3. Ребенок и вечно-женственное

В возрасте одного месяца младенец еще живо хранит ощущение «целого», хотя
в это время он уже отторгнут от него и представляет собой спеленутый крик,
помноженный на давление света. В возрасте от двух до семи месяцев он
начинает испытывать тоску и ищет былое блаженство, то есть ощущение
нераздельности, в созерцании звездного неба. Научившись читать, он
погружается всей своей большой головой в мир вымысла, полагая, что этот мир
ближе к «целому», чем какой-либо другой. Приблизительно в это же время он
открывает безукоризненную силу музыки и посвящает ей свой досуг. Однако
главное, на что направлено его внимание, – это женские лица. В лицах
младенцев женского пола он различает образ своей мечты. Эти лица мерещатся
ему днем и ночью. Они смотрят на него отовсюду – с книжных страниц, из
блестящих дисков, приобщающих его к миру музыки, из звездных бездн,
раскинувшихся над его головой. От этих лиц веет счастьем, покоем, нежностью.

Лица девочек привлекали его своей теплотой. Эта теплота была явно
нездешней. В ней не было ничего земного. Она была того же рода, что и
теплота, заключенная в звездах и музыке. Он чувствовал эту теплоту издалека.
На страницах альбомов он отыскивал изображения богинь. Их добрые улыбки
радовали его сердце. Он бродил по античным залам Художественного
музея среди неподвижных копий и проникался их алебастровой красотой.
О, как сладостны были эти минуты, когда он оставался в зале один и мог
оживлять застывшие фигуры силой своего воображения!

С такой же страстью он относился и к музыке. Он любил музыкантов – их белые
манишки, черные фраки, бабочки, блестящие инструменты. Рояль представлялся
ему волшебной птицей, способной перенести человека в далекую страну, где нет
ни объекта, ни субъекта, и где из всех чувств действующим остается лишь слух.
Он удивлялся, почему окружающие слушают музыку так редко, почему они не
мечтают о далекой стране, не приручают волшебную птицу.

Постепенно он осознал свое одиночество. Его тоски по чему-то далекому не
понимали даже музыканты. Их язык казался ему чужим. Он все больше
замыкался в себе, пытаясь сосредоточиться на том чувстве, или предчувствии,
которое охватывало его, когда он слушал музыку.