, что ты никому не сможешь рассказывать обо мне. - сказал Правда. Вдруг Рустамов заметил, что его нет. Он просто вдруг осознал это. Его здесь и не было вовсе. Хотя, остальные видения остались – грязные засаленные окна троллейбуса, запах пьяного и немытого алкаша и огромные складки жира, лежащие на месте кондуктора.
Всю дорогу он молчал и тупо смотрел в одну точку. Правда больше не появлялся.

Антон жил в другом конце города, поэтому Рустамов потратил много времени, чтобы добраться туда. Его квартира находилась в новом доме, окруженном какой-то неестественно зеленой, как будто искусственной растительностью. От него буквально веяло сплошной бутафорией – стены из светло-серой пластмассы, словно из гигантского детского конструктора, пластиковые окна, криво отражающие солнце – все это выглядело красиво, но жутко было представлять себе этот дом спустя несколько лет…
Они с Антоном учились в одном ВУЗе, лишь на разных факультетах, и после получения дипломов они работали в одной поликлинике: Василий уже тогда был детским педиатром, а Антон работал кардиологом. Теперь, спустя много лет, Рустамов работает все там же, а Антон стал известным кардиохирургом и даже купил себе новую квартиру. Рустамов относился к Антону с восхищением и в то же время с завистью, ему казалось, что судьба несправедливо поступает, хотя он и понимал, что Антон просто более успешный человек и все по справедливости.
К счастью, Антон был дома. Он не сразу узнал Рустамова, и первое время выглядел несколько удивленным, но все же пригласил Василия зайти. Его просторная трехкомнатная квартира (каждая комната которой была едва ли не больше квартиры Рустамова) выглядела так же красиво, но так же неестественно, как и весь дом. Она была хорошо обставлена мебелью: широким диваном и двумя креслами по обе стороны от него, книжными полками, половина из которых пустовала или была завалена хламом, большим многоярусным шкафом, широким жидкокристаллическим телевизором и прочей роскошью, но все равно казалась пустой и отчего-то навевала на Василия печаль. Кругом было слишком роскошно. На каждом предмете был наклеен ценник и, казалось, что смыслом всех предметов был в том, чтобы забрать у хозяина как можно больше денег. Рустамов не понимал, как можно заплатить за полку для CD-дисков 800 рублей, когда почти такую же, только без названия, можно было купить рублей за 200, если не меньше, или вовсе воспользоваться подходящей коробкой из-под ботинок. Он просто не понимал смысла всей этой роскоши.
Антон предложил Василию присесть на кресло. Но Рустамов скорее назвал бы это прилечь, поскольку он буквально утонул в этом кресле, словно в нем не было ни одной твердой детали. Это могло бы показаться приятным, если нужно расслабиться и не задумываться о комфортной позе, но Рустамову это не понравилось, поскольку, чтобы смотреть на Андрея, нужно было садиться на самый край кресла.
 - Зачем пришел? – начал разговор Никитин.
 - Мне нужно поговорить с тобой. – ответил Рустамов.
 - А что, именно со мной?
 - Да. Как с умным человеком.
Андрей улыбнулся. Но это было больше похоже на привычку улыбаться в ответ на комплимент.
 - Значит, со мной? Ну о чем же? Не тяни резину.
 - О… О правде. – ответил Василий, но понял, что на самом деле ничего не говорил, что это снова воображение. – Об истине.
 - В каком смысле?
 - В прямом. Понимаешь, я вижу… - он хотел рассказать о своих видениях, но понял, что не получится, что снова будет лишь воображать это. - Я вижу, что в этом мире слишком мало правды. Слишком мало справедливости.
 - О чем ты?
 - Неужели тебе никогда не казалось, что этот мир не совершенен?
 - Я это и так знаю. Ну и что? Наверняка ведь совершенства не существует.
 - А тебе не хотелось попытаться сделать его более совершенным?
 - Зачем?
 - А представь, что случилось вдруг так, что ты всего этого лишился – новой квартиры, мебели, денег, всех вещей…
 - Ну… Фигово это будет. А с чего вдруг я должен лишиться этого?
 - Представь, не важно. Допустим, не знаю, сделал ты ошибку, ужасную ошибку, от которой умер пациент… - увидев возражение в лице Андрея, Рустамов добавил: - допустим. И тебе грозит не только лишение диплома, но даже тюремный срок. Что бы ты делал?
 - Не знаю. Я не думал об этом, да и не очень-то хочу. Наверное, попытался бы все исправить…
 - А если нельзя исправить?
 - Чего ты меня об этом спрашиваешь?
 - Мне нужно знать, какой ты человек. Действительно ли такой умный, как я о тебе думал, или просто много знаешь?
 - А зачем тебе нужно это знать?
 - Быть может, ты мог бы мне помочь.
 - С чего это вдруг?
 - С того, что если ты действительно умный, то тебе бы нужна была моя помощь, а мне твоя. Люди сильны лишь вместе.
 - Да почему мне твоя помощь нужна будет? – Андрей все больше и больше раздражался от такого общения. Рустамов понял, что нужно быть мягче.
 - Скажу тебе прямо – я хочу изменить этот мир. Внести в него справедливость.
 - Ах, так вот в чем дело. Ты идеалист, оказывается. Сразу бы сказал. Не, мне и без того проблем хватает с этим миром.
 - Ты думаешь, у тебя есть проблемы? Едва ли ты меня сможешь понять: сытый голодного не уразумеет. Просто больше я не знаю никого, кто мог бы понять, что кое-что все же можно сделать.
 - Что же? Ты думаешь, первый тут с такими глобальными мыслями?
 - Нет, не первый. И дай бог не последний. Хотя я, как и все, надеюсь быть не «очередным». Я просто еще разок попытаюсь что-нибудь исправить. Как? С помощью людей. Вроде тебя. Я надеялся, что ты мог бы мне помочь. Ведь ты живешь в том же мире, что и я. Разве что мы видим его с разных сторон.
 - Так может, тебе просто нужно посмотреть на него с другой стороны? И полегчает. Я, конечно, понимаю, когда жизнь тяжелая, когда делать ничего не хочется, а деньги никто не платит, - говорил Андрей с издевкой. - то только тогда понимаешь, как ужа ...
 - Я ВСЮ ЖИЗНЬ РАБОТАЛ, НО НИХ… НЕ ПОИМЕЛ! ПОТОМУ ЧТО РАБОТАЛ ИЗ ПРИНЦИПА ПОМОГАТЬ ТЕМ, КОМУ НУЖНА ПОМОЩЬ, А НЕ ЗАРАБАТЫВАТЬ БАБКИ! Я УЧИЛСЯ, ЧТОБЫ ПОМОГАТЬ ЛЮДЯМ, НО ЛЮДЯМ ПОХ…! ВОТ ЧТО Я СЧИТАЮ НЕСПРАВЕДЛИВЫМ. ЭТОТ МИР БОЛЕН, ЕСЛИ СЧИТАЕТ, ЧТО ЕМУ ДОЛЖНЫ ПОМОГАТЬ! - взорвался Рустамов. Он уже не мог сдержаться.
 - Тише ты! А что ты хотел? Что бы все тебя благословили? Ты все время был наивным ребенком, который до сих пор не понял, что помощь здесь всем нужна, но вот никто не хочет за нее благодарить! Ты только что это понял? Поздравляю. Но вынужден тебя разочаровать – ты ничего с этим не поделаешь. Так всегда было, есть и будет. Потому что люди такие! И что ты от меня хочешь? Чтобы я раздал все свое имущество, нажитое годами упорного труда, годами учебы и годами практики, чтобы я оделся в лохмотья и попирался всю жизнь, надеясь, что люди оценят мой великий поступок?! ДА ВСЕМ НАС..ТЬ НА ТАКИХ «ХЕРОЕВ»! Хочешь жить – умей вертеться. Тебе что, деньги нужны? Ну дам я тебе допустим пару штук, по знакомству. И что? Ну потратишь ты их не знаю куда. И что?! Герой ты наш. Мог бы не рвать рубаху, а спокойно попросить!
 - Да засунь себе свои деньги в ж…! - сказал Рустамов, вставая с кресла. – Мне человек нужен был, друг и единомышленник. Который мог бы что-нибудь сделать, чтобы жизнь не зря прожить, чтобы хоть кто-нибудь добрый мог на могиле слезу пролить и вспомнить что-нибудь хорошее об этом человеке…
 - ОК, скажи, что делать, а я подумаю, могу я это сделать или нет.
 - Сказал уже. Засунь свои деньги себе в теплое место, чтобы их не украли случайно.
 - Я серьезно! Что тебе от меня нужно?
 - Уже ничего. Но буду помнить, если что-нибудь понадобится. Кое-что ты все-таки, со всем своим умом, не поймешь. Увы. Пока! Удачи тебе! Кстати, я тут недавно видел в «…» супермаркете точно такую же не за полторы штуки, а за пять. Обязательно купи! – сказал Рустамов, показывая на полку для обуви.
И снова Василий Аркадьевич стоял у разбитого корыта, не зная ни что ему делать, ни куда ему идти. Он перебирал в памяти знакомые лица, но на каждом можно было повесить ярлык – «ЕМУ ВСЕ РАВНО». Нужно было искать людей, нужно было что-то делать. Но снова и снова он оказывался перед бесконечной во всех направлениях стеной. Ему казалось, что можно найти проход, но, сколько бы он ни шел, он все равно видел эту непробиваемую стену, которую весь мир возводил тысячелетиями. А если задуматься, то по этой стене должны были быть размазаны мозги таких же точно людей, как он, которые отчаялись что-либо делать, и пытались пробить ее последним способом. Порой он готов был поверить, что он просто глупый большой ребенок, который до сих пор не научился жить.
Он куда-то брел по улице и только через полчаса заметил, что не имеет ни малейшего понятия, где находится – вокруг только серые многоэтажки, видевшие еще золотое десятилетие и крах государства. К тому же от легкого завтрака остались только воспоминания, и желудок требовал пищи или хотя бы кружку воды. Но все вокруг было незнакомым и… как-то удивительно пусто было вокруг. Под цементным небом, в котором медленно плыла черная гарь и копоть, на куче костей прошлого и мусора времен, посреди монотонных серых бетонных конструкций он стоял абсолютно один. Окна домов смотрели на Рустамова черными глазницами пустоты, вокруг не было ни одного прохожего, тишина звенела в ушах – все словно вымерло в один момент, мир больше походил на кадры фантастического фильма о последствиях ядерно-химико-биологической войны. Он был один. Во всем городе. Даже не в городе, а во всем мире. Он чувствовал это. Не было даже Правды (Рустамов не видел его после того разговора в троллейбусе). Страх был столь силен, что даже паниковать было страшно. Он почувствовал холод на спине и затылке, отчего его пробила сильная дрожь. Больше нечего было менять, больше некому было помогать, больше некому было благодарить… больше незачем было жить.
Рустамов решил пойти домой. Впрочем, теперь он не знал ни где его дом, ни где он сам, ни где та дорога, что соединяет их. Он не хотел принимать мир таким, каким видит его (, тем более, что он понимал, что даже не видит, а воображает мир таким). Но нужно было что-то делать, ведь не биться же головой о ближайший угол?
Он просто пошел прямо, на розовое пятно. Он шел. Шел долго, далеко и бессмысленно. Шел по дорогам, пыльным газонам, заплеванным тротуарам. Шел, чтобы не думать. Шел, чтобы противиться этому миру. Порой что-то толкало его в плечо, задевало локти, но, сколько бы он не оглядывался, он ничего не видел. Так и смотрел в воздух. Но каждый миг он надеялся увидеть хоть что-нибудь. Наконец, он подошел к заклеенной объявлениями остановке с разбитыми стеклами. «А ведь она ничуть не изменилась» - заметил Рустамов убогое состояние этой остановки, вспомнив, что когда-то уже был здесь.
В этот момент с левой стороны подъезжал троллейбус. Василий тщетно пытался разглядеть хоть кого-нибудь внутри, но не видел. Словно железный призрак, тот ехал по пустой дороге, подчиняясь неведомой потусторонней силе. Наконец, когда он остановился возле остановки и открыл двери, Рустамов вошел в салон, который теперь, без людей, выглядел как скелет мертвого гиганта, пронизанный костями-поручнями.
Он ехал в течение получаса, смотрел на серый город, медленно плывущий за окном, на серое небо, на темно-серую дорогу… Все изменилось… Все вдруг стало до того серым, что глаз радовался любой точке иного цвета. Вдруг он почувствовал, что нужно выйти.
Медленно темнело. Выйдя, он огляделся. Дорога, по которой он ехал, упиралась в оба конца горизонта, и, вокруг были одноэтажные частные дома, словно маршрут пролегал из города в старую глубинку. Остановка была на вид старше него самого: прогнившая металлическая крыша, разбитые бетонные опоры, поломанные скамейки… Впрочем, он уже привык видеть вокруг только разруху, старость и серость. Привык не за этот день, а за всю жизнь. Он привык уже ненавидеть окружающий его беспорядок.
Сам не зная почему, он пошел обратно, откуда недавно приехал. Странные опасения все никак не покидали его. Он даже не знал, чего именно боялся. Вдруг из пустоты раздался чей-то голос:
 - Телефона не будет? Позвонить. – спросил хриплый голос.
 - Нет. – ответил Рустамов и тут же почувствовал резкую боль в животе. Столь сильную, что он упал на землю и прижал ноги к груди. Он почувствовал, как что-то бегает по его телу, из кармана в карман, как это «что-то» заползает под куртку, как проверяет внутренние карманы… Вдруг какой-то другой, ровный, суровый мужской голос крикнул:
 - А-ну ка пошли вон! Шпана.
 - Ты че, мужик, проблем захотел? Вали отсюда, пока так же не лег! – ответил чей-то молодой голос.
 - Это ты вали, пока можешь ногами двигать! – снова крикнул суровый голос.
 - Ты че? Мужик? Офигел? Я тя запомню, я те лично голову отрывать буду! Ты че, офигел? Я не понял? – растерянно говорил молодой.
 - Это Я тебя запомню! Ты что, проверить хочешь? Я сказал – вали!
 - Ну ты с..ка, ну ты бл..дь! Лучше не появляйся в этом районе! Тебя поймают и яйца оторвут! Тебе пи..ец, ты понял?! – кричал хриплый голос, куда-то отдаляясь.
Рустамов все это время зажмурившись лежал на тротуаре и пытался заглушить пульсирующую боль в животе. Она медленно стихала, но он боялся, что, как только он попытается разогнуться, живот вновь заболит с прежней силой. Он услышал, как над ним кто-то склонился, и открыл глаза. Он увидел перед собой лицо мужчины лет сорока. Это было четко-очерченное лицо с ровным носом, широким прямоугольным подбородком короткими седыми усами и аккуратно зачесанными каштановыми с проседью волосами. Впервые за весь день, он увидел кого-то таким, какой он есть. Он понял, что все, кого он видел раньше, были словно размытыми, с неясными очертаниями, а это лицо было четким.
 - С вами все в порядке? Можете встать? – спросил мужчина.
Рустамов попытался прислушаться к своему телу: боль все еще отдавалась в солнечном сплетении, но уже стихала. Он медленно выпрямил ноги, а затем присел на колени.
 - Да… - растерянно ответил он.
 - Здесь нужно быть осторожнее. – предупредил мужчина.
 - Да… Я понимаю… - все так же растерянно ответил Василий, хотя на самом деле мало что понимал. – А что случилось?..
 - Как это что? Вас пытались ограбить.
 - Кто?..
 - Да так, здешняя шпана. Как вас зовут?
 - Рустамов… Василий Аркадьевич… Вася.
 - Александр Михайлович Столыпин. Давайте я помогу вам встать.
Рустамов не обратил внимания на протянутую руку и сам встал на ноги. Отряхиваясь от пыли, он спросил:
 - А-а-а… А почему… они ушли?
 - Испугались. Эти недолюди плохо разговаривают на человеческом языке, зато отлично понимают язык силы.
Александр скрестил руки и резко развел их. Только спустя секунду Василий заметил, что у него в руках оказались два металлических обрезка трубы, которые через пару секунд превратились в довольно большую биту. Затем Александр раскрутил ее и аккуратно спрятал обе части куда-то в рукав своего черного пальто. Рустамова этот трюк с металлической битой очень впечатлил.
 - Это я давно уже сделал. Еще во времена перестройки. Надо было ведь как-то защищать себя от этой самой «перестройки». – с гордостью сказал Столыпин.
 - А-а-а-а… если вам захотят отомстить?..
 - Ну, если что-то действительно опасное, то для таких дел у меня есть друг Макар. – ответил он и потянул на себя правую штанину. К ноге была привязана кобура. – Это ведь дети, что им жизнь портить. Розги им не навредят. А вот пули – могут. Зачем грех на душу брать? Просто времена такие… - С грустью заметил он. - а люди всегда одни и те же.
 - Это же запрещено, вас могут посадить…
 - А я этим не размахиваю повсюду. За пятнадцать лет, что он со мной, мне пришлось стрелять всего три раза, и лишь один раз я попал. Но мне не жалко, пусть я буду грешником и буду в аду с тем, в кого попал, зато поменьше невиновных людей окажется на том свете… - Александр задумался. – Но не советую вам повторять мой глупый пример. Я грешный человек и дорога в рай мне уже заказана была, и без лишней крови. А насчет вас не знаю. Могу с чем то более безвредным помочь, я на токарном станке подрабатываю. – сказал он, немного вытянув обрезок трубы из рукава.
 - А почему вы мне помогаете? – спросил Рустамов.
 - Эх… Это так необычно выглядит? Времена… Куда бог смотрит?… - прошептал Александр себе под нос. – Просто вижу, что вы не такой плохой человек.
 - Я тоже… - задумчиво произнес Василий, обратив внимание на то, что над Столыпиным висела всего одна тонкая нить, которая вела во внутренний карман, да и та была настолько расслаблена, что волочилась по земле, а сам он на вид был светлым человеком. Он вдруг понял, что город не был пуст, что все это было лишь воображением. Осознание этого внезапно поразило его разум и расставило все произошедшее на свои места. – Я думаю, что в раю еще есть место. Спасибо, что помогли мне.
 - Не стоит. Пустяковое дело. Врагов и так достаточно, а вот друзья не будут лишними. А вам собственно куда, если не секрет?
 - Мне… Мне… Не знаю… Я просто… бродил.
 - Зря. Видите, чем это может закончиться.
 - Может быть, вы могли бы мне помочь еще кое в чем? – Василий вдруг подумал, что именно такой друг ему и нужен, поэтому решил завести беседу.
 - В чем же именно?
 - Вы не могли бы… угостить меня чаем?.. А то жажда меня просто убивает, а до дома не близко.
 - Хм… Ладно. Я живу в трех кварталах отсюда.