Жизнь и смерть

 Жизнь и смерть.

ПРОЛОГ

Порой игра, в которую играем,
Способна многое понять и разъяснить:
Зачем любить, зачем другим не верить,
Вот только не понять – зачем же жить?
И на любой из этих вопрошений
Ответ найдет философ и мудрец,
Но что поделаешь, когда ты сам не гений,
Когда еще обиднее – глупец.
Да пусть любые прения о жизни
Мы можем как-то хоть, но для себя понять
Но только смерть глуха, тиха доныне,
Что можем мы живые в ней-то знать?
Решать подобное суждением и спором
Способен каждый, стар и даже млад,
Но только что поделаешь, коль скоро,
Ты сам поймешь, что в чем-то здесь разлад.
Суждение о жизни очень скользко,
Один твердит о чести и любви,
Другой пытается сказать, что жизнь не броска,
Всего лишь ложь и грязь в людской крови.
Суждений столь, сколько душ ответит,
И в этом каждый в чем-то будет прав,
У каждого своя стезя на Свете,
У каждого свои есть честь и нрав.
О людях многое поведать можно,
Об их стремленьях, о душе, но час,
Который все так ждут, из года в год, тревожно,
Все перестроит, в раз изменит в нас.
Представив миг, когда богатства мира
Тебе уже и даром не нужны,
Один поймет, что в жизни скучно сыро,
Другой же воскричит, что все его творенья сожжены.
На ровном месте был построен замок
Или разрушен вековой гранит.
Секрет о смерти или жизни сладок,
Но мать природа бережно хранит
Свои страданья, муки и укоры,
Те, что способны мы ей причинить.
К чему спешить к неведомым просторам,
Когда своих во век не покорить.
Безумно в бездну открывая двери,
В тот мир, которого совсем, быть может, нет,
Все так же глупо, в это прежде веря,
Что смерть на все способна дать ответ.
А что есть смерть, да кто она такая?
Быть может, нет ее, а жизнь все то, что есть?
И может, мы живем, совсем не умирая,
Не можем тайный смысл ее прочесть.
Когда бы только раз пройти дорогой краткой,
И заглянуть в тот мир, хотя б одним глазком.
И рассмотреть, что чтим весь век загадкой,
Почувствовать на сколько он знаком,
То можно смело ринуться в сужденья,
О том, что смерть, что жизнь и что нас дальше ждет,
Принять одно конечное решенье
Или забыть про все наоборот.
Но нет пока еще ни карт, ни тайных планов,
Ни тайных схем ведущих в смерти мир,
И множество невиданных изъянов,
О том, что ждет там, горе или пир.
Пугают многих, но кого-то манят,
Ведь любопытства пьян и сладок вкус.
Уходят, понимают – их не станет,
Но верят в лучшее и говорят: «Вернусь».
Так кто же даст ответ моим вопросам глупым?
Молил я Господа о всем растолковать,
И он ответил мне понятно, хоть и скупо,
Но смог я светлого виденья смысл понять.
Не помню, как и где все это было,
Зачем я там и как туда попал,
Но видел я, как смерть на свет скулила,
А жизни умереть ни кто не позволял.
И так они в своих страданьях странных
Предстали в миг картиной предо мной
Я видел жизнь, в грязи в одеждах рваных,
Я видел смерть в шелках и молодой.
И сам не знаю, как, но смог понять я
Их взгляды, боль, и разговор пустой,
Окутал страх меня в холодные объятья,
Пропало все, я стал самим собой.
В одно мгновение растаяли все тени,
Затихла музыка, и яркий свет погас.
Я больше в жизни не имел сомнений,
Я смерть так близко видел в первый раз.
Само видение вдруг стало расплываться
В моем сознанье растворилась синева,
И мысль рожденная стремилась развиваться,
Сама, рождая верные слова.
Слова, для описания явленья,
Что видел я, введенный в яркий Свет,
И понял я одно, и в этом нет сомненья,
Нет жизни больше, значит, смерти нет.
И рассудите сам, коль не сложно,
Прочтите те слова, что понял я,
Тогда, задумавшись, поймете вы возможно,
И в чем секрет Земного бытия.
И стоит ли теперь судить о смерти,
Как о последнем шаге в мир иной,
Который уж теперь, хотите верьте,
Не назову я дорогой ценой.
Мне не зачем теперь твердить о жизни,
Не стоит говорить, что смерть страшна,
Ни что не может быть без укоризны,
Ни яркий свет, ни тьма, ни тишина,
А верить в этом хрупком мире надо
В слова свои, что разум все твердит,
И сам Господь, взирая страхи ада
За все грехи нас строго наградит.
Дождаться смерти или кончить жизнью?
Ответ не стоит спрашивать у Бога,
Живи, пока ты можешь жить,
Коль умирать, такая знать дорога…

«Рождение»

Октябрь холодный за окном и слякоть,
Да впереди ноябрьские морозы,
Но никому не довелось так плакать
И проливать все дни и ночи слезы.
Княжна убого скрыть пыталась что-то
Молилась тихо, то навзрыд кричала,
В ту осень в доме были все в заботе:
Сама княжна наследника рожала.
В ту пору князь задач не мог решить,
Княжна одна, родит ни в ночь, так в день,
Какой то враг все с севера страшит.
Тяжелый груз, то в сердце боль, то лень.
Два дня в дороге до границ далеких.
Врага не стоит пропускать в свой отчий кров,
Ценою битв до смерти пусть жестоких,
Не сдать границ родных полей, лесов.
Дорога дальняя, а мысли все о доме,
Волненья жаркие и холод ни почем,
Согрет в мучительной и пламенной истоме,
Рожденьем сына, верой и мечем.
Скорее выдворить захватчика с чужбины.
Разбить о камни их голодный взор,
Вернуться к дому, да к жене и сыну,
Отпраздновать его рождением позор.
Позор врага, что знать не мог о силе.
С которой встретит князь его в рассвет,
И весть о княжеском, в ту ночь рожденном сыне
Поставит крест на всем и даст на все ответ.


* * *

Укромен, тих, еще вернее – скрытен,
Особенно, когда в лихой опале дом,
Когда случиться что, иль крик звериный слышен,
Спокойно в закутке, в конюшне за углом.
Все крики, вой и суета повсюду,
Бегут надворные, кто из дому, кто в дом.
Одни кричат: « Сейчас уж роды будут!!!»,-
Другие пятятся в дремучий лес тайком.
Утихла буря, улеглась – заснула что ли?
Растаял крик, повисла тишина.
Княжна устала, вспрянула от боли,
И даже осень стала не слышна.
Не слышен шорох листьев у дороги,
Тиха, смирена гладь и синь реки.
Лишь только шепот слышен тихий, строгий
И за окном в лачуге огоньки.
Два голоса всю ночь о чем-то спорят,
И спорят, то за долю, то за чин,
Один твердит о том, что утверждать не стоит,
Другой же говорит: « Рожденный в ночь не сын.
Не сын он князю, верь мне да не смейся!!!
Когда на днях я вез княжну домой,
Она сама плела, шутя, хоть тут убейся,
Твердила повитухе – «не родной».
Коль шутка это, так скажи любезный,
Чего лицо ее скозилось , как кора,
Когда в намек сказала баба лестно,
О том, что уж рожать пришла пора?».
Вторая тень немного помолчала,
Легла на стол, вскочила со стола:
« А коль не князя сын, так с кем его зачала,
Княжна порядочна, такого б не смогла.
Ты сам подумай брат, побойся Бога,
Да князь ее одну на час не оставлял,
Вот только что не брал ее в дорогу,
Да на дозоры звать не позволял.
Не хочешь ли ты мне сказать, что кто-то
В деревне нашей или на дворе
За князя сделал эту всю работу,
А князь болтался где-то на заре?».
«Чего ты вопрошаешь, сам же знаешь,
Что повитуха та еще с замашками лиса»,-
Продолжил первый: « Ты же понимаешь,
Что не спроста она кружила два часа.
Каких там два. А то и все четыре,
Сама кричала, плакала, кляла,
И говорила, что слабее б даже
Она младенца в мире не нашла».
«Что хочешь ты сказать мне в этом слове?»,-
Взмолил второй: « Так растолкуй же мне,
Не уж толь дело в чужеродной крови
Не продалась ли баба сатане?»
«По что нечистого ты приплетаешь, хватит».-
Ругнулся первый: «Бога не гневи,
Рожден младенец, да порой не к стати,
Хотя кто знает, может по любви.
Он сын безродного, тут вся округа знает.
Лишь ты не ведаешь, таков тут знак с небес,
Пока сам князь границу охраняет,
Младенцу смерть сулят дожди и темный лес.
Как час настанет, ты увидишь бабку
С тюком в руках у северных ворот,
Так знай, тот час сниму свою я шапку,
Та баба в лес младенца унесет.
Коль хватит совести – оставит на просеке,
Иль лесорубам в избу отнесет,
Ну а из худшего, пусть замолчу навеки,
Его монах от гибели спасет».
«Теперь немного понимать я начал»,-
Второй свой спор пытался продолжать:
«Но ты скажи, коль я не посудачил,
По что младенцу стоит погибать?
Насколько понял я из слов твоих тяжелых,
Что умереть ему, милее, нежиль жить,
Так пусть бы жил, сирот хватает в селах,
Да незачем его невинного губить».
«Ты верно, брат, не понял все до дела»,-
Сердился первый: «Князю он не сын,
А всеми чертами своими, все от тела
Он с матерью своей один в один.
Так вот, пойми, увидит князь ребенка,
Когда ему пусть будет лет за шесть,
Тогда, поди, скажи, что за мальчонка,
Ну, прям княжна, один в один, что есть».
«Я, верно, понял, брат, твои слова-загадки»,-
Сказал второй и почесал в висках:
Имеет видно он отца его повадки,
Иль больно он приметен на людях?»
«Ты в чем-то прав, от части, я отмечу»,-
Кивая, первый тяжело вздохнул:
«Я сам не знаю, точно не отвечу,
Но слух таков нас всех заполохнул,
Я слышал сам, что есть клеймо на теле,
Иль не клеймо, но то, что знает князь,
И видя вновь, узнает он на деле,
Что сам растит не сына отродясь.
Так он не милует, да не чужих не местных,
И весь наш двор и даже монастырь
Коснется боль и всех его окрестных,
Узнает сам, что это за упырь
Рожденью княжьего наследника вмешался,
Расстроил князя планы на престол!!!»
И голос глухо в свет переругался,
Махнул рукой и стукнул ей о стол.
«Чего ты, брат, что принимаешь к сердцу,
Так жалок парень, или он твой сын?»,-
Спросил второй, едва захлопнув дверцу.
«Да что ты, брат, ведь я же нелюдим!!!»,-
Воскликнул первый, побледнев от страсти,
Вскочил с скамьи и в темноте исчез:
«Я так сочувствую людскому их несчастью,
Мне жалок парень, ведь не мил с ним лес».
Настала тишь, замолк лишь первый голос,
Повисла черная и злая тишина,
И в точный час, средь частокола полос
Мелькнула женщина, жутка и в смерть страшна.
И тихо взглядом провожая к лесу,
Смотрел второй, крестился в тишине,
И билось сердце больше к интересу,
Чем к малышу, что был снесен к сосне.
Кто сына в свет пустил, да так не честно,
Даруя жизнью злую кару – смерть,
А в прочем, рассуждения не к месту,
А смог ли он, потом и жизнь стерпеть?
Ведь кара за рождение так глупо,
Не знать отца не помнить даже меть,
Со слов старух твердивших нудно, тупо,
Что не дано младенцу избежать
Жестокой смерти от руки злодеев,
Тех, что престолом ведают под час,
Тех, что вершат людские судьбы, рдея,
За Господа, решая, и за нас.

* * *
Княжной рожденный в злую ночь младенец
Безродный сын, отцовства не познав,
Был повитухе передан одной из княжьих девиц,
Под видом мертвого, спасая чистый нрав.
Старуха скомкала младенца, спеленала,
Наказ княжны в дорогу, получив,
Снести младенца в лес, чтоб и сама не знала,
А на дворе сказать, что был он болезлив.
Пустить немедля слух, да чтоб не укорили,
Сказать, что хворь жутка, весь двор обволокла,
И в утро, повелела, чтоб казнили,
Гонца, с которым хворь на княжий двор пришла.
Вот так скрывая грех и злую правду,
Вершила суд над собственной душой,
Гонца сгубить и сбить всех сразу с ладу,
И смыть невинной кровью суд людской.
Что было в сердце, пусть ни кто не знает,
В такое время лучше промолчать,
Но день наступит и душа взрыдает,
Да только поздно будет все менять.
Иль в жутком гневе быть убитой князем,
Иль в страхе власть с богатством потерять
Пошла княжна на грех, испачкав душу грязью,
Иль просто не дано ей было все понять.
Не в силу слабости ума и воспитанья,
И не за тем, что больно молода,
Она решила, что милей страданья,
Чем под личиной князя зла-беда.
Он в гневе не послушал бы ни слова
Не посмотрев на то, что любит сам,
Казнил бы и женился просто снова,
Он смыл бы кровью стыдобу и срам.
А так надежнее, намного справедливей,
По отношению к младенцу и отцу
И князь заботливее станет, терпеливей,
Любой каприз исполнит все к лицу.
Немного погорюет, побушует
Кручину пьянкой перельет на день,
Потом притихнет. Пожалеет, расцелует
И позабудет горькой вести сень.
И все пойдет, как и должно, как надо,
Опять враги, проблемы и пиры,
Ну а княжна, плененная в усладах
Родит наследника и примет все дары.
И за заботами о княжеском потомке
Она забудет злую ночь на век,
Не вспомнит о рождении ребенка
Такой уж видно это человек.
Но не пройдет, не верьте, боль и злоба
На всех людей, пока жива, и впредь
Сама запомнит – жизнь чудна особа,
И вряд ли скажут кто такая смерть.
Да нет ответа на вопрос о смерти,
И каждый день, терзаясь, что такая есть,
Княжна хранила тайну, жаждав мести,
Но только для себя готовя месть.
Отмстить за сына нарожденного в ненастье,
За то, что уговорам поддалась,
За то, что жизнь его взамен на долю счастья
Свирепым гадом в сердце завелась.

« Судьба»

* * *
Заснула осень, после бури отдыхая,
С лица дорог смела опавшую листву
И молча дремлет, утра ожидая,
Пугая чем - то спящую сову
Своим негромким, нежным мягким сапом,
Шевелящим убранство стройных стен,
Хранящих лес, как черный – черный саван,
Всечувственный бескрайний вечный плен.
Стена высокая, что не поднимешь взгляда,
Отдельно видеть низ, отдельно верх,
За стенами такими прячь, что надо,
Коль хочешь - жизнь, иль самый смертный грех.
Дорога темная сжимается все уже,
Деревья падают под ноги, не пройдешь,
И с каждым шагом видно только хуже.
Во тьме ночной и троп не разберешь.
Тут каждый шорох схватывает сердце
Стрелой пронзает каждый резкий звук.
От страха холод пробирает - не согреться
От самых пяток и до пальцев рук.
Величественно, молча, чуть шатаясь
У входа встретит грозный великан,
Листвой своей дубовой прикасаясь
К земле холодной и к седым лугам.
От мыслей разных в горле ком и сухость,
Все страх да ужас, ледяная жуть,
Но стен его величество и хмурость,
Увы, во век не миновать, не обогнуть.
Безмолвна ночь. Ужасна и промозгла,
Дорога медленно, уверенно бежит
В холодный лес, увы, не знавший долга,
Как тайны страшнее свой долгий век хранить.

* * *
Старуха резвая с горбинкой, чуть хромая
Мелькнула за ворота в ночь тайком
И сверток светлый, крепко к телу прижимая,
В холодный лес отправилась бегом.
Покровом ночи и косынкой черной
Лицо свое укрыла, не дыша,
Почти летя, своим неровным шагом,
Несла к погибели чужого малыша.
И ели с соснами уже вокруг мелькали,
Она спешила не понять – зачем,
Ведь все в округе мирно, крепко спали,
И лес скрывал ее среди безлюдных стен.
Но что-то все равно ее тянуло.
Тянуло в глубь, где нету и души,
И даже сердце старое в груди уже кольнуло,
Но слышалось ей в спину: «Поспеши!!!».
И шаг за шагом, удаляясь в чащу,
Во тьме не видя собственной руки,
Бежала в глубь, и становилась дальше,
От княжьих стен, от поля и реки.
Сдавала в сердце, чувствуя, конечно,
Но разум был сильнее, чем оно,
Пыталась стать – попытка безуспешна,
Осталось падать – только лишь одно.
Во тьме холодной возникали виды,
То князь с мечом, то вся княжна в слезах.
«Да нет, по что тут княжьи мне обиды,
Ведь так сама велела, в свой же страх»,-
Себя старуха четно защищала,
Сжимая крепче сверток, все плела:
«Ведь я ее ни в чем не принуждала,
Ведь правду ей сказала, не лгала».
Вот так в безмолвии, в глухой безлюдной чаще,
Проснулась совесть, грех ее настиг,
Ей стало ясно, в чем людское счастье,
Она опять задумалась и заплелась на миг:
«Да что я делаю, что я творю, о Боже,
За что мне к старости сей самый тяжкий грех.
Я жизнь гублю, что может быть дороже?
Нет не убийца ж я, я проведу их всех!!!
Коль не в первой мне поступать без нрава
Сего младенца я оставлю жить,
Снесу я к Господу его, хвала Ему и слава,
Лишь стоит в монастырь мне поспешить.
Спешить пока монахи не закроют ставни.
Оставить сверток и обратно в лес.
Вернуться вовремя, не подвели бы сами
Монахи – братья, да не спутал бес».
В глуши холодной, средь берез и сосен,
В кругу безмолвия и в царстве тишины,
Стоит один, весь облаченный в осень
Монаший кров, вдали от сатаны.
У самых подступов, старуха спотыкаясь
Из-за куста, скрываясь за другим
Прошла к воротам, тенью укрываясь,
Достав младенца, канула, как в дым.

* * *
Бессонна ночь, глуха и терпелива,
В своем безмолвии не разобрав подвох,
Не слышала, как кровь внутри бурлила,
Когда двора старуха перешла порог.
Все мирно спали, а она рыдала,
Катились слезы, падали во тьму,
И билось сердце, сердце понимало,
Что грех за жизнь нести теперь ему.
Неведом сон, и вряд ли тут приляжешь,
Кидалась в дверь, стояла у окна,
Но разве этим грех людской загладишь,
Терзалась женщина, кляла себя она.
Проснулась поздно чувственность и вера,
Ведь холод злой, и серый дождь в ночи,
И что бежать, ведь жизни только мера,
Теперь хоть вой, хоть падай, хоть кричи.
Нет, не исправить, не вернуть младенца,
И страх велик перед самой княжной,
Так пусть на век в груди замолкнет сердце
А языку замолкнуть не в первой.


 « Смерть»

* * *
Кто знает, чем и как стерпеть потери,
Когда имел ты только жизнь и смерть,
И что бы потерял, во что поверил,
И что бы дольше всех ты мог стерпеть?
Молчанье грубо не найдет ответа,
И не задумается даже, как не злись,
А может все, что есть на этом свете,
И есть судьба, людская смерть и жизнь.
Безумно страшно понимать, что все тут,
Закончен век, пусть он короткий был,
Еще страшнее понимать о том, как примут
Тебя потом, когда погаснет пыл.
Остынет сердце, замолчит в мгновенье,
Заставит не смотреть на этот мертвый свет,
Напомнит все от твоего рожденья,
Увидишь все, что помнил или нет.
Промчатся годы быстро, словно ветер,
Откроют злые тайн и миры,
Но только смысла нет, ни кто и не ответит,
Хоть небу приноси хваленые дары.
Обидно в час, когда до смерти вечность
Не понимать, не дорожить ни чем,
Еще обиднее у входа в бесконечность
Не сбросить тяжесть жизненных проблем,
Не рассказать о страхе в этой жизни,
Не пояснить, кто виноват, кто прав,
И чей теплее свет, меча иль ризы,
Дороже что – могущество иль нрав.
Кто может знать о том, что в жизни станет,
Что будет вечно радовать и греть,
Ответ в запутанном сознанье тает,
Лишь на пороге смерти смог прозреть.
Увидеть все, во что напрасно верил,
Чем дорожил, берег и каждый день хвалил,
А у черты холодный свет развеял,
И как ты сам свой идеал прожил.
Прожил не долгий век, пусть не обидно все же
Увидел многое и много е познал,
Но что поделать, коль родился позже,
Что век твой кто-то грубо сосчитал.
Последний шаг, смелее, не отсрочить,
Шагнуть на встречу к новому, пускай
Не знаем, что нам может смерть пророчить,
Кромешный ад, или беспечный рай.

* * *

И жар, и бред уже внутри предсмертный,
В глазах то страх. То радость, то печаль,
Убогий путник огонек приметный
Глазами в чаще леса повстречал.
Он брел на свет, в спасение не веря,
Не верил в то, что он еще живой,
Не верил в то, что это очи зверя,
Во тьме добыче так блестят собой.
«Нет, я не верю», - повторял он робко:
«Не зверь ты, нет, не мой последний миг,
Быть может, Бога свет, огни небесной тропки,
Чего же я так головой поник?
«Ты кто?!!!»,- вдруг вырвалось как ветер:
«Ответь же мне, не мучай, не томи,
Коль ты за духом, то не медли с этим,
Берешь его, тогда возьми, возьми!!!»
Но нет ответа на вопрос и тихо,
Лишь еле слышно прокричит сова,
И лесу снятся снег и белых вихрей,
Мороза крепкого резные кружева.
И на колени странник молча опустился,
Руками в небо звездное всплеснул,
Чего просил или о чем молился,
Упал на землю, умер, иль заснул?
Холодный ветер выбрался из чащи,
Мелькнул у частокола и затих,
А странник тихо душу рвал на части,
Твердил молитвой, строчка к строчке в стих:
«Вот мой порог, спасибо Боже милый,
Что, не смотря на мой тяжелый грех,
Ты мне спослал дремучий лес могилой,
И монастырь, где я прошу у всех
Простить меня, избавить от обиды,
За все мои деянья и слова,
За то, что я порою и не видел,
Что больно делал, верь мне, не со зла.
Мне есть, о чем просить, пускай так стало,
Я прожил, значит свой не долгий век,
Но замолить грехи мне времени так мало,
Я чувствую свой час, хоть я и человек.
Мне кажется, вот-вот закончится дыханье,
Сорвется слово, дрогнет свет вдали
Я упаду, и гулкое мычанье
Заменит речь и фразы о любви,
Любви к единственной, к моей хваленой жизни,
Которая нелепо так уйдет,
Растаяв в свете непонятной призмы,
Сама, заплакав, слезы мне утрет».
Убогий странник молча, на коленях,
Не шел, а полз в дремавший монастырь,
Вся жизнь его промчалась за мгновенье,
Лишь образ света в темноте застыл.
Он видел свет в окне под крышей, между сосен
И полз к нему вперед, не слыша плачь и шум,
Грехи его душа спешила сбросить,
Прощения просить за нерадивый ум.
Дубовый крест светился в мраке ночи,
Манил он душу правду рассказать,
Поведать все, о чем признаться хочет,
Одежды грязные с себя на веки снять.
В последнем слове высказать о многом,
Расставить точки, подытожить путь,
Закончить все, пройти свою дорогу,
Как подобает в жизни, и заснуть.
«Скажи мне Господи, прошу в последний раз,
Достойно ль я исполнил твою волю,
Все ль сделал я, и прав ли тем сейчас,
Что слух Твой голосом своим во тьме мозолю?»,-
Молитва новая горела, словно пламя,
Что видел он в высоком том окне,
Слеза катилась, разбивая камень,
И отражением сверкала как в огне.
«Пошли мне Господи, в последний час прозренье,
Прошу, яви чудесный свет и высь,
Открой секрет земного сотворенья
И мне поведай тайный жизни смысл.
Прости меня за все мои победы,
За боль и радости, что ты мне послал,
Скажи о том, чего я и не ведал,
И накажи за то, о чем мечтал.
Лишь только понял я, что мне дороги нету,
Окончен путь, да прервана тропа,
Что видеть мне, и как идти по свету,
Когда и жизнь моя сама ко мне скупа?
Ответь, я весь как есть стою перед тобою,
У края пропасти, пройдя столь длинный путь,
Скажи, зачем теперь и поясни же кто я,
Ведь мне уже назад не повернуть?»,-
Молился странник, голову склоняя,
Роняя слезы и крича во тьму,
И даже лес за жизнь переживая,
Негромким эхом отвечал ему.
И слышал странник эхо и молился,
Просил простить за то, чего и нет,
И на коленях полз, на свет стремился,
Желая слышать обо всем ответ.
«Мне не понять, чего Ты не ответишь,
Чего не явишь свет Священный свой,
Ведь знаю я, что Ты меня заметишь,
И примешь в мир свой новый, неземной»,-
Протягивая руки, словно к солнцу
Твердил бродяга, трепетно спеша,
Он понимал, что исчерпал до донца,
И в чаше жизни кончилась душа.

* * *
Хотелось спать, холодный и промокший,
Устав от вечных странствий и дорог,
Скиталец встал, откинув тени тощий,
Нечеткий след на тесаный порог.
Он сделал шаг, потом другой, споткнулся,
Немного посидел и стал перед стеной,
И напряженный слух немного встрепенулся,
Услышав детский плачь за собственной спиной.
«Ты кто? Не уж толь ангел Божий,
В обличье странном ты явился в час,
Но понял я, проверил Ты, быть может,
Как поведу себя, когда огонь угас?
Как понял я, в последний час до смерти
Ты предлагаешь мне начать всю жизнь опять,
Рожденье вспомнить, первый шаг до трети,
Потом все то, что надо мне признать»,-
И опустился странник на колени,
Свои минуты, отложив на миг,
Холодных рук коснулся на мгновенье,
И утирая слезы, над младенцем сник.
«Чего же ты холодный словно камень,
Да и кричишь как человек, не Бог,
Глаза твои людские скажут сами,
Какой ты ангел – мужика сынок»,-
И странник, нежно развернув младенца,
Рукою грязной утирая лоб,
Коснулся им груди, услышав звуки сердца,
И завернул опять, чтоб тот остыть не мог.
«Так ты не ангел, человечий отрок,
Чего ж ты в холоде и здесь совсем один,
А может твой родитель сильно робок,
Иль дик он право дело – нелюдим?»,-
Живым холодным взглядом кинул странник
Окрестность, лес и свято-монастырь,
Но только лес вокруг, деревья и кустарник,
И серой точкой на горе пустырь.
«Мне не понять, туманен разум мой,
Что делает младенец в ночь в чащобе,
К тому же видно крови не простой,
На нем одежды той еще особы»,-
И странник молча спеленал ребенка,
Прижал к груди, своим теплом согрел,
Но что-то в сердце укололось звонкой,
Иглой холодной, словно сотни стрел.
Он видел тело, нежное, как бархат,
Едва теплевшее в натруженных руках,
«Еще бы миг, и мог пропасть, зачахнуть»,-
Твердил бродяга тихо впопыхах.
Он шел к воротам, поспешал к дозорным,
Молить их просьбой двери отворить,
А коль не пустят из-за просьбы скромной,
Хотя б младенца на ночь приютить.
И с каждым шагом чувствовал, что ближе,
Что ближе к смерти, ближе к образам,
Он понимал, что тяжелее дышит,
Спасая жизнь и умирая сам.
Могучий створ ворот дубовых тяжек
В бессилье странник их столкнуть не смог
И понимал одно, что скоро тело ляжет,
Но шел, спешил, искал другой порог.
Из шага в шаг он понимал слабея,
Что не дойдет до цели, хоть умри,
А значит, ни за что не уцелеет,
Не доживет младенец до зори.
И в час дозорный, обходя владенья,
Увидит странника с ребенком на руках,
Но будет поздно, их возьмет забвенье.
От мыслей этих просыпался страх.
Не видя больше света и мерцаний,
Без сил у тела странник пал и смолк,
Обиден был итог его страданий,
Ведь перед ним был тесаный порог.

* * *

И ночь холодным мокрым покрывалом
Укрыла тело, пряча от людей,
Что делала она, сама, увы, не знала,
Но поступала точно, без идей.
И холод тихо подбирался зверем,
Который бросится неслышно и убьет,
А странник в чудо, как и прежде, верил,
Что Божий сын спасется и спасет.
Его согреет и излечит душу,
Которой исповедь нужна длинною в век,
Ведь мы не боги и не можем слушать
На то и грешен жизнью человек.

 «Исповедь»

 * * *
Коль свет твоей дороги гаснет к часу
Не видишь ты, куда тебе идти,
То время вспомнить, где и чем причастен,
Когда сходил с достойного пути.
Приходит время вспоминать былое,
Предать свой век тому, кто любит нас,
Очистить разум, чистым стать душою,
Сказать о многом, но в последний раз.
Поведать тайны, рассказать желанья,
И научить других тому, чем сам владел,
И доброй жизнью заразить сознанье,
Отдать дела, что сделать не успел.
В подобный час, когда уже у входа
Иль выхода, в пути из смерти в жизнь,
Понять одно, что ты твоя свобода,
Что сам себе ты раб и господин,
Не важен путь, пройденный за плечами,
Не важно, что дороги больше нет,
А важно то, что мы решаем сами,
Какой себе о жизни дать ответ.
Сказать себе, что все прошло чудесно,
Тогда соврем, и где от жизни рай,
Но отнестись иначе, будет лестно,
Пусть Бог решает, жди и уповай.

 * * *

В последний час скиталец грезил смертью,
Он видел стены, ставни и замки,
И понимал одно, что прожил меньше трети,
Того, что дал Господь ему с руки,
То, что как век длинна еще дорога
Ее б пройти, но ветер и туман,
«О Боже, я же молод, только ноги,
Они не держат, чувствуют обман.
Да я обманут, много видел лжи я,
Но сам не думал пасть ее рабом,
Мне чуть за двадцать, ведь еще не жил я,
Да что поделать, смерть, я с ней знаком,
Я видел падших, видел воскрешенных,
Они как свет горели на кострах
И люди радовались свету приглушенно,
Смеялись тихо, чувствовали страх.
В чем я не прав, прошу. Скажи мне Боже,
Сотри мой разум, дай других понять,
Я вечно помнил, жизни нет дороже.
И понимаю – трудно потерять.
Пусть сам потерян, нет другим и дела,
Что где- то есть, и радость и покой,
Но я же жил, не прятался, я смело
Смотрел в глаза провинности любой.
Мой жуткий мир менялся в одночасье,
Я из царей спускался в грязь и рвань,
Взлетал стрелой и был на «ты» со властью,
Хотя я знал, что есть и в жизни грань.
Но есть ли грех в моем худом безвластье,
Иль он в моих бессмысленных речах,
Кто знает. Что такое счастье,
Кто мне ответит и развеет прах?
Мой Свет, скажи мне, что же дальше делать,
О чем тебе в последний миг сказать,
Я помню все, могу в сей час поведать,
Ты подскажи, с чего же мне начать?»,-
И странник стих, ловя ответ от ветра,
Хватая каждый шорох за плечом,
Он понимал одно. Являясь сам ответом,
Что слышать ночь, он с небом обречен.
« Но не молчи же Господи, ответь мне,
Нет сил терпеть, я мертв, мой кончен век,
Ты посылаешь мне известие о смерти,
Но та прости, ведь я же человек.
Я вижу это, пусть глаза не видят,
Я слышу плачь, хоть слух мой лишь слова
Мне не понять, как сбудется и выйдет
Не так мудра моя больная голова.
Иль твой ответ в видениях и страхах,
Что вижу я, что чувствую в себе,
Но что же дальше. Есть ли жизнь у праха,
Каков конец в бессмысленной судьбе?
Вот руки, но они уже не держат,
Вот пара ног, но сил в них больше нет,
В моей душе лишь теплится надежда,
Услышать в голосе Твоем на все ответ.
Да я готов сказать тебе о многом,
Пусть тяжек крест, но я его ведь нес,
И пусть порой легка была дорога
И верил я в Тебя так искренне, всерьез.
И только в час, когда меня не станет
Хотел услышать голос Твой с небес,
И в тот момент, когда душа растает
Ты смог простить мой к жизни интерес»,-
Скиталец смолк, слова в момент пропали,
Растаял шум, и лес храня покой
Во сне молчал, дубы его дремали
Над мрачным телом, сникнув головой.
В миг тишины, возникший в одночасье,
Рожденный в ночь, княжны безродный сын
Вскричал, нарушил сон, покой сего ненастья
Дал знать скитальцу, что он не один.
«Нет, ты не сын, рожденный от мужчины,
Ведь ты же кара за мои грехи»,-
Шептал скиталец, бросив все почины,
И были фразы мерны и глухи.
«Ведь в первый миг, когда тебя заметил
Я понял сразу, Ангел ты, Святой,
Теперь я знаю, как Господь ответил,
Теперь смогу я обрести покой.
Спасибо Господи тебе за все на свете,
Моя душа вернулась в тела плен
Мой час пришел, закончу до рассвета,
Затем покину своды павших стен»,-
Сказал скиталец с легкой болью в сердце,
Холодный воздух тяжело вдохнул,
К груди прижал кричащего младенца,
Своей щекой к его лицу прильнул.
И в этот час, когда за шаг до смерти
Он понял все, о чем молил всю ночь,
Скиталец знал, что может он ответить
И отпустить свой жалкий образ прочь.
«Ты предо мной, мой Ангел, мой Спаситель»,-
Шептал скиталец, трепетно дыша:
«Прости, что час твой от других похитил,
Но не уснет ни как во мне душа.
Мой странный грех, мое слепое счастье,
Как хочешь, назови мой быстрый век,
Но помнил я одно и сохранил в напастях,
Не может жить без срока человек.
С чего начать, скажи мне, посоветуй,
А в прочем нет, я сам могу решить,
Ведь я такой, как все на этом свете,
А знать с рожденья так же начал жить».
Замолк скиталец, опустив младенца,
Закрыл глаза и глубоко вдохнул.
И вдруг на миг остановилось сердце,
Как будто в море со скалы шагнул.
В момент он взмыл над голубым простором
Забыв о том, что тоже смертен он,
Но только ветер подхватил с восторгом,
Разбил о камни жизни тихий стон.

 «Жизнь»

 * * *

«Кто мой отец, я сам, увы, не знаю,
Хотя во сне я часто видел мать,
Но пусть как есть, и я не унываю,
Что не пришлось мне ласки их познать.
Отцом мне был людской, с причудой разум,
Мать заменили тишина и ночь,
Я был гоним, но изгнанным – не разу,
Я уходил, сбегал от злобы проч.
Так повелось, увы, но я не верю,
Что нет добра, я видел этот свет,
Я шел один, сам открывая двери,
И чем- то добрым был в тот миг согрет.
Мне было десять или девять весен,
Когда пожаром был сожжен тот дом,
Где жил с людьми, что милостыни просят,
Где каждый жил, увы, чужим трудом.
Я к ним попал еще, не став на ноги,
Украли, что ль или нашли меня,
Но верил я, что не родня убогим,
Тем, что спаслись из этого огня.
Они смотрели в пламя, не рыдая,
И не было не возгласов ни слез,
Как будто дом совсем не их сгорает,
Шептав о чем-то тихо не всерьез.
Мне ж было страшно, я боялся пламя,
Но не того, что все сгорит дотла,
В нем видел я, как мы сгорали сами,
Как от людей останется зола.
Но страх мой был всего простым испугом,
А суть его я понял лишь потом,
То был пожар по их мирским заслугам,
За то, что жили не своим трудом.
Мне стало стыдно за поступки эти,
За то, что слезы я менял на хлеб,
За то, что грешен был, грешнее всех на свете,
И людям нес лишь тягость и ущерб.
В ту злую ночь, когда жилья не стало,
Холодным утром начал я свой путь,
И тихо в небо солнце поднималось
Я шел вперед, не зная где свернуть.
И плыли мимо облака и горы,
Сиял огнем чудесных сфер восход,
Мне открывались чудные просторы,
Тех, что не видел я, прожив не первый год.
Усталость тела вдруг пропала где-то,
Мой разум понял сей свободы вкус,
Твердя себе, что ни за что на свете,
В подобный мир, ни разу не вернусь.
Свобода! Вот она, какая ты, свобода!!!
Где видел я, что знать о ней я мог,
Лишь мучился, и ждал из года в годы,
Мечтал покинуть свой «родной острог».
Свобода, право слово, так пьянила,
Звала меня, манила в эту даль,
Все двери мне до неба отварила,
Прогнала грусть, развеяла печаль.
И став свободным, понял я у краткой,
Что каждый мог, как я уйти в рассвет,
Ведь мир для всех еще одна загадка,
И стоит поискать среди него ответ.
Моя дорога шла, куда и сам не знаю,
Я на пути встречал хороших и плохих,
И верил я, что в добрый мир шагаю,
В мир славных дел, а главное больших.
Я чувствовал, пора, давно пора настала,
Начать свой путь к мирам, найти на все ответ,
Я молод был, и это всех смущало,
Кто слушать мог меня в пятнадцать лет?
Но сам не зная, от чего и как тут,
Я мог найти любые вам слова,
И старики мудрейшие не скажут,
На все ответ аж кругом голова.
Меня заметили, мальчишку-голодранца,
Который спорил, стариков учил,
Я понимал язык далеких иностранцев,
Свой дар берег и трепетно хранил.
Меня жалели, только жалость эта,
Была для сердца моего огнем,
Я вспоминал ту ночь, когда сияя светом
Сгорел, пропал неволи «милый дом».
Мне хлеб давали, медные монеты,
Вино, одежду, предлагали кров,
Но я не брал, я чтил свои заветы,
Прожить свой век за счет своих трудов.
И даже так, я размышлял о многом,
Идти на спор с чудесным стариком,
Что мне твердил о слове, о высоком,
Делясь за это лакомым куском.
Мне не хотелось быть таким, как раньше,
И стремился хлеб свой оправдать,
Хотелось глупых оградить от фальши,
А перед мудрым - спор свой отстоять.
И так однажды я сразился в споре
Со знатным старцем, проотцом князей.
Не в споре дело, понял я вдруг в скоре,
Я был угоден князю, для детей.
Не побоюсь, скажу о тихой славе,
Ее я чувствовал, она была, я знал,
Я много ведал, заявляю в праве,
Часами, днями споры продолжал.
И весть о том, что есть такой парнишка
Дошла до князя, да запала в ум,
И он решил, меня к своим детишкам,
На поученье, для заклада дум.
И в день, когда предстал я перед князем,
Его слова я помню, как сейчас,
Чтоб вымыли меня из разной грязи,
Велел исполнить все. И в тот же раз,
Суровый взгляд, короткий сгусток речи,
Понятно, строго, гордо и легко,
Свободный взмах, могучие те плечи,
Запали в разум детский глубоко.
Не знаю, как, но было все как раньше,
Немного только скучно что-то от детей,
От этой лишней, княжеской их фальши
От их желаний глупых их идей.
Наследник князя младше был на много,
А вот сестра его, пример в моих годах,
Со мною говорила мерно, строго.
Я чувствовал не то в ее словах.
Вот так из нищих стал я равный князю,
Учил детей его, как стоит дальше жить,
Хотя и сам не жил, но как - то сразу,
Я мог понять, что делать, как мне быть.
Я сам не верил всем своим победам,
И был я рад, и горестен порой,
Мне не хотелось так на месте жить, не ведать,
Ведь мир вокруг непознанный большой.
И право князь, он видел, догадался,
Собрал в поход меня, детей своих, и в путь,
Чтоб мир нам серой клеткой не казался,
Чтоб мы смогли на белый свет взглянуть.
И долгий путь, дороги, годы, вечность,
Я видел все, что видеть только смог,
И превратилось время в бесконечность,
На годы затянулся тот урок»,-
Вздохнул скиталец, помолчал немного,
В глазах его зажегся яркий свет,
Как будто перед ним опять дорога,
И у нее конца и края нет.

* * *

«О, где я был, и что за годы видел,
Вершины гор, глубины всех морей,
Великий храм, огромный в камне идол,
И слышал сотни сказочных вещей.
В моем рассудке все с трудом вмещалось,
Азы наук, истории миров,
Но только в сердце место оставалось,
И вот она, пришла - моя любовь.
Был сам не свой, когда она явилась,
Она не шла, она как свет плыла,
Я сам не знал, что с нею вдруг случилось,
Такая, как и есть, все ж князя дочь была.
Что в ней не видел я за эти дни и годы,
Ведь мы, как вместе– скоро будет век?
Не знал я чувств людских еще природы,
И скоротечность всех глубоких рек.
Мне было страшно рассказать ей это,
Но я терпел, в кулак всю волю сжал,
Я ждал, когда сама она найдет ответы,
Чего так скромен, ласков, с нею стал.
Ну а за этим время не воротишь,
Я сам не знал, что нравился другим,
Был сам хорош, среди кого не спросишь,
Что увивались девушки как дым.
Я понимал одно, не в этом было счастье,
А я все ждал, когда ж она придет,
Согреет душу от того ненастья,
Что до сех пор в груди моей живет.
Но этот миг все ж был таким далеким,
Одна надежда лишь жила во мне,
Я понял то, что был чуть-чуть жестоким,
Терзал себя, сжигал себя в огне.
И вот в тот час, когда мой разум сдался,
Я понял все, ошибки и слова,
Я закружился, снова потерялся,
Как будто в спорах снова голова.
Растаял сон, опять пришло свобода.
Но нет, не та, что чувствовал тогда,
Она как я, вдруг подросла за годы
Была стройна, прекрасна, молода.
О сладок грех, скрепил уста мои он,
Он слова молвить сердцу не давал,
Я знал успех, он даже был противен,
Я чувствовал что падал, но вставал.
Вот так бы жил, успех, познанье, сила,
Почет у князя, уваженье, ум,
Но становилось всем опять уныло,
Манил домой ночами сердца шум.
Уж год пошел какой, когда из дома
Ушли искать познаний новый мир,
И чествовал я сам, что все уже знакомо,
Устал нароком я от этих игр.
Не долгий путь, дорога, вновь веселье,
И снова родина, река, поля и лес,
Но все не так, как после чаши с зельем,
Весь мир знакомый полностью исчез.
Видны пожарища, руины у дороги,
И княжий терем в поле без окон,
Все серо, страшно, сумрачно, убого,
И понял я, что случай мне знаком.
Я вспомнил ночь, и треск дубовых стенок,
Как дом горел, как падала зола,
И взгляд пустой, лишь дрожь моих коленок,
Картина ясная, как белый день была.
Что было тут, уж вряд ли кто ответит,
Нет ни живых, ни мертвых, ни кого,
Лишь мертвый месяц в черном небе светит,
С него ответ, с него лишь одного.
В ответ молчанье получив, свалился,
Упал в залу от горя княжий сын,
Что был наследником, все с детства он гордился,
Он князь теперь, сам для себя – один.
И в час от боли дрогнуло вдруг сердце,
Качнулся купол черный над землей,
И закричал он голосом рожденного младенца,
В момент, покончив с жизнью и собой.
Я видел боль, был сам больным душою,
Не мог поверить, был не рад всему,
Что был, любим, что стал самим собою,
Молил прощенья и рыдал во тьму.
Просил защиты, и искал покоя,
Не для себя, для княжеской сестры,
Теперь я понял, что стряслось со мною,
Хоть были все слова мои стары»,-
Привстал вдруг странник и подполз воротам,
Рукой ударил в твердый серый дуб,
Он слышал голос, или был же кто там,
Но голос был дремуч и страшно груб.
И дожидаясь смерти иль спасенья,
Продолжил странник свой нелегкий сказ,
Он помнил все, до каждого мгновенья,
Не верил в то, что свет уже погас.

 * * *

«Мне было жалко, или так любил я,
Я сам не знал, но я хотел любить,
Любить как раньше, чтоб без сожаленья,
Принять, как есть, за все грехи простить.
Ну а княжна, забыв о чести с властью,
Убившись болью, скорбью о родных,
Забыв про все, о чем тогда клялась мне,
Сказала мне, что я ее жених.
И отблеск крови, красный месяц в небе,
Он нас венчал, он был нам в ночь судьей,
Я верил в то, что прав я был, иль не был,
Но взял княжну в тяжелый путь с собой.
И вот опять, мне веемо из детства,
Одно желанье – быть самим собой,
Скорее в мир поглубже приглядеться,
Найти на дне затишье и покой.
И верил я в Твою защиту, Боже,
Тебе молился, и простить просил,
Простить за то, что прожил я не гоже,
Пропал я сам и жизнь ее сгубил.
Прошел лишь год, и враг вернулся снова,
Узнав о том, что князя дочь жива,
И людям он, не дав замолвить слова,
Стал жечь их кров, как старые дрова.
Лихая весть всегда доходит скоро,
Она, узнав, о сей своей беде,
Сама пришла, едва жива от горя,
А я не знал, что с ней, и как она, и где.
И был ударом мне последним в спину,
Врага подарок – белых прядей клок,
Ведь как не есть, я был приемным сыном,
Был сыном князя, только что я мог?
Нет, враг был мудрым, и коварства полон,
Ведь смерть ее добра не принесет,
Он был богатством здешним очарован,
Но их забрать войной – большой почет.
Почет для тех, кто только, что из пепла,
Кто начал жить на углях день назад,
Он был бы рад забрать княжну в невесты,
Да только я с народом был не рад.
Вот срок пошел мой, год всего лишь данный,
Собрать мне дань, продлив любимой плен,
Но горек путь мой, что ж, увы, не дальний,
Закончен он у этих серых стен»,-
Смахнул слезу скиталец, и запнулся,
В момент затишья слышал он шаги,
Но только свет, увы, над ним сомкнулся,
Смешались в разуме младенцы и враги.
И шел он где-то, где дороги нету,
Смотрел вокруг и видел белый снег,
И лес был тих, в резной наряд одетый,
И чей-то голос был теплее всех.
Потом погасло все, пропали в ночь деревья,
Растаял снега пышный теплый свет,
И в даль ушли, развеялись поверья,
Был мир, был он, но вот его уж нет.


 ЭПИЛОГ

* * *
Холодный свет пролился из-под ставней,
И запах ладана в ночную канул тишь,
Скитальца тело было бездыханно,
А рядом с ним лежал живой малыш.
Вот жизнь и смерть, итог сей и начало,
Пройденный путь и не пройденный шаг,
То, что прошло, что жизни предвещало
Рисуя мир в невиданных цветах.
Пройденный путь, увы, у всех различный,
Кто прожил день, кто час, а кто лишь миг,
Но вот итог, ты изменен в обличье,
Ты был младенец, а теперь старик.
Вот час настал, кричать нет сил и смысла,
Ведь все давно же знал, к тому и шел,
Но только боль в груди молчанием повисла,
Лишь крик младенца ко спасенью вел.
На крик не громкий, еле ковыляя,
Как кот слепой, неспешно шел монах,
Холодный воздух, темень ледяная,
И сам стоял он еле на ногах.
«Ты кто ж? Ответь, ты спишь. иль вовсе помер?»,-
Толкая палкой тело, он спросил.
А странник слышал, но не мог промолвить,
В ответ глазами только шевелил.
И в тот же миг на гулкий голос брата
Сбежались братья, тело унесли,
И лишь платок что с вышивкой богатой
Остался флагом реять у земли.
А утро вновь окрасит светом стены,
Морозом утренним покроется трава,
И сын бродяги вопреки изменам,
Вернется к жизни, умерев едва.
И княжий отрок сам едва рожденный,
Согретый «смертью», и ее теплом,
Спасеньем стал, хоть сам он был спасенный,
Так смерть велела, становясь добром.
А жизнь холодным ветром развевала
Цветной платок, как флаг своих побед,
И верно глупая, увы, она не знала,
Что ход ее несет не легкий след.
Но мир рожденный этим светлым утром,
Его прохлада, яркий солнца свет,
Был все равно для многих чем-то хмурым,
Ну а кому-то может быть и нет.



Март 2003 г.