5. Романтизм

Поначалу он думал, что ему обещано что-то определенное, и он искал его со всей
страстью. Он переходил от одного определенного к другому, отвергал одно
определенное ради другого и постепенно убедился, что никакое определенное не
в состоянии его удовлетворить. И тогда он отправился на поиски неопределенного.

Разочарование в определенном составляет суть романтического отчаяния.

Отчаяние, по существу, есть разочарование в тайне. Оно бывает полным и
неполным, метафизическим и романтическим. Полное, или метафизическое
отчаяние может исцелять; оно способно сделать человека здоровым – и
психически, и телесно. Но романтическое отчаяние всегда вызывает болезнь.

Романтическое отчаяние порождается разочарованием в посюстороннем. Этот мир
не имеет тайны – вот открытие, которое делает человека романтиком. Тайна
выносится за пределы мира, перемещается в потустороннее. И человек бежит
прочь от «этого» мира, стремясь к «иному».

У романтического отчаяния есть не только психологические, но и физиологические
последствия. Дыра в окружающем, возникшая на месте былой тайны, порождает
другую дыру – в окруженном; пустота вовне порождает пустоту внутри. Эта дыра
в тканях важнейшего пищеварительного органа является как бы символом первой
дыры, возникшей в ткани здешнего мира. Размеры обеих дыр изменяются прямо
пропорционально. Предоставленные самим себе, эти дыры могут лишь
увеличиваться. Остановить этот процесс (залатать хотя бы одну из прорех) очень
трудно.

Теперь он постоянно чувствовал «романтический сквозняк». Он узнал, что такое
отвращение. Жизнь представлялась ему лужицей слизи, подрагивающей, колыхающейся.
Он не понимал, почему люди стремятся продолжить себя в потомстве. Что хорошего
в этой жизни? Если душа в этот мир приходит из рая и после смерти возвращается в
рай, то не лучше ли ей оставаться там, в раю, и не разыгрывать из себя любопытную путешественницу? А если она появляется из ничего и после смерти становится ничем,
то не лучше ли и в этом случае предпочесть небытие - бытию?

Он жалел, что у него нет музыкальных способностей. Если бы он был музыкантом!
Тогда бы он жил в ином мире – в том чудесном мире, где все наполнено смыслом.
Каждая минута его жизни была бы оправданной.

Талант, думал он, придает отчаянию и тоске романтическое достоинство. Из
симптомов психической слабости он превращает их в крылья, которые необходимы
для того, чтобы унестись в иной мир.

Романтическое разочарование в «здешнем» имело, в его глазах, и самостоятельную
ценность: оно свидетельствовали о причастности человека «иному». Однако у
человека неталантливого эта связь с иным была очень хрупкой. Такой человек
(ему-то это было хорошо известно) то и дело остается один на один с
повседневным миром. И тогда его отчаяние и тоска теряют свой романтический
ореол. Без связи с иным они оборачиваются отвращением и тошнотой. В такие дни
собственное тело доставляет человеку разочарованному совсем не романтические
мучения, и вытерпеть их он может, только превратившись из романтика в стоика.

Он хотел бы, подобно майору Мак-Наббсу, «одинаково спокойно подыматься как
по лестнице в свою спальню, так и на откос обстреливаемой траншеи: не волнуясь,
не выходя из себя даже от взрыва бомбы».
Он хотел бы, подобно Филеасу Фоггу, «говорить ровно столько, сколько было
необходимо», и во всех обстоятельствах «оставаться тем же уравновешенным
существом, все части тела которого правильно пригнаны, столь же точно
выверенным, как хронометр фирмы «Лерой» или «Эрншоу»».
Молчаливый Атос, «всегда спокойный и полный благородного достоинства»,
казался ему настоящим стоиком.
Даже Мордаунт, пытавшийся убить Атоса, представлялся ему образцом для
подражания – но не тогда, когда его глаза «сверкали», а когда они «тускнели и
обесцвечивались».

Его стоицизм был вынужденным, и стоические рассуждения, с которыми он
обращался к самому себе, успокаивали на некоторое время его дух, не излечивая
тела.

Исцеление наступило тогда, когда он перестал быть романтиком. Он перестал
искать обещанное. Его сердце оледенело. Он перестал влюбляться. Он не смотрел
больше на звезды, не слушал музыку. Его интересовали теперь только числа и
уравнения. Он увлекся математикой, и «этот» мир для него обезлюдел, а «иной»
мир из зеленого леса превратился в покрытую льдом вершину.