Он и она

Удивленная луна, на редкость ярка в отражении глаз. Вот она, за сетчаткой , за тонкими нервами притаилась, свет свой по капле вливает. Звезды почему то не вызывают прежний приступ недоступности. Прежнюю боль – от собственной мелочности, в сравнении с их cамодостаточностью. Волной накатывает молодость. Убирает морщину со лба, взорванное сердце нейронитями, руками опытного хирурга, ловко превращает в новое, шрамы уберет только новый мусорщик. А их по прежнему двое. Ложе меж ними давно в вулкан изверглось, лавою обожгло, сквозь боль силу разума силой света ослепило. Чувство падающего в бездну, руками бессильными за выступ скал хватающегося, там где узка грань между полоской света и бесконечно маленькой точкой черных дыр в их глазах. От их улыбок становятся сильнее электрические разряды по телу и дряблые пласты штукатурки содрагающиеся от ударов отбойного молотка. Уцелевшие клочки любовных писем испуганно взмывают вверх, стеклянными шариками скачут от пола до потолка, пробивают его насквозь. Мир изменился . Растворился в случайном жесте, в изменившемся тембре голоса , в сложной схеме физиологичности запутался , копной черных волос , яблоками пахнущих ,сплелся, зверьком испуганным притаился. Как можно ближе подкрался . Вот его дыхание на пороге моей волны восторженности. Сквозь прорезь окна , с выдохом на восток. От земли отрывает. Незаметно, их, не отрывающих друг от друга губ и глаз , неспешной волной на свежий воздух вынесло. На бреющем полете, огненно – восторженных , неясно за какие нити держущихся , слитых воедино и шепчущих порознь, над темным городом потоком воздуха плавно относило к северу. У сгиба его локтя , ее губы, невесомо горькие , свежестью отливали пену сумеречных красок осени. Стакатто его доминирующего сердца под ее легкими пальцами , одноногим фламинго застыло над свежими топями общества.
Их видели. Изумленно испуганные взгляды с небоскребов ханжества. Завистливо – гневные , с давно утративших курс кораблей всевластия. Их сбивали. Дети – рогатками. Служащие – пресс – релизами, начальство – непререкаемым авторитетом, тинейджеры - музыкой, нищие – жалостью.
В их телах обвиняющие жесты оставляли шрамы терпения. Их поры забивала зеленая волна, ревниво отрывающая куски их душ. Но полет – он безграничен. Все море пошлости не в состоянии девятым валом обесцененных драгоценностей мещанства , сбить их бреющий полет над вершинами сосен.
Все убожество идолов и их поклонников , все величие бессердечия и напускная черствость равнодушия – ничто не в силах пробить тонкую пленку воздушных шариков , опускающих Их в правильной геометрической прогресии вверх. Их – безумно флиртующих , неистово отдающих, и ничего не просящих взамен. Постелить бы им реки безбрачия, усеять их путь гладкими шипами беззаботности.
Заслуженно получившие право никого не судить.
Никого не жалеть. Ничего не созидать. Получившие право на полет. На потоки поддерживающего воздуха. На согласное молчание. Молчание в ладонях друг у друга.