Тепловая смерть

 Вначале шестёрка.
– А вы, собственно, кто?
– А разве не видно?
– Мои ощущения говорят мне, что вы не один из нас.
– Да нет, ну что вы говорите! Я же солидарен с вами.
– Но, всё же, вы не один из нас.
– Я бы не стал горячиться по этому поводу. Ваших соратников намного больше, чем те, кто присутствуют здесь, и те, кто знают, что их идеи сходны с вашими.
– Но почему же они не присоединяются к нам?!
Но тут предательски затрещал телефон.
– Извини, мне пора,– сказал он, плавно покидая помещение, случайно задев увесистую штору, из-за которой на секунду пробился лучик света, прокладывая путь через дым сигарет на потрёпанный линолеум и отдав частичку тепла, так щедро даренного незатмённым тучами летним солнцем.
И лишь много позже, после неизвестного боязливого ожидания, помещение умерло в огне… В тот момент, когда это было нужно.
 Шестёрка вторая.
Хлопья пепла плавно вздымались в воздух – горели тетради, над которыми он так долго трудился. С пеплом улетало и то, что было написано на этих листах. Каждое слово знакомо и в какой-то степени родное… Эту-то большую странную семейку он отпускал, чтобы им не было скучно в ящике стола, с наивной добротой глядя туда, где дорогие слова с опаской вырывались с привычных страниц в новый, не виденный доселе мир, где им предстояло жить лёгкими, почти незаметными светлячками… И согревалась ночь. И просыпались травы от озноба звёзд, и радовались тому, что хоть кто-то поступил сердечно и от души – здесь, в их присутствии, чтобы дать им… что? Одним травам известно… а небо смотрело с теплотою на тех, чьи сердца оттаяли, светя надеждой и наставлениями ночи, в которой нет темноты, которая вольна принять к ней стремящихся и в ней свободных… И свести на нет все заботы и тревоги дня…
 Наверху шестёрка.
Рядовой технарь в который раз поражался абсурдности проекта – замораживать ископаемое топливо. Он мог бы списать это на причуды (частично) выжившего из ума миллионера, но у кого из них хватило бы денег создать такой морозильный комплекс? И зачем в таком случае держать его в тайне? Это же чудо света, не иначе. Но вот лифт остановился, и он принялся проверять герметичность скафандра. Окончательно удостоверившись в его надёжности, он нажал кнопку открытия двери. В который раз он осознал, почему его должность котируется среди персонала как что-то вроде ссылки для неугодных. Проход был надёжным, несмотря на минус двести с чем-то Цельсия, но всё же техник опасался – а вдруг не выдержит? Первые пятьсот метров по метровой полоске металла это действительно было опасением, но по мере удаления от лифта это превращалось в хаотичную панику, бурлящую холодным фонтаном в животе и пульсирующую резким покалыванием вен на лбу, единственным побегом от которой есть погружение в безропотное и беспристрастное наблюдение за тысячами кубометров долгие годы хранящейся здесь черноты того, что так близко к абсолютному нулю. И в эти моменты с трудом верится в необходимость визуального осмотра состояния недвижимой массы, чёрными горами бесследно размазывающей в сновидениях, которые так нелегко отпускают в кровать, мокрую от липкого пота, и безмерной тяжестью давящей всю дорогу бегом до лифта, ведущего к до горизонта полям раскалённых солнечных батарей, питающим его кошмары и своим бесстрастным жаром поглощающим заполненное ужасом естество, на время давая ему покой и силы жить дальше – до следующего осмотра, разжигающего пламя неистового сопротивления во имя того, чтобы не сломаться, открывая забрало в прыжке через заиндевевшие перилла, безразличные к судьбе мурашки в скафандре, которая приходит и уходит, приходит и уходит, гремя подошвами для собственного успокоения и благого дела спасения вселенной от безмерного покоя равномерного движения вещества во всех её краях.


P.S.: Если выглянуть в окно или выйти на улицу города, то создаётся двойственное впечатление о том, что всё это имеет смысл, а вроде бы и нет, но есть ещё что-то неуловимое, что даёт всему этому несомненное обоснование существовать именно в таком состоянии… По крайней мере, хоть какое-то время.