Мазок

Ручка небрежно махнула по листку чистой бумаги, оставив на белоснежной поверхности лишь непонятного предназначения мазок. Я хотел вроде чего-то написать. Или нарисовать? Не помню. Да это уже и не важно. Мысль ушла, улетела, растворилась, не оставив ни капельки памяти о себе в сознании. Так о чем это я? Ах, ну да... Ручку схватил за чем-то...
- Витёк! - прервал мои мысли громкий радостный вскрик. Конечно, в переполненном автобусе может быть много "Витьков", но почему-то я знал, что обращаются именно ко мне. Окинув взглядом толпу, я не увидел ни одного знакомого лица. Чтож, бывает, померещилось. Но, уткнувшись взглядом обратно в чистый листок с одиноким штрихом, краем глазом я заметил пробирающегося сквозь людей ко мне юношу. Теперь я знал наверняка, что он ко мне. Так как и видел, и чувствовал на себе его взгляд.
Вы знаете, какое это мучение пробираться в часпик через пол, почти, автобуса? Не знаю уж, чем заслужил такую славу. Но он упорно проползал в мою сторону, сквозь стену злобной, спешащей домой, уставшей после работы и, по причине всего этого, ненавидящей всех и вся вокруг, толпы. А я его расматривал, пытаясь, безуспешно, найти хоть одну знакомую черту.
Парень как парень. Волосы ниже плеч. Небрит. Пару раз перебитый и восстановленный руками не очень опытных хирургов нос. Видавшая виды косуха с петровско-разумовского рынка. Давно не стиранные джинсы, судя по внешнему виду - единственные в его гардеробе. Ну и, естесственно, синие кеды с белыми когда-то звёздами, тоже, пожалуй, единственные. Не помню я его. А похожих в Москве - пруд пруди. Особенно среди бедных студентов разнообразнейших технических вузов.
Тем временем, преодолев грозные фронты рабочих и служащих, он подошёл ко мне.
- Здорово, Витёк! - проорал он мне на ухо и запанибратски так хлопнул по плечу. Протянул руку. Я, конечно, пожал привстав, поприветствовал, и устало посмотрел на него, как на давно и неоднократно просмотренный фильм. Я не люблю, терпеть не могу ТАКОЙ взгляд. Раньше, помню, сильно задевало, когда ТАК смотрели на меня. Когда подходишь, с огромной и искренней радостью встречи, с энтузиазмом что-либо рассказываешь, а на тебя ТАК смотрят. Хочется сквозь землю провалиться. И думать потом, горестно. Зачем подошёл? Зачем орал и улыбался? Выставлял свои эмоции? Зачем то, зачем сё? И портится настроение у человека на весь день, а то и дольше...
И вот теперь этот волосатый малый...
- Ты что, не узнаёшь меня? - в его глазах царило теперь сменив радость полное разочарование будто бы всей прожитой зря жизнью. Что мне было ему ответить? Я и понятия не имел, где мог его видеть. Наверное, мы с ним где-то пили. У кого-нибудь на хате, в клубе, на Арбате... да мало ли где ещё! И вот угораздило ему меня запомнить...
- Мы же у тебя, помнишь, вот я ещё с медведковскими был, ну, так здорово посидели тогда, на хате твоей, ты чего?! - начал тараторить он. Сколько их таких было. У меня на хате. С кем я там только не куролесил. Я не вспомню сейчас даже всех, у кого бывал сам, не то что тех, кто бывал у меня. Он говорил, захлёбываясь от возбуждения и гложущей досады. На его глаза едва ли не накатывали слёзы. Нет, он совсем не маленький мальчик, он понтуется и строит из себя крутого среди своих... Но он понял, что где-то его забыли. Там, где ему было хорошо, те, кого он считал чуть ли не лучшими друзьями. Романтик. Все волосатые ему подобные - его братство, а все, у кого пил в гостях - лучшие друзья...
Но как я понимаю его. Я ведь и сам был когда-то таким. И мне стало до жути обидно. За него, за то, что я его расстроил, за то, что я уже не такой и никогда больше не стану таким. За то, что он мне напомнил те счастливые и беспечные времена, и за то, что я его заставил сделать, может, самый главный шаг от этого. В сторону. Далеко. В безверие людям. В мир, где нет романтики и веры в дружбу с первой бутылки и навсегда .
Так не бывает. И он, рано или поздно, всё равно бы понял это, с моей ли помощью, или без. Но чувство досады глубоко засело в душу. Не знаю даже в чью глубже - в мою или его. Как будто у ребёнка отнял последнюю игрушку. Как будто у маленького беспомощного щенка забрал пследний кусок мяса и съел сам.
Собрав последние силы духа, я поднялся, пожал ему "по-братски" руку, и соврал:
-Извини, брат. Мне выходить нужно. Остановка моя. Рад был встрече, свидимся ещё.
Слова застревали комом в горле. Я выскочил. На несколько остановок раньше, чем нужно. Достал сигарету, прикурил, и глубоко затянулся.
Конечно, он всё понял. Он не ребёнок, и не беспомощный щенок. А потому и переживёт. И научится ещё сам этому пресловутому взгляду "как на просмотренный фильм", который не скрыть ни улыбкой, ни напускной весёлостью. Научат. А я сделал для этого первый шаг. И будет также травмироваь невинные души своих "лучших друзей", с которыми пил.
А я бросил бычок, зло затоптав его ногой на тротуаре, прыгнул в следующий автобус, сел и уставился в свой чистый листок с одиноким мазком, который размыла теперь скатившаяся медленно одинокая и скупая слеза.