Если бы вещи могли говорить...

 Москва... В небольшой душной квартире старого дома царит полумрак. Видны лишь очертания ветхой мебели. Да, жаль, что вещи не могут говорить. Много разных людей повидал на своем веку вот этот темный, почти черный, дубовый комод. А сколько лиц, фигур, судеб отразилось в тяжелом зеркале напротив? Но, сегодня оно вам всё равно ничего не скажет, т.к. наспех завешено простынёй – в доме траур. А этот старенький диванчик будто застыл навечно, боясь что-то забыть, измениться и упустить от сидевших на нем людей. Старый пыльный абажур давно уже непонятного цвета с мелкими дырочками от моли и тусклой лампочкой внутри уже ничего нового не осветит.
 Старые портреты на стенах. От чего же они так почернели – от давности лет, от сырости, от горя и обид... Кем были эти люди, в каком родстве они приходились друг другу? Кто теперь узнает; неделю назад умер последний хозяин этой квартиры.
 Сумерки еще больше сгустили краски. Сквозь плотно завешенные окна солнце едва успело послать тоненький лучик – свой прощальный поцелуй.
 Если долго всматриваться в лица на портретах, они, вроде бы, оживают, хотят поведать что-то... Но, кому они нужны? Завтра придет невестка покойного хозяина и все портреты выкинет на свалку. Туда же вынесут и старую мебель, и мелкие предметы обихода.
 
 Новая хозяйка ничего не оставила в доме. Вскоре пришли два веселых (точнее, навеселе) маляра и побелили стены. А еще через месяц в комнату внесли импортный гарнитур. Теперь, в еще пахнущей краской гостиной, важно красовались сервант, стол со стульями и диван. Новые вещи спесиво поглядывали друг на друга, брезгливо - в окно и важно обдумывали выполнение своих серьезных обязанностей. Пустой сервант уже заранее пыхтел от будущей тяжести фарфора, позванивая огромными стеклами. Диван заранее покрякивал от будущих нагрузок, будто понимая, что с каждым годом публика станет все тяжелее. Стулья каждый раз покачивались от проезжающего трамвая, переминаясь с ножки на ножку, как бегуны перед стартом. С потолка на всех снисходительно, как королева на приеме, поглядывала люстра из чешского хрусталя.
 Комната, как комната. Квартира, как квартира. Но, обезличенная, потерявшая особый колорит старой московской квартиры с привычной, а не на показ, обстановкой, с ее искренной душевностью и радушием.

 Новенький диван недовольно кряхтел под грузным гостем. Брат покойного хозяина долго осматривался по сторонам. Потом встал и медленно обошел гостиную. Диван облегченно вздохнул. Не найдя того, что искал, старик спросил у новой хозяйки: "А где портрет нашего отца? Он висел на этой стене с тех пор, как мы с братом приехали в Москву." Женщина, немного подумав, ответила: "А я все вещи, и портреты тоже, повыбрасывала. А чего старье хранить, там и так не было понятно, кто – где." На месте старых портретов на стене висела какая-то репродукция, ярко выделяющаяся лишь безвкусной позолоченной рамкой.
 Старик обомлел. Когда он снова смог говорить, то произнес единственную фразу, теперь заставившую онеметь хозяйку: "Нашего отца нарисовал в благодарность за помощь сам Марк Шагал... "