По дороге домой

Тот день не задался. Уже с самого утра у меня было это неосознанное, субтильное, но так хорошо знакомое ощущение внутреннего дискомфорта, некоего душевного разлада, которое иногда посещает всех нас по утрам в виде дурного настроения и которому, поначалу, так трудно дать определение.
Уже в автобусе меня посетило легкое раздражение от привычного вида ухоженных, чересчур «кукольных» девиц, которые манерно вели светскую беседу, привычным движением поправляя то безупречную прическу, то свои тщательно подобранные наряды, время от времени оттягивая вниз упрямые откровенные маечки, словно стыдливо откликаясь на какой-то внутренний голос приличия, который, впрочем, тут же тонул в какофонии голосов и звуков, и маечки быстро ползли вверх, бесстыдно обнажая нежные девичьи талии. Юные красавицы томно и чуть смущенно оглядывались влево и вправо, таинственно улыбались друг другу, снова и снова одергивали и поправляли свои утренние туалеты безупречными и хорошо отработанными жестами искушенных модниц, продолжая оживленно болтать о чем-то глупом и совсем неинтересном даже для них самих.
Выйдя из автобуса и пройдя по тротуару сначала до своего завода, а потом и до офиса, где я каждый день привычно проводил по восемь часов, раздражение почти оставило меня. Но вскоре на его смену пришло чувство привычной апатии от предвкушения всего, что предстояло сделать в тот день, так похожий на все остальные дни. Едва я включил компьютер и, как обычно, зашел на свой сайт, где я публиковал свои стихи и прозу, чтобы проверить число новых посетителей и рецензентов, как был замечен начальником, который, по всей видимости, по причине вчерашних чрезмерных возлияний, о чем свидетельствовал помятый вид и отеки под глазами, пребывал в весьма дурном расположении духа и тела, что ко всему прочему, вызвало у меня еще и чувство неловкости. Впрочем, подобное случалось не впервые, и мы оба уже успели к этому привыкнуть.
Одна за другой подтянулись наши дамы, в чьем обществе я имел честь работать вот уже четыре месяца, и в кабинете воцарился привычный гул еще не совсем проснувшихся и недовольных высоких женских голосов. Одна привычно начала жаловаться на бессонную ночь, другая вспомнила о виденной вчера серии какого-то сериала, впрочем, я не слушал, все это мне было неинтересно, я по привычке просто отключился от всей этой зауныло знакомой трескотни и с головой ушел из мира материального в мир виртуальный.
Небо окончательно затянулось рваными серо-грязными тучами и по жестяным карнизам монотонно застучал противный осенний дождь. Кто-то зажег дневной свет. Потянулись часы.
Что меня больше всего, нет, не раздражало, раздражение в данном случае было бы слишком приятным и легким чувством, а порой просто убивало – так это бесконечные излияния наших милых дам об одном и том же. День за днем, месяц за месяцем, год за годом, и так всю жизнь, они вели одни и те же разговоры с незначительными вариациями о деньгах и способах их заработать. Беседы эти скорее походили на длинные эмоционально-окрашенные и вместе с тем смертельно скучные монологи всегда в двух лицах – я и они. Я – это сама героиня рассказа, они – это родственники, друзья, знакомые, которые заработали, разбогатели или, наоборот, разорились по той или иной причине. Иногда, правда, эти однотипные речи посыпались, как посыпается большая жирная курица солью и перцем перед тем, как ее засунут в духовку, мини-диалогами на другие, не менее волнительные темы о еде, питье и тряпье. Это были излюбленные жанры наших довольно образованных и утонченных, всегда по последней моде одетых, экономисток, молоденьких экспрессивных секретарш, опытных матрон- начальниц отделов, которые с преважным, и вместе с тем с пресмешным видом, разглагольствовали о предметах материальных.
Я неоднократно пытался дискутировать с ними о материях более возвышенных, о Боге и религии, литературе и политике, о философии и других вопросах, но, должен признать, все мои попытки перевести свой монолог в диалог у них энтузиазма большого не вызывали и быстро сходили на «нет». Вскоре я и вовсе прекратил смущать их, да и себя заодно, своими несуразными и мало понятными для них сентенциями. Философию они находили «неактуальной» и скучной наукой, из литературы и искусства их в основном занимали женские любовные романы и сериалы, о Боге они вспоминали только на христианские праздники, которые помнили весьма неплохо - знали какие блюда и как нужно готовить на Пасху и Рождество. В церковь, впрочем, они почти не ходили. Вера их была поверхностна и им удобна, извечными вопросами бытия никто из них никогда не задавался. Одним словом, жили они легко.
В тот день мне стало особенно противно, именно противно, а не иначе, от их меркантильных разговоров. Речь, по-моему, шла о чьем-то преуспевающем родственнике, который построил или купил себе особняк и каждый из присутствующих надрывно торопился, «расталкивая» выплюнутыми в горячке словами, как локтями, выкричать свое личное мнение, которое, впрочем, было похоже, как две капли воды на мнения других кумушек. Дела были на какой-то момент позабыты. Одним словом, в кабинете царила душевная обстановка, ведь, согласитесь, нет ничего приятнее, чем когда твой собеседник соглашается и разделяет твою точку зрения, а точки зрения моих коллег совпадали. В какой-то миг я даже почувствовал себя дурно, у меня закружилась голова и потемнело в глазах, я словно надышался вредными испарениями стоячего и зловонного болота, которое с недавнего времени мне напоминал наш отдел.
Я не мог понять, почему я был мучим всеми этими безответными «быть или не быть», «что после меня», есть ли Бог и что есть человек, в то время как другие, вполне образованные и благополучные люди, никогда не задавались подобными вопросами. Я удивлялся этим «особям рода человеческого», идущим по легко жизни, даже не идущим, а порхающим, как беззаботные мотыльки, движимые одной целью – как прокормить себя, и все то у них было ясно и понятно, как чистый лист.
Я не мог уразуметь, почему эти по-своему симпатичные и приятные люди вызывали во мне чуть ли не презрение, граничащее с отвращением. Одно я знал наверняка – так жить, как они живут, я не хочу. Да и не смогу.
После работы, меня и нашу экономистку подвез начальник склада. Разговор в машине протекал оживленно, как всегда (удивительно, почему пустые люди так много говорят) и, как всегда, тема была самой актуальной – деньги.
Я вышел из автомобиля в еще худшем настроении, чем сел в него. На душу, словно лег камень, и вопросы, почему я не такой, как они – иначе моя жизнь была бы намного проще, нервно стучали мне в виски. Я выдавил на лице слащавую улыбку, поблагодарил, осторожно захлопнул дверцу машины, повернулся и быстро зашагал прочь, словно убегая от своих мучительных мыслей. Что это? Может зависть? Я не знал.
На сердце было тяжело. На встречу мне шли, казалось, такие же люди – обычные мужчины и женщины, парни и девушки, каких я только что оставил позади. Одни с серьезным и важным видом неторопливо проплывали мимо, другие, наоборот, вышагивали величаво, словно по подиуму, оживленно и громко щебеча какую-то ерунду в стильные мобильные телефоны, одна дама, словно разгадав мои мысли, недовольно взирала в мою сторону.
Было видно как каждый из них занят только собой, своей походкой, каждым своим жестом, каждым движением. Все они хотели, тем или иным способом, понравиться, произвести впечатление. Это было так важно для них.
Я смотрел по сторонам и не видел нормальных человеческих лиц. Лиц, которые бы добро и приветливо улыбались, а не кривлялись перекошенными, вымазанными в губной помаде ртами. Вокруг были сытые и ухоженные тела. Именно тела, а не люди. И рыла. Кривляющиеся свиные рыла всех форм и цветов окружали меня, наступали, угрожающе скалились. Мне стало не по себе.
Домой, скорее домой! Скорее за черту города. Туда, где воздух чище и солнце трогательно склоняется над грустным лесом, расплескав свое золото на стриженных под гребенку полях. Туда, где можно сбросить весь этот противный и притворный лоск города.
И тут я увидел их. Он и она. Они шли впереди меня, шагах в ста, неторопливо, в косых лучах еще по-летнему теплого заходящего солнца. И было в них что-то неземное, умиротворяющее, дарящее покой и возвращающее, казалось бы, потерянное навсегда чувство гармонии.
Он, высокий, атлетического сложения мужчина лет тридцати, остриженный по-военному коротко, в майке, обычной нижней майке, с обычной джинсовой курткой, перекинутой через плечо. В руках у него были две до верху наполненные домашние сумки, которые он нес без особого труда, степенно и неторопливо, как и подобает мужчине.
Она, невысокая и довольно скромно одетая молодая женщина с чуть уставшей и совсем не «подиумной» походкой. Ее короткие каштановые волосы едва доходили до ее асимметрично вздернутых плеч (позже я увидел, что на руках у нее был ребенок, по-видимому, мальчик лет трех-четырех).
Лиц их я не видел, но тотчас, едва заметив эту пару издали, я ощутил струящуюся между ними теплую нежность, в том, как они смотрели друг на друга, как тихонечко о чем-то разговаривали, и как-то сразу успокоился, забыв и про неудачный день, и про надменные лица на улицах города и вообще, казалось, про все недоброе, что так преследовало меня.
Пара свернула влево, перешла дорогу, и она, повернув голову в мою сторону, бросила на меня свой уставший взгляд, даже не бросила, нет, а скорее, выпустила, как рука выпускает пойманную бабочку и та, легко порхая, несомая теплым, полным ароматов природы теплым ветерком, летит на встречу заходящему солнцу. Я успел уловить ее уже немного поблекшие от жизни черты, пряди волос на лбу спутались и в легком беспорядке свисали по обе стороны, руки почти судорожно сжимали то самое дорогое, ради чего стоило дальше жить и бороться. Вид ее нельзя было назвать ни привлекательным, ни сексапильным, походка не волновала, она не «стреляла» игриво глазками, и все же было в ней что-то завораживающее, притягивающее к себе, что-то теплое и настоящее, но что меня просто поразило – это ее улыбка, улыбка Джоконды, чуть заметная и немного грустная, устало порхавшая в уголках ее бескровных губ. Она улыбалась мне.
И впервые за весь долгий день, за всю неделю, за всю свою жизнь, я позавидовал. Позавидовал радостно и от всего сердца этим людям, так нежно смотревших друг на друга в прощальных лучах уходящего лета. Из моей груди вырвался приглушенный надрывный всхлип, вздох радости и печали, как после катарсиса, который случается когда проплачешься и можешь наконец глубоко вздохнуть. Я мысленно невинно поцеловал эти бледные губы в знак своей благодарности и попросил Бога хранить и беречь эту семью. Счастья вам, мои дорогие.
Дорога плавно бежала вниз. На пожелтевших листьях стоявших вдоль дороги берез танцевали солнечные блики прощального солнца. Теплый, словно морской, бриз нежно целовал мне волосы. На сердце было легко и радостно. Я ускорил шаг и широко улыбаясь, подумал про себя «Жизнь, как ты прекрасна!»