Эксклюзивный способ промывки мозгов

Эксклюзивный способ промывки мозгов.

Из цикла: «Армейские истории».

И как будто не здесь ты,
Если почерк невесты,
Или пишут отец твой и мать...
Но случилось другое...

Я лежал с открытыми глазами, и смотрел со второго яруса на казарменный потолок. Холодно. Не спасало даже то, что я закутался в тонкое, шерстяное одеяло, как кокон. За полчаса до подъема, по уставу, дневальные открывают с одной стороны казармы фрамуги для проветривания. Происходит это по очереди. Вчера открывали с противоположной, а сегодня с нашей стороны. Правда, накануне было минус пять с утра, а к вечеру похолодало до-минус двадцати. Интересно, сколько сейчас? Если в ногах на одеяле лежат снежинки и не тают. Брррр…
Через минуту дежурный по роте крикнет: «Рота, подъем!!!». Я всегда просыпался за пять минут до подъема. Не только я – все просыпались. Этому нас учили. Просыпаться минута в минуту по внутреннему будильнику. На самом деле – это очень важное умение. Целая наука. Учили не только просыпаться в означенное время, скажем, в пятнадцать сорок три, а еще и быстро засыпать – в течении минуты, не больше. Учебка просто такая непростая, под патронажем одной силовой структуры с известной трехбуквенной аббревиатурой. Ужас, сил нет уже, всему этому учиться. И еще не понятно, пригодится это потом или нет.
«Рота, подъем!!!», - и тут же по деревянному полу застучали голые пятки. Почти одновременно, как если бы самосвал вывалил на деревянный помост груду булыжников. Действительно, рота – сто пятьдесят человек, это ровно столько, сколько голых пяток прыгает со второго яруса. С первого прыгать не надо, это на них прыгают. Примерно пятьдесят пять секунд и все взвода стоят, как оловянные солдатики, только живые. При этом, все сонные, без ремней и не застегнутые. Да и не нужно, можно по пути в оружейную комнату это сделать. Но в оружейную комнату после обыкновенного подъема ходили редко. Обычно в туалет и на зарядку. А если будет учебная тревога, тогда под большим секретом командиры об этом сообщат, мол завтра утром, в четыре сорок пять, неожиданно на нашу страну нападет уловный враг.
Раньше во всем СССР, проводились социалистические соревнования. На гражданке между собой соревновались фабрики и заводы, а в армии соответственно – полки, дивизии, воинские части и роты. Доходило до абсурда. Мало того, что мы знали точное время и естественно просыпались за минуту до тревоги, так еще и ложились спать с автоматами, чтобы потом не терять времени на толчею в оружейной комнате. Один раз в соседней роте, так вообще, перед учебной тревогой легли спать в шинелях и сапогах. И самое смешное, что вышли на плац позже всех. Оказывается, отцы командиры перепутали время. Тревога запланирована была на час раньше, а курсанты запрограммировали себя на четыре сорок пять и команду «Подъем!» просто проигнорировали. Их вообще ели растолкали. Хохма.
Зарядка. Я бежал, как и все в плотной курсантской массе, по привычному пятикилометровому маршруту. Привычному, потому что он повторялся каждое утро. Никто не мог отменить эту пробежку, только учения или боевая тревога. Я все думал, вот самое удобное время, чтобы напасть на нашу страну. Все вооруженные силы, в одно и тоже время, бегают без ремней, вдали от своих казарм, где хранится их вооружение. Вдали от боевой техники, к которой они прикреплены. И самое главное, вдали от своих командиров. Я бы для повышения обороноспособности, время подъема во всех частях и родах войск, сделал бы разным, а зарядку вообще бы отменил. Сегодня бежать особенно холодно. Брррр – минус двадцать, наверное. Ноздри от такого мороза даже слипаются. Одно радует, сегодня пятница. А по пятницам письма в учебку привозят.
Бывают и посылки, но они реже и не так радуют. Не так потому, что посылка, это достояние всего взвода. Нельзя не делиться. Ты поделился, потом с тобой поделятся. Все честно. Письмом же делиться не нужно. Это только твое. Частичка близкого человека или друга, может подруги. А может и невесты. Я бы сказал – письма из дома являлись неким информационным и вещественным фетишем. Как и все, я очень любил получать весточки из дома. В прошлую пятницу пришла только посылка. Интересно, может быть, в эту пятницу повезет?
Действительно, после обеда пришел почтальон и стал зачитывать наши фамилии. Ох, как я обрадовался, когда услышал свою. А еще больше обрадовался, когда увидел, что мне пришло аж четыре письма. Воистину говорят – то пусто, то густо. Одно из дома, от мамы, а три от девушек. Все три считались, как бы невестами. Все три естественно друг про друга не знали и не догадывались. Все три мне нравились. Все три разные. По всем критериям разные. Общее у моих невест, только возраст – такие же молодые и глупые, как и я. Мне казалось, что всем троим, я тоже небезынтересен. Письмо из дома прочитал сразу же, а от невест решил оставить на сладкое, после ужина.
Кормили нас своеобразно, такое ощущение, что по остаточному принципу. Ко всему прочему еще и однообразно. В дополнение к постоянной горячей квашеной капусте прилагалась консервированная рыба. По-моему сайра в томате. Такую капусту мы называли бигусом, а рыбу – гастритка в масле, или гастритка в томате. И действительно, после такой пищи у всех появлялась изжога и нездоровая рыбная икота. Вечером перед сном, на обязательном просмотре программы «Время», я наконец-то решил почитать письма от невест.
Два из трех были толстыми, что позволяло думать о возможно вложенных туда фотографиях.. Фотографии невест в армии очень ценились. Удачными фотками, даже хвастались, мол, смотрите и завидуйте, какая у меня девушка. Их хранили в тумбочке, и их не могли выбросить сержанты, как нечто неуставное. Самое неуставное и в тоже время разрешенное – это личная переписка. Что заметил. За время службы письма из дома или же от девушек к дембелю были все короче и короче, а мои, наоборот – длиннее и длиннее. Получается, что я все сильнее и сильнее грустил о родине, а они все больше и больше привыкали к моему отсутствию. К сожалению - это так.
В начале службы я действительно очень не любил писать письма. Писать-то не о чем. О том, что можно, уже написано. А о том, что нельзя, лучше не писать, все равно проверяют почти каждое письмо и, если что - по головке не погладят. По головке, это в прямом и переносном смысле. Нам обещали, если кто ослушается, попадет из учебки в стройбат. А кому охота в стройбат? Никому. Как в анекдоте из секретного доклада ЦРУ: «Самый страшный и опасный для НАТО род войск в СССР - стройбат. Там просто звери служат. Им даже оружие не дают».
Писал я письма так. Почти «под копирку». Сочинял текст на черновике, а потом переписывал всем остальным, меняя только обращение: «Привет, мамочка» или «Привет, Ирочка» или «Здравствуй, бабушка». Удобно. Затем подписывал конверты, старательно выводя короткие палочки шестизначного почтового индекса. Почему старательно, да потому, что руки от постоянных физических тренировок дрожали и от шариковой ручки отвыкли. Эти коротенькие векторы без стрелок получались почему-то всегда кривыми. Иногда, для ровности начертания, я даже пользовался бляхой – как импровизированной линейкой. Ох, сколько я сделал за два года таких черточек, наверное – миллион.
 Первым открыл тоненькое письмо от Ирочки. Она писала, что весной будет поступать в Академию художеств. Что Павел, мой друг детства ухаживает за ее младшей сестрой Натальей. Редко ухаживает, когда есть на то время. А время есть только в выходные. Ведь он же курсант военно-морского училища имени Фрунзе. Еще писала, что поправилась из-за своей диеты после гепатита, по этому, фотографию пока послать свою не хочет. Обещала к моему дембелю похудеть.
Второе и третье письмо были одинаковыми по своей толщине и информационной сути. Я из-за них от старшины получил наряд вне очереди. Получил, потому что начал во время программы «Время» истерически ржать сразу же после прочтения первого письма. И было из-за чего. Оказывается, что я когда написал кучу одинаковых писем, перепутал конверты. Письмо со словами: «Привет, моя хорошая Леночка», положил в конверт невесты Оленьки, а Ольгино письмо соответственно пришло к Елене. Что они обе и подтвердили, прислав обратно мои старательные каракули двухмесячной давности. Обе невесты конечно же обиделись, и сделали из случившегося одинаковый вывод. И даже приняли одинаковое решение – прекратить дальнейшие со мной отношения, а значит - переписку. Чему я несказанно обрадовался, на два письма писать меньше.
Вторая радость – завтра в наряд. В субботу ходить в наряд – лучше всего, потому что: во-первых в субботу ПХД (парко-хозяйственный день). Это значит, что вся рота после обеда будет драить все помещения, включая лестницу, а во-вторых – в воскресенье у всех утром день здоровья, а мы в это время будем сдавать наряд другой смене. День здоровья – это марш бросок на десять километров с полной боевой выкладкой. Не знаю, как он прибавляет здоровья, но чувство локтя и ответственности прививает точно. Время считается, по последнему курсанту, который пересек черту финиша, поэтому все бегут плотной массой, чтобы друг другу, если что – помочь.
Заступив в субботу после завтрака в наряд, я сразу же попросился на «тумбочку». Нас дневальных всего трое, плюс один сержант – дежурный по роте. В идеале, час отстоял на входе возле знамени на маленьком приступочке и два часа отдыхаешь. Но это в идеале. На самом деле, сержант естественно гоняет и заставляет убирать различные помещения. Особенно, пристальное внимание уделяется туалету. В субботу и есть тот самый идеальный случай. После обеда этим будет заниматься вся рота. Лафа.
После политинформации наступило время чистить оружие. Я свой час на тумбочке уже отстоял и теперь, выдав народу специальные столы для этого дела, вместе с сержантом помогал выдавать автоматы. Чистили мы оружие на самом деле чаще чем из него стреляли. Стреляли три раза в неделю, а протирали автоматы каждый день. Именно протирали. Зачем его чистить, ели это делается сразу же после стрельбища? Естественно, никто не отказывался, а делался вид усидчивого исполнения приказа. Оружие разбиралось и целый час лежало в разобранном состоянии на специальных столах. Те, кто уже якобы почистил свой автомат, ходили с ним в положении: «За спину, через плечо».
Послонявшись по длинному коридору, я зашел в туалет. В туалете находился только один курсант, да и то с третьего взвода. У нас всего было шесть взводов. Первый, второй и третьей находились с левой стороны помещения роты, а соответственно – четвертый, пятый и мой – шестой, напротив. Они не только жили на противоположной стороне, через коридор, так у них еще и специализация была другая. Какая? Точно не знаю. Знаю, что другая и все. По моему, что-то связанное с длительным погружением под воду с ластами и прибором замкнутого цикла. Секретность хренова.
Курсант, стоял и нагло курил. Я даже немножечко обалдел. Ничего себе. Бурость такая. Обычно, даже ночью в туалете курить боятся, а тут днем, и почти открыто.
- Эй, паря, ты чё, оборзел в корягу, ща сержант придет, писец тебе будет – сказал ему я.
- Да подожди, дай насладиться. Правду говорят, что никак не накуриться.
С этими словами он отвернулся и стал смотреть в окно. Через две затяжки, когда сигарета кончилась, он бросил ее в очко и стал наливать в ствол автомата воду из под крана. Тут я понял, что парень точно свихнулся. Оттирать ствол от ржавчины, хуже некуда. Особенно это заметно, когда поползал с ним по глубокому снегу, а потом два дня не чистил. Снаружи не видно, наверное вороненый, а внутренность почему-то ржавеет. Естественно, я поинтересовался.:
- Слышь? На хера ты это делаешь? С ума сошел?
- Да, сошел. Смотри.
После этих слов он приставил автомат себе под подбородок и нажал спуск. Выстрела, как такового, я не слышал. Автомат отлетел и громко стукнул прикладом по кафельному полу, а в потолок, как из брантсбойда ударила короткая струя воды. Не просто воды, а смешанная с красной густой кровью. С потолка уже закапала розовая жидкость, а он все стоял, прислонившись спиной к стене с большой дыркой в черепе и смешно крутил перед собой руками, как будто бы с большой скоростью наматывал одной рукой на другую невидимую веревку. Мне показалось, что эти телодвижения длились целую вечность. Затем тело неожиданно, как-то сразу обмякло, упало и уже на полу, ноги прижались к груди, а потом резко выпрямились. Он лежал на кафеле, поочередно подрагивая конечностями, а с потолка капали большие красные капли. Дольше всех шевелился большой палец на правой руке. Наверное, потому, что он им нажимал на спусковой крючок. На пороге стояли бледные курсанты и смотрели на трагическую мизансцену самоубийства. Жил человек и не стало.
На обед никто не пошел. Вернее прошлись строем до столовой, даже сели за столы, но никто не ел. ПХД началось на час позже. Убирались молча. Вымыли туалет с особой тщательностью, но побеленный потолок все равно был розовым. Вечером после такого же, как и обед ужина, сходили в баню, посмотрели программу «Время» и построились на вечернюю поверку личного состава. Вместо дежурного по роте в этот раз фамилии зачитывал капитан, начальник роты. Зачитывал не по взводам, как обычно сержанты, начальники взводов, а целиком сам. Когда он дошел до третьего взвода, все немного напряглись. Будет зачитывать его фамилию, или не будет?
Капитан его фамилию среди всех не зачитал, а в конце сказал речь:
- Товарищи курсанты! Как вы уже знаете, сегодня, в двенадцать часов, тридцать минут, в помещении роты, а если быть точным, в туалете, с помощью холостого патрона и налитого в ствол автомата воды, курсант Несвадьба Ярослав Янович совершил самоубийство. Мы будем разбираться, что его подтолкнуло это сделать. Может быть, кто чего-нибудь знает, прошу вас сообщить об этом сейчас.
- Письмо он получил, товарищ капитан, от невесты, – сказал сержант из третьего взвода.
- Где это письмо?
- У меня, товарищ капитан.
- Дайте.
Капитан быстро прочитал, а потом вслух запричитал:
- Ой, какой дурак. Какие же вы молодые все дураки. Ой, господи. Смотрите, что пишет: «Янушка, извини, что долго тебе не писала. Просто я никак не могла решиться. Понимаешь, Ян, я полюбила другого и мы уже расписались. Вчера сыграли свадьбу. Я думаю, ты все поймешь и простишь меня. Еще раз извини. Татьяна».
- Понятно. Молодой, влюбленный дурачок, – завершил свою речь капитан.
Потом он закончил проверку и перед уходом сказал:
- Запомните ребятки, из-за этого не стреляются. И другим способом тоже не нужно себя убивать. Под танки бросаться, например, если нет рядом поезда. Убивают себя только от безысходности, чтобы врагу живым не достаться или чтобы самому не мучаться. А этот случай, какая тут безысходность? Подумаешь, баба замуж вышла. Да, и слава богу, пристроилась. И еще, пока вы в армии и давали присягу, вы есть неотъемлемая собственность вооруженных сил. Все понятно? Вопросы есть? Вопросов нет. Спокойной ночи. Да, что еще хотел вам сказать. Сейчас вы ляжете спать, заснете, и присниться вам под утро голая баба, а Яну, уже ничего не присниться. Так что жить и страдать все-таки лучше. Ну что, промыл вам немножечко мозги? Все, спокойной ночи, ребята.
Перед сном я вспомнил песню В.С. Высоцкого: «И как будто не здесь ты, если почерк невесты, или пишут отец твой и мать... Но случилось другое… Видно, зря перед боем поспешили солдату письмо передать». В нашем случае, наверное, перед марш-броском на десять километров. Говорили, что Несвадьба в прошлый раз на десятке чуть не умер. Плохо ему стало, даже сознание потерял. Интересно, как теперь? Наверное, легко. А может быть вообще – никак. Забавно, один радуется – минус две невесты, а другой стреляется. Во жизнь – бляха муха.
В воскресенье утром я специально напросился на этот марш бросок, хотя мог после наряда и не бежать. Напросился, чтобы снять стресс. Бежалось легко. Я бежал за себя и, как говориться – за того парня. За моей спиной, крест на крест болталось два автомата. Один мой, а другой - отстающего. А уже в ночь с воскресенья на понедельник, мне действительно приснилась голая баба, даже три. Три моих невесты. Хотя если быть точным, то из всех троих, абсолютно голую видел только одну. Ту, которая, пока мне пишет. Которая пока ждет. Та, которая обещала похудеть, после перенесенного гепатита.
В итоге, она похудеет и, все-таки, дождется меня из армии, а я так и не оправдаю ее ожиданий. Не оправдаю в прямом и переносном смысле.
Мы так и не поженились.


Санкт-Петербург 19 сентября 2006 года Станислав Кутехов