С улыбкою весёлой на губе. Часть 3

С улыбкою весёлой на губе. Часть 3. 
 
                ЭПИСТОЛЯРНОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

                Дорогая Таня!
Море нападет на песок с яростью, свойственной скорее человеку при нападении на море. Сотни тысяч труб сбрасывают испражнения городов в эту, всё ещё необузданную, стихию, но здесь я не помню об этом, здесь только волны, лес и мои чертежи. Я уже изобрёл, кажется, всё, необходимое для жизни, вычертил прутиком на песке теорию неовероятностей и схему кухонного переваривателя пищи, но мысли всё приходят и приходят мне в голову, а прилив добросовестно стирает чертежи и формулы.

К счастью, сюда ежедневно прилетает вертолёт, и, пока я сплю в своём ветхом сарайчике, инженеры переносят на бумагу изображённое на песке. Иногда я просыпаюсь раньше обычного и отправляюсь к ним узнать новости. С тех пор как я поселился здесь, там, в проклятом Богом мире, была большая война, террор и ещё какая-то Переделка, а я всё покрываю песок формулами, чертежами, важными сообщениями, идущими из глубины моего сознания.

Веришь ли, дорогая Таня, я почти счастлив! Правда, мне очень не хватает женского тепла твоего трансформатора. Рыбонька моя, я ещё не стар и надеюсь тебя когда-нибудь увидеть. Но пока я живу естественной жизнью, мой долг — чертить и записывать то, что посылает Бог, охотиться на уток, собирать грибы и ягоды, рыбачить…словом, жить, как и должен жить художник.

Согласно теории неовероятностей, мы должны скоро увидеться и ты полюбишь меня, если у тебя есть хоть что-нибудь человеческое: ноги или голова, например. Я сам недавно видел, как пролетала над морем стая настоящих уток, и с тоской подумал о твоей биомеханической природе.

От этих мыслей на глаза мои навернулись слёзы любви. Душа до того взыграла, что сам собой на песке вышел чертёж термоядерного реактора. Инженеры дали мне за это клочок бумаги, на котором я и пишу. Милая Таня, что ты делаешь, когда не переводишь с древнерусского на древнееврейский «Слово о полку Игоревом»? Есть ли у тебя хоть какая-то писчая бумага?
               
                Здравствуйте, Незнакомка!
Увидел ваше объявление в сети и вот, спешу познакомиться. Я — дебил и мерзкое животное. Так говорит моя маман. Я часто бьюсь головой о шкаф, а шкаф этот очень дорогой. Маман работала всю жизнь, чтобы его купить, а теперь ей приходится терпеть моё присутствие в квартире, хотя мне, как она говорит, давно пора завести… вы думаете собаку? Нет, не угадали — семью! Бац-бац-бац — это я опять цепляюсь головой за шкаф, потому что иначе мне не пройти к дивану. А в остальное время я улыбаюсь и рекламирую по телефону косметику. Сам я эту косметику не видел, но менеджер говорит, что ею хорошо замазывать синяки. Вот бы мне хоть немного этой дряни! Дебилу, почитывающему Овидия и Плутарха, всегда есть, что замазать, — помимо того, что я цепляюсь головой за шкаф, родственники часто ставят мне фингалы. Правда, фингалы быстро рассасываются. Говорят, излучение моего компьютера этому способствует, поскольку он весьма старой модели. Увлекаюсь ятем, что пишу стихи. Стихи выходят ужасные: «Дым над Россией, дым / Я умру таким молодым….» Из еды я люблю сушки и подсолнечное масло — больше ни на что мне денег всё равно не хватает. Это все потому, что я… ха-ха-ха-хи-хи…
                Пишите.
                Плюшевый Медведь с железным наполнителем.

                Привет, Алла, алмаз моего бреда!
Думаю, мне пора перестать вас называть незнакомкой и перейти на ты. Выходные прошли бездарно — ничего путём не написал и думал о тебе. Ночью сны всякие снились о конце света и Судном дне. И в самом деле: у меня закончились сушки и заварка. В мозгу почему-то второй день туман, как в Лондоне. Снилось, что в тумане крадётся мистер Холмс и бьётся головой о стены российской бюрократии. Как я дошёл до такой жизни? Да очень просто: от жизни такой сунул два пальца в розетку и притворился железякой Пентиум четыре. Теперь вот хожу и улыбаюсь всё время. На улице глубокая осень. Вчера звонит подруга Птица Гордая и спрашивает, поедем ли мы за клюквой. А я ей говорю, что в такую погоду даже танк из гаража не вытаскивают, не то что покалеченного инвалида. На этом наш разговор и закончился бы, но выяснилось, что Птица Гордая должна мне пятьсот рублей, про которые я совершенно забыл. Представив, сколько сушек и масла можно купить на эту сумму, я начал бегать по комнате и напевать парам-парам-пурум-пурум-бац-бац-бац — это я опять головой о шкаф ударился. Тут вошла моя маман и стала читать проповедь: мол, ты дебил, мерзкое животное, шкафодробитель и тряпкораздиратель... ну, тут я не сдержался и сказал маме... ну ничего я не сказал, а только кинул табуретку, но промахнулся. Нет, счастье не идёт мне в руки. А говорят, пуля во степи — казаку маман.
                Пиши.
                Вечно твой Нержавеющий Плюш
……………………………………………………..

                ПАСТЕРНАК
В семь утра проснулся — до выхода на работу ещё два часа. Перечитываю Пастернака. Дивные вещи пишет, дивные — всё о счастье. Кажется, этот счастливый человек всю жизнь был густо окружён разными людьми, потому что счастья в одиночестве как-то не получается. Но счастье оно само по себе. Как жизнь. Возникает оно — от Духа Святого или от способности человека сопротивляться обстоятельствам. Лёг, сложил руки на груди и сказал: «Я несчастный!» И всё: ты — несчастный. А ещё для счастья необходимо заниматься каким-то важным делом. Например, я, Сергей Николаев, доказываю, что один в поле воин и может быть хорошим поэтом, которого не сломаешь никакими законами российского бардака. А что доказываете вы, читатель? Я не спрашиваю, записались ли вы в добровольцы, но есть ли у вас осознанная цель? Знаю, знаю, у большинства людей её нет. Жизнь ради самой жизни. Может быть, поэтому мои родственники такие мрачные люди. Единственная их цель — это наполнить желудок. Вот почему в квартире с ними жизнь превращается в пытку. Только Пастернак улыбается мне в семь утра.
…………………………………….

                СЛОНОПОТАМЫ

Я долго думал и понял в чём дело: Россию захватили Слонопотамы. Они, как и положено, ненавидят наш лес и нашу культуру, очень хотят слопать всё живое вокруг, а так же накупить побольше мерседесов. Лично я уже пытался перевоспитывать Слонопотамов, но из этого, конечно, ничего не вышло, кроме фингалов под глазом, порванного плюша и глубокого разочарования в силе слова. Как нежный плюшевый медведь, ответственно заявляю: «Бойтесь Слонопотама!». Впрочем, истинный Слонопотам — внутри нас, и неуловим, как ветер, бьющий в лобовое стекло «мерседеса».
………………………………………

                ТРАКТИР «У МАНИ»

                1. РЫБКИ
Рыбки  живут в дорогом аквариуме на специальной тумбе. Хозяева называют их «дурашками», «крошками» или «проглотами». Рыбки слишком часто едят и потому постоянно подыхают, как если бы их травили хлоркой.  Но хозяева покупают новых. Остановить процесс питания и умирания рыбок невозможно — в доме всегда найдётся курица или крабовые палочки. Гости любят фотографироваться на фоне аквариума, что вызывает у рыбок манию величия. Мелкие цветные твари раздуваются от гордости, перестают размножаться и начинают рвать друг другу хвосты. Особенно усердствует всякая мелочь вроде петухов — этому пролетариату нечего терять, кроме комплекса неполноценности и сомнительной репутации. Иногда в трактир приходит малоизвестный поэт Николаев и предлагает бросить в аквариум пару таблеток циклодола. За это рыбки ненавидят Николаева и забиваются в кусты водорослей при его приближении.

                2. МАНЯ
Хозяйка Трактира. Красивая брюнетка с крашеными в густой чёрный цвет волосами. Очень любит пить пиво и петь песню «Чёрный ворон». При этом подыгрывает себе на гитаре, отчего уши гостей сворачиваются в трубочки, а глаза неестественно выпучиваются. У Мани прямой нос и полные аппетитные руки. Когда она говорит, то слегка вскидывает голову при каждой своей шутке. Получается жуткий танец вроде пляски Святого Витта — шутит Маня часто. Иногда её шутки заканчиваются всеобщей белой горячкой с суицидальным базаром. Когда Маня сидит на кухне и курит свой Winston, гостям хочется стрелять, куда попало, из кольтов. Кольтов нет, но газовая винтовка у Фролито нашлась — он продырявил все картинки на стенах и едва не раздел Маню при всём честном народе. Родом Маня из Краснодара. Она слегка бравирует своим украинским акцентом. Её любимая шутка: «Где хохол  прошёл, там двум евреям делать нечего». Под евреем подразумевается малоизвестный поэт Николаев. Правда, он никуда и не ходит, поскольку тугодум и склонен к маниакальному стихосложению. Николаев почему-то никак не может понять, почему Маню так любят женщины. Женщины, действительно, тают, когда Маня начинает вилять задом  и театрально заламывать руки под металлическую музыку. «Курица в моём исполнении — это песня», — говорит Маня и шутя готовит великолепный ужин. Он состоит из покупных салатов и упомянутой курицы, печально окончившей свой век в духовке. Маня — великая любительница сидеть в интернете и перекидываться записочками с одинокими мужчинами. Она вылавливает самых безумных из них и зазывает в Трактир. Трактир — однокомнатная квартира в точечной многоэтажке. Эта многострадальная квартира дрожит, как пудинг на вибрационном столе, и не выдерживает наплыва гостей. Соседи давно угрожают вызвать милицию, заложить фугас у лифта, порвать всех в клочья и т. д.. Однако никого это не пугает. Особенно Маню.

                3. ДИКАЯ БЕЛКА
Дикая Белка может говорить, не останавливаясь, часами. Она страстно влюблена в Маню и слышать не хочет о мужчинах. Однажды малоизвестный поэт Николаев попытался чмокнуть Белку в щёчку и тут же получил мобильником в ухо. Слава богу, Белка живёт в далёкой Вятке и к Мане заявляется лишь изредка, махнув автостопом через половину страны. Для всех загадка, как она при этом общается с любвеобильными дальнобойщиками, но Белка, похоже, ничем не озадачивается — она вваливается к Мане с рюкзачком и тут же радостно объявляет, что сегодня останется ночевать. Но сначала Белка пьёт пиво, поправляя на остреньком носике круглые очочки образцовой преподавательницы вуза, и, вздыхая, томно смотрит из-под красноватых век диким взглядом на свою возлюбленную. Белка болтает безумолку до четырёх утра, пока измождённая Маня не падает, наконец, под стол и не засыпает крепким мужским сном. А на фиг, скажите, гетеросексуальной Мане лесбиянка?

                4.  КОСТЯ
Костя — это Манин муж. Работает системным администратором в большой фирме и очень устаёт. Чтобы расслабиться, он сидит в комнате и смотрит самые разные фильмы, в диапазоне от Антониони до порнухи, пока на кухне резвятся и буйствуют завсегдатаи трактира. Иногда Костя выходит на кухню и тут на него, как коршун на ягнёнка, нападает Маня с требованием спеть. Песни у Кости что надо — жёсткий постпанк! Костя взъерошивает непомерно огромный чуб, смотрит на окружающих бесконечно равнодушным взглядом закоренелого пофигиста и, взяв гитару, поёт «Я работаю один за всю страну…» или «Хули, хули, хули, хулиганы, хули вам надо от меня?..» Публика в диком восторге бьёт бокалы и дымит сигаретами, как локомотив на полном ходу. Наконец Костя тоже заводится и начинает рассказывать какую-нибудь байку о своих приятелях-наркоманах или о каком-нибудь позабытом всеми концерте известной группы. При этом Маня повисает у него на шее, чмокает в подпорченные временем и алкоголем ланиты и кричит через каждые тридцать секунд: «Костя, ты гений!». Никто из гостей не сомневается в том, что Костя — действительно гений. Утомившись, он уползает обратно к телевизору. Гости на кухне беспрерывно ржут.

                5. РИТТА
Ритта тоже лесбиянка и тоже любит Маню. Она может часами пить с ней пиво на кухне и слушать панк-рок, дымя Винстоном до часу ночи, пока у обеих не начинает кружиться потолок в глазах. Ритта на вид довольно тщедушная девица с хитренькими глазами и осторожными кошачьими движениями. Когда к ней пристают посетители трактира, она смотрит на них слегка ошалело и говорит, что у неё с мужчинами «никогда не было» и что она стесняется, после чего рассказывает какой-нибудь анекдот с упоминанием таких интимных деталей, что небу делается жарко. Поэт Николаев охреневает, глядя на это существо, и с опаской пытается проверить женщина она или нет. Для этого он гладит Ритту по голове, но, услышав глухое ворчание, прячется за широкую Манину спину и начинает бубнить стихи.

                6. ФРОЛИТО
Дичайшее и нелепейшее создание природы, бородатый еврей с орлиным носом, поразительно похожий на Христа. Один взгляд на Фролито наводит на мысли о духовных подвигах. Однако не успеет посетитель трактира перекреститься, как уже видит, что Фролито пытается раздеть кого-нибудь из женщин или намекает поэту Николаеву, что не прочь и его поиметь. Тут же Фролито успевает ввернуть несколько достаточно глубоких суждений о Кафке и спеть остроумно перелицованный куплет известной песни. Когда-то Фролито лежал в психиатрической больнице, чтобы закосить от армии, и был признан невменяемым, но теперь и сам Господь Бог не сможет с уверенностью сказать, псих он, или сексуальный маньяк, или позер, или гений импровизации. Или наркоман. Иногда он выдаёт такие поразительные строчки, что малоизвестный поэт готов броситься ему на шею, хотя и не готов отдаться за рюмку водки. Фролито в любое время готов трахать всё, что шевелится. Он до такой степени всех достал своими грязными намеками, что был изгнан из трактира навсегда. Однако через неделю Фролито был прощён — а что с него возьмёшь? Гений, творческая личность.

                7. МАЛОИЗВЕСТНЫЙ ПОЭТ НИКОЛАЕВ
Самый загадочный из посетителей трактира. Говорят, что Николаев участвовал во взятии Москвы Наполеоном, трахнул наложницу турецкого султана, летал на Луну, дважды отрубил голову Иоанну Крестителю и провёл два года в концентрационном лагере. Николаев давно всем надоел со своими мрачноватыми стихами, но вообще-то это добрейшее существо. Он сильно сутулится, щурит близорукие глаза и слегка шепелявит, как будто при взятии Москвы ему выбил зубы Пьер Безухов. И действительно, в передних зубах у Николаева огромная дырка, отчего он смахивает на зэка, тем более что всегда одет в какие-то помятые нестиранные тряпки. Николаев вечно голоден и уничтожает в трактире всё съедобное со скоростью элетромясорубки. Но ему многое прощают за умение выслушать собеседника. Этому Николаев научился в психиатрических больницах, где его долго лечили «от головы», но вылечили только от позитивного взгляда на действительность. О чём бы ни говорил малоизвестный поэт, он обязательно завершает речь фразой «вот такая вот хрень — нет в жизни счастья!» После чего он глотает какие-то таблетки и смотрит в окно. Николаев очень сексуально озабочен и мог бы стать жертвой Фролито, если бы не природная склонность к трезвому образу жизни.

                8. ЛЮБА
Секс-бомба трактира «У Мани». Любу хотят все и всегда. И только Фролито не пытается к ней приставать. Чем объяснить этот феномен? Душа Фролито — потёмки. Люба — гладкая и длинноногая девица, миловидная, но не красавица. У неё маленькие узкие глазки, но под этой малопримечательной внешностью таится необузданная сексуальная энергия. При этом Люба умна и пишет неплохие стихи. Она нравилась бы даже поэту Николаеву, но… когда эта восемнадцатилетняя поэтесса открывает рот, могут покраснеть даже пьяные портовые грузчики. Люба сыплет такими откровениями, что сама хозяйка трактира, видавшая виды Маня, слегка давится пивом и просит Ритту прибавить громкость на проигрывателе.

                9. ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ
В трактире у Мани бывает много и других посетителей. Тут лапают Дикую Белку и Ритту, засматриваются на Любу, шарахаются от Фролито, посмеиваются над малоизвестным поэтом, но в целом весело проводят время. Маня наливает всем чай из натуральной воды Ганга и зажигает ароматические палочки. Костя кричит, чтобы закрыли дверь на кухню, — дым же идёт, и пьяные вопли надоели. А кто не пьян, когда Костя уже спел свой хит «Я люблю свою машину!» и пошла такая пьянка, что даже все огурцы закончились? Но тут спасает положение Ритта, которая всегда готова сгонять за пивом, или Фрол неожиданно достаёт откуда-то из-под стола коробку вина и только загадочный Николаев по-прежнему сидит, как сфинкс, и наблюдает всеобщий бедлам. Все эти люди — люди двадцать первого века, все они познакомились через Интернет стараниями Мани. Все они отлично знают слова коннект, забанить, кликать и др., но плохо соображают, откуда берётся молоко. Николаев подозревает, что молоко делают на химических заводах. Возможно, он прав — автор этих записок сам никогда не видел, как доят корову. После третьей коробки вина посетители трактира обсуждают рост российской экономики, но после шестой приходят к выводу, что тут какая-то подстава и непонятно, как может расти то, чего нет. А что есть? Есть трактир у Мани. Никто из посетителей не работает в сфере производства чего-либо. Даже поэт Николаев… ну, этот вообще только пишет стихи. И почему он всегда такой голодный?

                10. ПСИХИАТР ПЕТРОВИЧ
Вообще-то, он никакой не Петрович, а Райзман Давид Абрамович. Вызывают его измученные криками и музыкой соседи трактира. Петрович (или Абрамыч?) вваливается в трактир с двумя санитарами и опытным взглядом ищет психа. На ногах у Петровича рваные кроссовки, под халатом ещё более рваный тренировочный костюм. Но костюм никто не видит, а кроссовки ещё каши не просят. Оценив обстановку, Петрович понимает, что психов много. Усталого психиатра приглашают за стол. За стол так за стол! После третьей рюмки Петрович начинает рассказывать анекдоты про нелёгкую долю психиатра. Всем интересно, даже Костя оживляется, обнимает Маню и стучит стаканом по столу. Потом Петрович отзванивается в больницу: «Ложный вызов! Нет, не могу. Занят!» Санитары переминаются с ноги на ногу в прихожей. Дым стоит коромыслом, и через час Райзман уходит из трактира нормальным человеком — то есть в меру пьяным. В Петербурге уже ночь и фонари освещают большие лужи.
………………………………………….               

                ЧИЖИК-ПЫЖИК

Вот и белые мухи отлетались. Днём на улице жарко и тревожно хорошо, хотя ещё конец февраля и сугробы только начали таять. Грязь возле моего дома расплылась огромным болотом, которое приходится обходить, чтобы добраться до остановки. В голове шумит ветер перемен. Ветер, ветер, где ты был? На Фонтанке... Чижик подозрительно улыбается. Может быть, его опять украдут пьяные студенты? Скоро весна всё-таки!

Во Дворце бракосочетаний сегодня большая, толстая и очень добрая тётка чем-то напомнила мне богиню домашнего очага. Парадокс, но честь украсить вывесками сие богоугодное заведение выпала именно мне — разведённому шизику, у которого с пенсии высчитывают двадцать пять процентов алиментов и которому при любом раскладе никогда не жениться. Некто Фрол, по слухам, грозится меня отыметь за гнусный пасквиль. Хотя это был всего-то шуточный стишок про его неуемную плотоядность. Видимо, я буду последним объектом домогательств Фрола. Навыки ушу ещё не совсем  утеряны.

Жизнь полнокровна, как хохлушка-проводница из Мариупольского поезда на Московском вокзале. «Восемьсот рублей! Таможня, как собака, рылась по вагонам!» — говорит она мне, намекая на возможность уничтожить посылку с вывесками. Тихая моя родина! Мой адрес СНГ. Не дом и не улица. Я живу на краю пропасти с упоением приговорённого к Тарпейской скале. Старейшины Римской республики, позвольте представить вам Плюшевого Медведя с горячей грелкой в груди и неуместными проявлениями чувства юмора. Старейшины молчат и переглядываются. Ну целуй меня, целуй, молодой маньяк Фролито! Хоть до боли, хоть до крови! Всё равно я гожусь только на изготовление костной муки и котлет для людоедов. Циклопы уже потирают руки в ожидании ужина? Их зовут Госдума, Кабинет министров и Совет Федераций. У них отвратительная отрыжка и дурной запах изо рта — они жаждут крови населения. Я планов наших люблю громадьё! Пуха и зрелищ каждой домохозяйке!

Плачут бедные сироты в канализационных люках и подвалах. А воз и ныне там. Лебедь, рак и щука давно помирились и сидят в Монако за бутылкой бургундского урожая 1934 года, 24 тысячи 675 долларов за бутылку. Мы тоже помирились и сидим на пятиметровой кухне в хрущовке за бутылкой Путинки.

«Ты меня уважаешь, Плюшевый?» «Я всех уважаю топором в лоб, рыбонька моя, щучка». Топор лежит у меня под столом. На двери моей комнаты висит табличка «Кабинет». Это называется «расширенное ядерное сдерживание». Помогает слабо. Американцы  вот-вот подомнут под себя остатки нашей государственности. Фрол изнасилует меня в лифте и выбросит в мусорный бак. Муля, не нервируй меня! Это не человек в баке, а кукла Барби без ноги. Весенний ветер разносит опилки по двору. Засаленный плюш бомжи упёрли на чердак в качестве подстилки. Где же ты, Чижик-Пушик? На Фонтанке...
…………………………………………………..

                ХАНА ГОЛУБОЙ МЕЧТЕ

Вот что сказал великий Винни-Пух о смысле мёда: «Экзистенция мёда пропорциональна его консистенции!» Не знаю, что он имел ввиду, но я, как тоже медведь, ни за что бы не отказался от хорошей консистенции липового меда.

Итак, весна... у пчелы, как у пташки, крылья... Нет, всё-таки приятно выйти весной на улицу и, проходя под аркой, заметить бомжа возле мусорного бака. Бомжи прилетели! Скоро апрель! И такая подлая мыслишка: «А хорошо, что я — не этот бомж!» Хорошо-то хорошо... но кто сказал, что есть большая разница? Вон Ходорковский ещё вчера был миллиардером, а сегодня на зоне рукавицы шьёт. Правда, его как раз жалко. Не с теми поделился. А что, в России всё в одном флаконе — и миллионы с фуршетами, и пайки с рукавицами. По-нашенски это называется «карма».

— Что это он странный такой?

— Карма у него такая!

Нет вопросов, как говорится. Если хочешь мёда, лучше уехать куда-нибудь на Псковщину, купить домик и завести пасеку. Я однажды даже в ученики к пасечнику подался, но оказалось, что пчёлам мой запах не нравится, а это значит, что на карьере пчеловода можно сразу ставить крест.

Хотел я и в рыбнадзор податься, но в первое же дежурство не поладил с местными браконьерами. Оказывается, местные браконьеры — это вроде как не браконьеры, а рыбаки, — их трогать не положено. Но кто же знал! Короче, хана голубой мечте. Говорят, что и в Сибири нынче экологическая обстановка плохая, — негде скрыться дикому медведю, чтобы сочинять свои сопелки. Гнездо что ли свить на дереве? А что? Провести электричество, компьютер поставить... И никто не будет вмешиваться в творческий процесс. А ещё можно уйти в какие-нибудь пещеры... вот у нас под Питером есть Саблинские пещеры — они, правда, искусственного происхождения, но довольно большие, можно и заблудиться. Вот бы где стихи писать! Через десять лет выходит такой медведь из пещеры — весь белый, глаза белые, слепые, борода до пят, ногти по двадцать сантиметров и скрюченные, а в лапах держит толстенный манускрипт и лыбится: типа, я памятник себе воздвиг нерукотворный!

Эх, мечты, мечты, где ваша сладость? В меду, конечно. Может, хоть вы, последний читатель серьёзной литературы, подбросите мне баночку-другую? А то ведь так недолго и лапы протянуть к чёртовой матери. Ну а всё прочее само приложится: талант, драйв, слава медвежачья и домик на дереве.
………………………………………….

                ФАКТОЛОГИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

                1.
Вот так это всё и началось: одна моя знакомая, владелец небольшого книжного магазина, наняла меня охранять по ночам подвальчик, заставленный стеллажами с разнообразным чтивом.

Вечером хозяйка запирала меня, опустив стальные жалюзи на  двери. Жалюзи были похожи на броню и могли выдержать выстрел гранатомёта, а вот окна подвальчика защищала лишь слабая решётка, которая напоминала мне будни в психиатрической больни…

Это вам не в подвальчике спать, поставив у изголовья раскладушки огромную бейсбольную биту! Там, хи-хи, санитар на пути от столовой к палате заставлял меня несколько раз присесть, а потом заглядывал в зад — не спрятал ли я в анусе, к примеру, кило пластида, чтобы устроить потом взрыв на макаронной фабрике. Однажды я пронес шариковую ручку и написал жалобу на имя главврача больницы. После этого меня, как особо опасного клиента, зафиксировали и накачали…

На причале… А чайки кричат: «Олеся!»… Да, её звали Олеся. Я люблю море. Я люблю горы. Она пришла в ту ночь, когда я проснулся в подвальчике от звона разбитого стекла. Пока я очухался и нащупал в темноте выключатель, в окно уже просунулась голова жизнерадостного тинэйджера. Я включил свет. Пол был усыпан осколками, а смазливая рожица в окне нагло ухмылялась. «Бля!» — вырвалось у меня. «А ***ли!» — ответил ребёнок и задумчиво посмотрел на мою чёрную лакированную биту. И в этот момент я услышал грозный женский возглас: «Это ещё что такое!» «Неужели мамаша этого книголюба?» — подумал я…

Как видите, я даже умею иногда думать. Искусству этому меня научил сержант. Он был подлинным дзен-патриархом и озадачивал такими коанами, что китайцы с японцами отдыхают. Например, мы могли идти по глухому уральскому лесу и вдруг сержант орал: «Смиррно! Почему сапоги грязные?» «Так ведь болото», — неуверенно отвечал я, непутёвый ученик с автоматом АКМ на плече. «Быстро нашёл щётку и чтобы сапоги блестели, как котовы яйца!»… Пару секунд я ошарашенно вспоминал, кто такие котовы. Однако мощный удар сапогом в живот выводил из оцепенения и не таких тугодумов. Я бросался бегом в лес и через полчаса возвращался в начищенных до блеска сапогах и с двумя новенькими щётками в противогазной сумке. Это называлось исполнением гражданского долга…

Я озадаченно смотрел в опустевшее окно магазина, лишённое решётки и стекла. И вдруг, в сумраке раннего летнего рассвета, увидел небесное создание с очками на носу.«Вы в порядке?» — спросило создание и улыбнулось в ответ на моё немое изумление по поводу того, что грозный окрик, испугавший грабителей, принадлежал ей. Я был в порядке. Протиснуть её в узкое окно было делом техники, и я ожидал всего… всего наилучшего… однако…

Монако. Монако замечательная страна, но я точно знаю, что никогда туда не попаду. Не попаду, потому что хоть и не самая замечательная, но самая заковыристая страна — это Россия. Я живу в Росси на хлебе и воде вот уже почти сорок лет, но с каждым годом мой оптимизм только увеличивается. Я уже точно знаю, что не попаду в Италию, Грецию, Францию, Германию… я вообще никуда не попаду, а всё потому, что я уже попал в жопу, но мне здесь нескучно. Несмотря ни на что.

Олеся выпила со мной чаю в подсобке, и я уяснил четыре важные вещи: 1. Она не мать тинэйджеров. 2 Она православная. 3. Она работает адвокатом. 4. Она мне всерьёз нравится… Ну вот, собственно, на этом можно было бы закончить повествование и не рассказывать о всяких глупостях, которые случились дальше. Только мне представляется, что жизнь вообще состоит из мелочей. Простите, уж так случилось, что эти глупости оказались моей жизнью. Оказалось важным даже то, что Олеся была почти на голову выше меня, всегда смотрела в глаза во время разговора и редко улыбалась. Её длинные губы обычно были плотно сжаты, и можно было сразу догадаться, из какого железа сделана эта женщина, что, конечно, уберегло бы меня от многих нескучных неприятностей. Или приятностей…

Я думаю, нет границы между плохим и хорошим. Счастье и несчастье — всего лишь две точки зрения на один и тот же процесс жизни. И если это жизнь в России в 90-ые, то процесс будет похож на горение смеси магния с марганцовкой. Этой смесью я баловался в детстве, бросая пакетики из окна квартиры — они эффектно взрывались над головами прохожих. Никто не пострадал, но признаюсь, так хотелось, чтобы под окнами прошла моя учительница математики — гроза нарушителей дисциплины, отработавшая такой крепкий да меткий удар указкой по голове, что раздосадованному школьному завхозу приходилось покупать указки грузовиками.

                2.
Через полчаса Олеся снова протиснулась в окно и растворилась в туманном воздухе летнего утра. Подремав немного, я встретил хозяйку магазинчика приятным известием о ночном происшествии. Хозяйка охнула и спросила, смогу ли я сегодня вечером сверх графика выйти на работу. А куда бы я делся, когда всю жизнь зарплаты хватает только на лекарства, хлеб и масло! А пока я пошёл отдыхать. То есть идти было некуда, и я шатался по городу в полусонном, сомнамбулическом состоянии, натыкаясь на прохожих. «Да, что-то есть в этой Олесе, — думал я, сидя в какой-то забегаловке. — Когда она улыбается, улыбка эта согревает до глубины промороженной души. Сколько ей лет? Может, лет тридцать — не больше. Если она адвокат, то как адвокатство в ней мирится с православием? Вот это самое интересное. Почти любой суд на Руси — фарс от начала до конца. Либо православие этой женщины просто поза, либо это настолько глубокий человек, что изучать её можно годами. Ну и зачем ты, идиот, дал ей уйти, не попросив даже номер телефона? Ты же хочешь её снова увидеть, а что ты о ней знаешь? Только то, что она ходит в Александро-Невскую Лавру. В Лавре всегда плотная толпа прихожан, там придётся толкаться не один день, чтобы ее найти. И тем не менее… тем не менее я должен её найти. Это судьба — пойти в воскресенье в Лавру. Только, что я там буду говорить, если встречу её?..»

Тут в забегаловке появился Змей. Этот высоченный, тощий человек с желчным лицом когда-то работал реставратором в мебельном магазине, где я служил ночным сторожем. Мы разговорились. Змей опять подвизался в каком-то магазине и по-прежнему сильно бухал. Тут же он предложил мне помочь ему завтра в сборке какой-то мебели на квартире у нового русского. Я согласился. «Оденься поприличней, — сказал Змей, дыша перегаром, — а то ты на бомжа похож что-то. Ты же, блин, будешь сотрудником элитного мебельного магазина»…

В среду с утра мы собирали мебель. Пришлось изрядно попариться — мебель была из массива и очень тяжёлая. В квартире заканчивался ремонт: ходили рабочие, доклеивали обои с имитацией тигровой шкуры, спрашивали что-то у прораба. Все ожидали приезда хозяина. Закончив сборку, мы со Змеем забились в «комнату отдыха» — отдельная комната в квартире была выделена под сад с огромным аквариумом вдоль всей стены и фонтаном, окруженным диковинными растениями. Змей достал бутылку и как следует приложился. Я отказался. Нас со Змеем связывало не это, а то, что мы оба ощущали себя творческими личностями: я давно и всерьёз писал стихи, а он — картины. А еще — то, что он не мог продать ни одной своей картины, а я — ни одного своего текста. Мы сидели у фонтана и ругали страну вкупе с правительством.

— Воруют, все воруют, — говорил Змей и злобно косился на огромную рыбину в аквариуме, — Во, смотри, акула бизнеса. Ты туда палец окуни — сейчас откусит…

— Слушай, ну ты завидуешь, да? А чему завидовать? У них, — я кивнул куда-то на потолок, — не жизнь, а сплошной страх всё потерять. Живи с лёгким сердцем, не имей ничего, и сны твои будут легки, а грубая, простая пища вкусна.

— Ну ты завернул! Прямо Лао-цзы без штанов. А что ты будешь делать, если твоим детишкам не хватит на молочко?

— Тонкий философский вопрос, Змей. Вот, недаром Иисус говорил, что главные наши враги — наши домашние. Может, я нацедил бы молочка из собственной груди? Детишкам нужно молочко, жене нужна косметика, а ты не выживешь без водки, потому что надо же хоть чем-то заполнять возникающую пустоту. Но лично я предпочитаю быть съеденным этой рыбиной — только бы не попасть в зависимость от потребностей моего тела. Именно поэтому детишек у меня нет…

Голоса рабочих затихли, мы со Змеем поняли, что приехал хозяин и поспешили в комнаты, чтобы получить деньги за работу. И тут я увидел… Олесю. Она была точно такой же, как вчера, — скромно одетой и строгой. Хозяин, плотный мужчина, плотно прижимал Олесю к себе, беря то за талию, то за плечи, то за локоть — его руки никак не могли оставаться в покое, словно изнутри этого человека жгло какое-то беспокойство. Сердце во мне всколыхнулось и упало: «Так она, выходит, жена нового русского? Личный адвокат и любовница по совместительству?» Олеся тоже узнала меня, и уголок её губ слегка вздрогнул, изгибаясь в улыбке. «Жопа, а не жизнь! — подумал я, — А я-то вообразил себе, что такие женщины так просто в окна подвалов не лазают!»

Домой я пришел в полном упадке духа. «Конечно, ничего и не было, — успокаивал я себя, — да и не могло быть. Кто я? Самый нищий еврей туманного Петербурга. А кто она? Она красавица и этим всё сказано. Миром правят деньги, и сколько себя не убеждай, что любовь важнее, твой шанс всегда будет ускользать, пока ты просто сторож с бейсбольной битой». Я включил свой старенький компьютер и погрузился в иной мир — там существовали только стихи. Люди были всего лишь именами, которые вплетались в ткань текстов. В такие моменты уже ничто не могло меня лишить спокойствия — даже истерические вопли безумных соседей по коммуналке тревожили меня не более, чем дожди кровлю Иерусалимского храма.
…………………………………………

                ПТИЧКА

Октябрь уже наступил и странные мысли приходят в голову: вот так бы разбежался, поднял  руки и полетел над одной шестой. Попробовать нешто теперь? Будучи такой стремительной птицей, легко обнаружить всех более или менее нормальных людей, каковых осталось не так много, а так же вывести формулу наилучшей для парения в стратосфере формы тела. За неимением более важных дел я готов заодно безвозмездно составить список развлечений в обществе, где царит тотальное разобщение, страх задуматься о действительности и погоня за удовольствиями.

Итак, основные способы: а) полёты во сне и наяву, б) употребление алкоголя, с) сочинение стихов. О любви я нарочно умалчиваю, как о предмете, сомнительном во все времена. Но сочинение стихов дело избранных, одиночек, почти расставшихся с бытом и планами на личную жизнь. Дружба же с алкоголем  слишком опасна для совершения полетов. В том числе вместе с Музой — нетрезвый поэт может мигом огрести пинка от этой таинственной барышни и угодить с высот в лужу. Остаются полёты в чистом виде.

И вот я лечу над просторами родины где-то в районе городка Бологое, стараясь экономить силы, не потеть и не предаваться унылым мыслям. Внизу я вижу Россию: полуразрушенный завод, за ним заросшее сорняками поле. А там осенний лес, расцвеченный всеми красками увядания. Воздух кажется плотным и способным выдержать даже более тяжёлое существо, чем я: например, директора птицефабрики. Сверху облака бегут, как весёлые бройлеры к кормушке. Я лечу и в голову мне приходит, что жизнь прошла, в сущности, зря, если не считать нескольких удачных стихотворений да набитой соседу морды — разумеется, по случаю взлома замка моей комнаты с рукописями. Я обсасываю эту мысль, как бультерьер варёный мосол, и понимаю, что уже не могу остановиться, могу только лететь вперед. Чёрт возьми, всё-таки меня затянуло в этот голубой омут.

Перья на груди ерошит встречный сквозняк, лапы мои беспомощно болтаются в воздухе. «Жизнь была бы прекрасна, — думаю я, — если бы сегодня мне удалось поужинать в китайском ресторанчике «Красный дракон» и дозвониться до одной старой подруги». Но она не ждет… Да и на ресторан нет ни зелёных, ни деревянных. Ветер наполняет мне клюв и оттуда вырывается хриплое «кар-р-р-р!» Внизу из кустов высовывается винтовка, и в меня бьют крупной дробью. Последнее, о чём я успеваю подумать: «Если бы я успел долететь до Москвы, то, непременно, нагадил бы на крышу резиденции нашего лучшего за всю историю Руси президента». Всё. То, как из кустов выходит бухой мужик в хаки, я уже не вижу. Где-то вдалеке шумит скорый Петербург-Москва…

И тут я просыпаюсь и понимаю, что никакой я не ястреб, кричащий улетая всё выше в осеннее небо, а просто волнистый попугайчик в тесной клетке. Добрые люди поставили клетку у кратера вулкана и ждут извержения. Им необходимо зафиксировать, что кричат попугайчики перед исчезновением в адском пламени. Читатель, поедающий тушку бройлера с птицефабрики, хочешь я тебе расскажу? Попугайчики кричат в таких случаях: «Попка дур-р-р-ак! Жа-р-р-р-ко! Попка гор-р-р-ит!» Не соловьем же им петь.

Ну, ладно-ладно, на самом-то деле я свободно перемещаюсь по Петербургу, как если бы я был владельцем шестисотого «мерседеса» или, на худой конец, старенькой «волги», но при этом я не имею ни толстых щёчек Пантагрюэля, ни полновесного пузика Карлсона, мужчины в расцвете сил. Передвигаюсь по городу я для того, чтобы продавать пластмассовые вывески и этим зарабатывать на интернет, книги, поездку в горы раз в году, ну и еще на некоторые мои прихоти. Не так уж плохо, если смотреть на вещи философски. Иногда я даже чувствую себя таким Диогеном в пороховой бочке — хотя в любой момент может придти всему конец,  я продолжаю сочинять что-то такое про поиски человека.

Если бочка взорвётся, последствия моего теракта ФСБ не сможет расхлебать и за неделю — осколками поубивает не только редактора местной муниципальной газеты, где всегда обещают светлое будущее, но и нескольких депутатов с ужимками старых клоунов и глазами опытных проституток… ах, я размечтался! Кто же в наше время читает поэмы! Теперь студенты даже в учебнике латыни пытаются найти картинки, словно это журнал Плейбой или букварь для первоклассников. Ничего не найдя, они впадают в ступор. Вот так иногда я бегу по улице с рюкзаком, набитым вывесками, и вдруг останавливаюсь, как вкопанный.

С удивлением озираюсь вокруг и не понимаю, что предо мной: большой публичный дом, клетка для попугая, неизвестная планета? Но тут я внезапно вижу лицо какой-нибудь старушки — такого пережитка прошлого, божьего одуванчика, раритета из магазинчика «Сэконд хэнд», и сразу мне хочется вновь, развернув крылья, лететь к томящемуся без моих вывесок клиенту. Клиент этот — какая-нибудь плотного телосложения тётушка-завхоз, нажившая геморрой, квартиру, дачу, страховку и ещё бог знает что на своей нелёгкой работе, — клиент пьёт чай за дверью с табличкой «хозчасть» и, вероятно, размышляет об очередном прогнозе конца света.

Как обычно, накануне по телевизору обещали, что наш Везувий в понедельник провалится в Тартар вместе с остатками культуры и всеми обречёнными попугайчиками. У меня светло на душе от подобных прогнозов. Но пока есть огромное желание жить и писать, и никакой конец света не сможет унять мою решимость повторять услышанные слова на попугайский лад — такова могучая природа маленькой, дрожащей от ужаса птички, зажатой между стальными прутьями клетки. Да и куда деваться охреневшему попугайчику, когда со всех сторон клетку обступили люди со своими постановлениями и законами. Согласно этим законам я имею право возмущённо чирикать, когда чем-то не доволен, но на самом деле, стоит мне раскрыть клювик, и клетку сразу же накрывают платком, — молчи, Попка, и жди своего часа!

Я не знаю, для кого существуют эти законы: я не только не должен продавать пластмассовые вывески без трудовой книжки и уплаты налогов, но я не имею права даже просунуть клюв между прутьями и ущипнуть наглого подростка, подошедшего слишком близко, чтобы оглушить меня бутылкой из-под дешёвого винища. Правда, надо признать, что подросток — тоже в клетке, в своей. Иногда мне кажется: прутья в наших краях натыканы так часто, что здесь нет места для полёта, но стоит достать зелёную бумажку, как дверца приоткрывается и я вижу… о, скажи мне, читатель, где тот печатный станок, который окрашивает всё в цвет сытого и здорового волнистого попугайчика! Где, я спрашиваю, выдают разрешение лететь высоко над потоками лавы, над волнами огня и тучами пепла?! Где наше попугайское, новозеландское, дикое и непристойное счастье?! Ты не знаешь, читатель.

И я тоже не знаю. Говорят, будто что-то такое есть внутри нас. Но внутри меня только этот крик «Жар-р-р-ко! Жар-р-р-ко! Попка гор-р-р-ит!». И не говори мне, хитрый читатель, что тебе не печёт задницу, когда вокруг гибель Помпеи и огненная река. Я же знаю, как дымятся твои штаны цвета хаки, как округляются в ужасе печальные глаза, когда ты видишь возле метро безногого юношу с протянутой рукой или роющуюся в помойке старуху, которую ещё пять лет назад ты видел в знаменитом фильме королевой бала. Не говори — я и так знаю: нет ни твоей, ни моей вины, что на бал пришёл Сатана. Просто клетка захлопнулась и теперь вокруг огонь и смерть. Есть ли хоть какой-нибудь выход отсюда? А вот этого, мой любитель птичьих тушек, уже никто, совсем никто не знает. Что ты сник, читатель? Настоящий волнистый попугайчик кричит, пока ему не свернут шею или не зажарят, как банальную глупую курицу.
…………………………………………………………….

                Многофункциональная верёвка «Весёлая вдова»

                Инструкция по эксплуатации нашего изделия

                ВНИМАНИЕ!!!
Прежде чем покупать данное изделие, необходимо нотариально заверить ваше завещание, в котором вы должны перечислить всё движимое имущество: рваные носки, штопаные футболки, пустые банки из-под баклажанной икры и т. д. Недвижимое имущество после использования нашей продукции автоматически переходит во владение фирмы «Ритуальные принадлежности».

Купив нашу капроновую верёвку в магазине «Ритуальные принадлежности», обязательно сохраните чек на случай выхода из строя отдельных узлов верёвки. Вскрыв подарочную упаковку, внимательно ознакомьтесь с инструкцией и проделайте следующие операции для перехода в счастливое состояние души и тела:

1. Проверьте комплектацию. 1.Верёвка в свёрнутом виде в количестве одна штука. 2.Ручка Паркер. 3.Лазерный диск с записью гимна России. Мыло приобретается отдельно в розничной сети магазинов «Всё для Вас». Проверьте прочность изделия. Для этого привяжите к концу верёвки человеческое тело и подвесьте к люстре. Верёвка должна выдерживать взрослого человека в количестве одна штука и надёжно затягиваться на любых частях тела.

2. Напишите на салфетке ручкой Паркер предсмертную записку. В записке надо указать причины суицида, перечислить родственников, которых вы хотели бы встретить в Аду, похвалить фирму-производителя верёвки, указать денежную сумму, на которую вы жили в последнее время и высказать пожелания о месте вашего дальнейшего пребывания — после использования нашего изделия.

3. Завяжите узёл и намыльте верёвку. Намыливать нужно равномерно, тщательно проверяя качество узла и ругая правительство. Не забывайте вставить лазерный диск с записью гимна России в музыкальный центр, который вы, конечно, успели выкупить из ломбарда.

4. Пойдите в туалет и опорожнитесь.

5. Помолитесь. Помяните добрым словом своего начальника, который над вами издевался. Пошлите воздушный поцелуй президенту России за то, что он откровенно вас дурачил. Проткните иглой фотографию работодателя, который задерживал вашу зарплату. Не забудьте так же поблагодарить коллег, среди которых вы были изгоем и белой вороной. Выразите восхищенную благодарность редактору журнала, который вас так и не опубликовал. Помяните равнодушных ко всему родственников, которые портили вам нервы, а так же бывшую жену, которая бросила вас по причине недостаточного финансирования её прихотей.

6. Выберите прочный крюк. Крюк должен быть надёжно вбит в стену или в потолок. Если вы сами не смогли его вбить, пригласите специалиста из ЖЭКА. За умеренную плату специалист установит ваш крюк на анкерные болты.

7. Привяжите верёвку к крюку и поставьте внизу табуретку. Включите музыкальный центр. Теперь вы можете вспомнить всю прошедшую жизнь под звуки гимна России. Вспомните сколько раз вас били на улице, выбрасывали из очереди за сметаной, обманывали при начислении зарплаты, заставляли делать то, что вам совсем не нравится.

8. Наденьте петлю на шею. Улыбнитесь. Теперь вы близки к осуществлению мечты. Скоро жизнь вам станет казаться сплошным праздником. Для ваших домочадцев не может быть ничего лучше свежего покойника и правильно составленного завещания.

9. Оттолкните табуретку. Следуйте указаниям Господа Бога.

Приятного вам отдыха в Аду!
……………………………………………………………   

И снова поезд Петербург-Астрахань. Снова я брожу по улицам южного города, который зимой кажется не таким уж южным. Шушара смотрит на меня с затаённой печалью. Слишком многое в нашей жизни зависит от здоровья — его остаётся всё меньше, прибавляются седые волосы и морщинки. Грустно. Но дорога судьбы ведёт только в один конец. Перед отъездом  я глажу кота Маврика, целую Шушару и обещаю вернуться. Степь, рельсы, ночная звезда в окне и душное тепло плацкартного вагона…
…………………………………………

                МЫШКА

Однажды утром я проснулся компьютерной мышкой. Как это могло случиться — сам не знаю. Проснулся и чувствую, что лежу на маленьком чёрном коврике. Вдруг что-то загудело, бибикнуло и меня стали толкать туда-сюда. Грубые голоса над моим затылком обсуждали какие-то пароли и предстоящее ограбление. Я понял, что оказался в руках мафии.

Поразмыслив над ситуацией, я отчётливо осознал: мышка я не простая, а последней модели — беспроводная, с множеством кнопочек и колёсиком. «Значит я могу диктовать свои электронные условия!» — сообразил я удовлетворённо. Между тем меня сжимали, дёргали, вертели, как если бы я был всего лишь марионеткой. Ну уж дудки! И я устроил им забастовку. Люди у стола вдруг засуетились, задвигали стульями, и нагловатый мужик в чёрном костюме и дурацком цветастом галстуке сказал, что китайская техника ни к чёрту не годится. Другой человек с мрачным прыщавым лицом стукнул мной по столу с такой силой, что я чуть не потерял сознание. Из меня посыпались искры. Стало душно и страшно. Сквозь туман я услышал, как лысый качок из шестёрок сказал: «В натуре, операция срывается, а мы тут сидим, как лохи, и стучим куском пластмассы!» Это я-то кусок пластмассы! «Ну, бандюганы дешёвые, — подумал я, — сейчас вы у меня попляшете!» И я выпустил в воздух струйку вонючего дыма. «Сдохла, падла! — услышал я голос нагловатого в чёрном костюме, — надо будет покрошить в капусту этот компьютерный супермаркет!» «О Господи, — подумал я, — крошите что угодно, но только не моё отечество!» В этот момент силы оставили меня — внутри корпуса что-то щёлкнуло и я провалился в мягкую липкую темноту.

Очнулся я в мусорной корзине среди обрывков бумаги и шкурок от колбасы. «Всё, — понял я с ужасом, — списали по состоянию здоровья!» В этот момент уборщица высыпала на меня целый совок какого-то грязного песка и злобно хихикнула. Так я опустился на самое дно жизни. Вскоре меня вывезли на свалку и окончательно забыли, что когда-то я был порядочной мышкой. С тех пор утекло много воды. Мои печальные дни проходят теперь под открытым небом, и дождь смывает с некогда красивых кнопочек остатки краски. Иногда какой-нибудь бомж, пнув меня ногой, обзовет херовиной или вовсе ударит палкой, но мне нечего на это возразить. Это судьба, понимаете? Неизбежное превращение техники в мусор. Недавно я слышал голос из наушников самого крутого местного синяка Коли-бутылочника. Меня прямо как током ушибло: голос говорил, что криминогенная обстановка улучшается, но есть ещё много недостатков в работе милиции.   
…………………………………………………

                ПТИЧИЙ  ГРИПП

Человечество — большая птица, которая рвётся в небо, но крылья у этой птицы подрезаны и взлететь никак не удаётся. Вот вчера иду я по улице, думаю о стихах, о высоком, и вдруг вспоминаю, что хотел себе купить курицу. Конечно, сейчас начало двадцать первого века — по планете шагает птичий грипп, но ведь кушать всё равно хочется, а курица подешевела. И вот захожу я в небольшой магазинчик в павильоне у станции метро, встаю в очередь, жду. Полная продавщица лет сорока, с лоснящимся от жира лицом, взвешивает синевато-розовую тушку. Беру в руки полиэтиленовый пакет с курицей и тут… тут продавщица называет цену.

— Да вы что! — говорю я. — Мне ваша гриппозная курица за такие деньги не нужна! Это же вдвое дороже, чем везде.

— У нас нормальная курица, — шипит продавщица с ненавистью во взгляде. — Это ты какой-то больной!

— Ага, я СПИДом болен, — весело шучу я. — А вы ешьте сами эту курицу!

Так я говорю и кладу пакет с птичкой на прилавок, чтобы уйти. Небольшая очередь позади меня вдруг поспешно расходится.

— А ну-ка стой! — кричит продавщица и, выбежав из-за прилавка, загораживает дорогу. Теперь эта служительница культа наживы выглядит ещё более высокой и плотной.

— Забирай свою курицу и плати! Кому она нахер нужна после тебя?

— А вы сами скушайте, — простодушно советую продавщице я, совсем упустив из виду свою шутку. И без того красное лицо продавщицы наливается кровью.

— Я после тебя, спидоносца, эту курицу есть не буду! Плати давай.

— Сами вы курица! Может, у вашей сестры птичий грипп, а вы…

— Ты мою сестру не трожь…

— А вы за такие деньги её продаёте! Да пошутил я про СПИД! Успокойтесь!
— Плати! — продавщица на целую голову выше меня и проход загорожен надежно.

— А чем докажете, что не птичий грипп у неё? Вон какая вся синяя да тощая!
— Плати! Пошутил он, видите ли! Сейчас директора позову!

И тут, как из-под прилавка, появляется директор — подтянутый молодой человек спортивного телосложения.

— В чём дело?

— СПИД у него, а он курицу полапал и брать не хочет.

— Так что? Платить будем? — директор смотрит на меня наглым уверенным взглядом.

— У меня СПИД! — ору я, выходя из себя. — А у вас тут у всех птичий грипп на голову нафиг!

— Платите или я вызываю милицию, — зловещим, но всё ещё спокойным голосом говорит директор.

— А вы не боитесь, что я на вас чихну и заражу? — спрашиваю я, прикидывая в уме, что связываться с милицией мне совсем не хочется (в рюкзаке у меня лежат документы левой фирмы, где я работаю, и попадаться с ними мне крайне нежелательно).

— Хватит нам тут мозги ****ь! — рычит директор и ловко хватает меня за предплечье. В этот момент я, наконец, понимаю, что деваться мне некуда. С глубокой грустью достаю из кошелька последние деньги — мне пробивают чек. В кошельке остаётся тринадцать рублей мелочью, как раз на буханку хлеба.

Я иду по весенней улице нашего прекрасного Петербурга, с крыш вовсю капает, светит ласковое солнышко, но на душе у меня черно. «А так хочется быть птицей, — размышляю в тоске я о несладкой участи творческой личности, — так хочется улететь отсюда и не вернуться. Но с другой стороны, птичий грипп ничем не лучше СПИДа. Хорошо, что у меня нет ни того, ни другого, а только в голове опилки и мрачные шутки, от которых всё время хочется плакать. И зачем только люди так рвутся в небо? Вот ведь курица тоже хотела летать, а как плохо закончила! Сегодня я её на сковородку и… а вдруг у неё все-таки птичий грипп?..».
………………………………………………..
         
                ДЕНЬГИ, ЖЕНЩИНЫ И ЕДА…

Деньги кончились. Когда не на что купить еды, всегда остаётся возможность снести в ломбард фамильное серебро… если оно у вас есть, конечно. Также можно немного выручить, продав коллекционеру большой круглый значок «Если хочешь похудеть — пригласи меня в гости! В ванной всегда найдётся хоть какой-нибудь кусочек мыла, не доеденный тараканами. Ну что же, можно попробовать и мыло: ведь тараканы так похожи на людей — они размножаются почти с такой же быстротой и так же сложно поддаются отстрелу пассионарных особей и выведению токсинами. Кроме того, в шкафу вы всегда обнаружите пачку черновиков — я не о духовной пище — нашинкованная бумага, приправленная кетчупом, хорошо идёт во время весеннего фестиваля поэзии, который проводит мэрия. Вы спросите, а где же взять кетчуп? Ну, это проще простого: нужно пришить к подкладке куртки пару огромных карманов и в ближайшем универсаме изобразить из себя аутсайдера. На самом-то деле, вы, конечно, знаете, что никакой вы не аутсайдер, а просто голодный мученик литературы. Но для тех, кто вас поймает с кетчупом, приятней будет считать вас просто отморозком, чем изобретательным поэтом, — отморозка из чувства соболезнования отпустят на все четыре стороны и даже дадут денег на автобус, а поэта обязательно сдадут ментам.

Потерпев неудачу с кетчупом, вы, конечно, побежите в булочную. По дороге с бьющимся от волнения сердцем заглянете в почтовый ящик — нет ли там извещения на гонорар? Нет. Там только реклама продуктового супермаркета и газета с великолепным заголовком «Как стать миллионером?». Итак, вы входите в булочную — в кармане у вас не звенит и не брякает. Аромат нарезных батонов щекочет вам нервы и в голове всплывают строчки: «Блажен, кто посетил сей мир / в его минуты роковые…» И вот ваш взгляд падает на старушку с роскошными слоями сала на лице и прочих частях тела. Вы протягиваете дрожащую синюшную руку и произносите что-то вроде «мы сами не местные, живём на вокзале…»

— Поэт что ли? — спрашивает старушка.

— Поэт, ба-ба-ба-бушка, и про-за-за-за-ек, и член-сую-за…

— Ходит тут шваль всякая! Работать надо, а не играться...

И тут вы чувствуете, что ваша муза вырывается из узды и начинает зубами грызть горло старушке, лихорадочно нащупывая рукой топор… вы же в это время просто опускаете глаза вниз и видите стоящую на полу банку для чеков. О, Боже! В банке лежит надкушенный хлеб «Столичный», почти половинка...

И вот вы уже сидите в каком-то скверике и лихорадочно вгрызаетесь в жестковатую, засохшую, но всё ещё пахнущую пекарней добычу. Вы чувствуете себя львом, который завалил бизона, классиком, который получил Нобеля, чиновником, совершившим сделку века… и ваша оборванная, грязная, пьяная в жопу муза, пошатываясь, идёт по двору с дырявой авоськой, где лежат пустые бутылки, какие-то пищевые отходы и прочая дрянь… О, муза плача! О ты, шальное исчадие ночи белой! О, синюшная королева без определённого места жительства, я — твой баснописец, я — твой Шекспир! И сглотнув набежавшую слюну, вслух вы говорите странные, чужие слова:

— Эй, слышь… да ты-ты, леди Макбет! А хошь я тебе стихи почитаю?

Она останавливается и вдруг чистым голоском вчерашней школьницы отвечает:

— А чё здесь-то? Пойдём ко мне на хаус — там и ***нём твои стихи. Вон подвал-то, там ещё Толик-космонавт квасит, но он в отрубоне сегодня…

И вот в этот момент… в этот момент огромное счастье охватывает вас. Вы поднимаете с земли кирпич, выходите из подворотни и, как чемпион мира по метанию ядра, швыряете его прямо в витрину бутика «Паломо Пикассо».
………………………………………………..

                ВЕРБЛЮД

Здравствуй, свидетель моих размышлений! Нынче утром я иду встречать очередной рассвет в пустыне. Что сказать о наших верблюдах? Верблюды здоровы. Погонщики пьяны. Наш мулла, собака, втихаря ел в греческой деревне свинину, и теперь весь караван прочно застрял в долине смерти. Как всякий порядочный бедуин, я, Сергей Николаев, пишу на песке послание тому, кто идёт за мной. Это, конечно, ты, возвышенная душа.

Между тем, стоит морозная ночь на так называемой Средней Рогатке. Это место, где сходятся треугольником Пулковское и Киевское шоссе. В этом треугольнике я часто гуляю по ночам и читаю стихи звёздам. Иногда навстречу попадаются два-три пьяных подростка и весьма недвусмысленно жестикулируют. Серебряные деревья молчаливо созерцают бледные огни города. Я иду и бормочу:

«Поэт или  просто глашатай,
Герольд или просто поэт,
В груди твоей — топот лошадный
И сжатость огней и ночных эстафет...»

А в это самое время безвестный астроном, обитатель огромной красной планеты в созвездии Лебедя, рассматривает в свой сверхмощный телескоп мою лысую башку и удивляется многообразию форм жизни во Вселенной. «А может, — думает он, — это бильярдный шар, который Аллах забил в лузу». Длинные тупорылые трейлеры несутся по широкому шоссе, взметая с обочины снежные змейки. Я иду усталой походкой старого, рано поседевшего человека, и в ушах у меня тяжело бухает сердце. «Это оттого, — думаю я с печальной усмешкой, — что меня опять обломили с покупкой высокого каирского белого верблюда. А ведь сулили так дёшево! И какой был красавец! Нет ни в чём удачи такому непутёвому человеку, каким стал я за годы размышлений. Лучше бы я спокойно пёк ароматные лепёшки для туристов, а не торговал каирским полотном и коптскими тканями!».

Ты, конечно, спросишь, откуда в Петербурге верблюды? Нет, они не забрели сюда из пустыни. Они не сбежали из Петербургского зоопарка. Я давно мечтаю оборудовать у нашего дома детскую площадку с качелями, песочницей, турником и верблюдом — спортивным снарядом для тренировки рук. Но верблюды дорого стоят. Именно поэтому местные власти предпочитают покупать себе мерседесы. Но зато в небе над притихшим ночным городом сколько угодно совершенно бесплатных звёзд. Астроном в созвездии Лебедя потягивает через тонкую соломинку турецкий кофе и весело философствует: «А почему же на этой планете такое множество городов? Забавные существа эти земляне! Они хотят общаться непрерывно, как будто им известно про устройство мироздания больше, чем Богу.  Интересно, они знают, что вселенная когда-нибудь сожмётся до размеров пирожного буше?...». Так, в мыслях о загадочных нас, астроном допивает кофе, снимает пушистые домашние тапочки и ложится спать на ящик из-под картошки рядом с телескопом, накрывшись рваным бушлатом — на то он и есть настоящий инопланетянин и звездочет. Он — чудак и большой любитель земной экзотики. Ну а я в это время бреду домой, увязая по щиколотку в сугробах. По дороге я успеваю сочинить несколько строчек и с порога, не снимая мокрых ботинок и бессовестно оставляя на полу грязные лужи, бросаюсь к компьютеру:
«Только и счастья, что все же звезда
Отсвет неясный роняет на скулы,
Скоро зима распакует баулы,
Пухом тайгу занесет и тогда…»
Ночь. Одиночество. Windows зависает...

Гортанно кричат сытые верблюды во дворе. Матерятся пьяные погонщики. Ветер взметает
песок и ничего не остаётся от моих строчек. Не беда, мой друг — мы ещё запишем всё это на настоящем папирусе, даже если за него придётся отдать всю выручку. А караван всё шёл через пустыню, шёл потому, что горе — не беда.
……………………………………..               

                ГОРЫ

Что ещё можно сказать о жизни после Чернобыля и Хиросимы, после двух мировых войн, изобретения компьютера и открытий генной инженерии? Жизнь удивительна, хотя и тяжела. Тяжела настолько, что десять лет назад я думал, будто не доживу до 38 лет. И у меня  были основания так думать.

Однако дожил. Мало того, осуществил свою мечту побывать в горах и в пустыне. И, кажется, научился писать внятные стихи. Для этого пришлось пройти долгий и трудный путь. В течение десяти лет я писал ежедневно по два стихотворения и складывал толстые тетради в шкаф. Прочитав сотни книг, я понял: прежде, чем сложить стихотворение в шкаф, надо над ним поработать и довести до совершенства. В итоге что? В итоге тот же шкаф. А большая часть написанного благополучно исчезла в огне разведённого мной костра. Но исчезла — это только на первый взгляд. Всё, что я написал, стало моей душой. Всякий труд в этом мире имеет свой смысл.

Теперь это уже не та душа, которая была пятнадцать лет назад. Определённо, я стал лучше. Я иду, и такой путь угоднее Богу, чем бесплодное посещение церкви с целью покаяться и тут же выбросить всё из головы — пойти и жить прежней жизнью. Стихи, люди, молитвы, горы, реки, пустыни — всё это явления одного порядка, это красота нашей планеты и нужно уметь её увидеть, восхититься и понять, что жить стоит. Стоит даже тогда, когда жизнь невыносима. Есть только одна причина не жить — духовная смерть, остановка на пути к совершенству, сон о собственной непогрешимости. Безгрешны только люди с короткой памятью — сказал кто-то из древних.

Пять лет назад от меня ушла жена — потому, что она не могла идти со мной. Потом я нашёл другую женщину. Но и она лишь ходила по кругу. И я пошёл один. Иногда это казалось невыносимым. Одиночество лишало меня сил, но всегда можно было взять ручку и бумагу. И вот однажды я понял, что мир существует не вне меня, а внутри меня. Внешний мир был лишь декорацией, на фоне которой происходила моя внутренняя жизнь. Вот тогда-то я, действительно, увидел Свет.

Это, было на озере, на севере Карелии. Я просто почувствовал себя частью природы, глядя на серое от непогоды, угрюмое озеро, по которому холодный ветер гнал клочья тумана. Вот и всё. Никаких секретов стихосложения. «Мир вне меня» слился с «миром внутри», и границы исчезли. Мне больше не надо было подыскивать самые лучшие слова для стихов, но я знал, как надо писать, и дальше искал не путь, а силы, чтобы идти по этому пути. А позади осталось двенадцать лет труда. И это правильно. Потому что самый простой результат — это самая сложная борьба в жизни человека. Чтобы понять лёгкость обретения свободы, нужно пройти через горы. И тогда я увидел горы. В тридцать семь лет. Но мне уже было легко через них идти.
…………………………………………….

                СМЕРТЬ

Небо над городом такое пасмурное. На душе буераки, канавы, колдобины... А счастье, казалось, уже так близко приближалось ко мне в чёрном балахоне, с косой в руках и с крепким оскалом под капюшоном. Поехать, что ли, вечерком на кладбище — побродить среди могил, обнажившихся под оседающими сугробами, вспомнить прошлое? Не знаю. В голову приходит, что в последнюю осень я не видел перелётных птиц в небе над городом. А ведь мне так нужно верить: птицы обязательно долетают до своей Африки!

Так или иначе, птицы лучше людей знают, куда нужно возвращаться. «Любишь ли ты, плюшевый Медведь, жизнь? Хоть немного любишь?» — спрашиваю я себя. Ответ бултыхается где-то в дальнем уголке сознания, беспомощно шевеля ластами в реке времени. Никто не придёт сегодня ко мне вечером, не будет пить со мной чай, кроша дешёвое печенье «мария»....

А ещё у меня есть фотографии. На фотографиях я на фоне вечности — на фоне гор, озёр, узловатых сосен... но никто не придёт крошить печенье «мария» и болтать о стихах.… Да и стихов-то на самом деле на планете Земля уже нет — одна версификация. С точки зрения менеджера по рекламе, а я им по странному стечению обстоятельств и являюсь, с этой точки зрения стихи — неудачный слоган с неопределёнными задачами. Я заглядываю в шкаф и обнаруживаю, что печенье «мария» закончилось, зато есть зубная паста и стиральный порошок «аист». Птицы исчезли.  Почему они исчезли? Аисты, соловьи, иволги... Я делаю три глубоких вдоха и начинаю насвистывать песенку «Всё могут короли...» Соловьи летят где-то над африканскими просторами и ничего не знают обо мне. Они не знают и им все равно, что я разучился петь легко и могу только стучать по клавиатуре непослушными замерзающими пальцами. Я — менеджер по рекламе, странный продукт цивилизации, абсолютный трезвенник, если говорить об алкоголе, если...

Нет, я смотрю в окно. Там происходит ранняя, пасмурная, холодная весна, торчат вдоль шоссе рекламные щиты с полуголыми тётками, мчат тяжёлые чёрные мерседесы... Тётки не приходят крошить печенье «мария», тётки любят мерседесы…. Возможно, так и пройдёт остаток жизни, но я напишу ещё множество текстов. А пока я позволю себе….

Смерть приходила нынче в полночь и стояла совсем близко у изголовья моей постели, стояла и слушала моё дыхание, что-то замышляя. Я проснулся от шороха её балахона. Тогда смерть смутилась и поспешно вытащила из кармана карты. Увы, я не умею играть в подкидного, и потому всю ночь мы оживлённо говорили о литературе. О том, кто из писателей как умер. Утром, когда за окном стало светлеть холодное небо, смерть разругалась со мной и ушла, выпив на дорожку чашку чая с сахаром. Ушла, грубо хлопнув дверью. После ухода гостьи в комнате остался жуткий запах серы, дыма и дешёвых духов. Птицы исчезли. Возможно, скоро исчезнем и мы.
……………………………………………….               

                ПЕТЕРБУРГ

Опять наступил полный застой. Пытаюсь работать, но крокодил не ловится. Кокос тоже не растёт. Придётся сварить сушёных грибов — и то еда! А вообще жизнь похожа на полосатого ёжика — и колется, и мимикрирует! Говорила мне мама: «Не связывайся с этими денежками — они от тебя всё равно убегут! Не жили богато — нехрен начинать!»

Петербург большой и дикий город. В нём можно заблудиться и оказаться где-нибудь в Америке. А можно утонуть в самом неожиданном месте — в луже перед продуктовым киоском или просто в люке... ну, люки это отдельная тема. Иду я как-то по Лиговскому проспекту и вдруг трах-бах — по пояс в люке и кто-то подо мной  шевелится. Глянул — а это сантехник расплющенный. Смотрю я на него, а его плющит всё сильнее. Потом пошли вместе в магазин: он за пивом, а я за хлебом «столичный». А то, бывает, спешишь куда-нибудь и лбом об столб на автобусной остановке шандарахнешься. Так опилки из глаз и посыплются! Бесполезно спрашивать, почему столб не на месте поставили: может, он сам сюда пришёл, а может, его узбеки не там вкопали, прораб тоже был узбек. А реклама кругом так и блещет, так и переливается... Что рекламируют, правда, непонятно. Вдруг видишь мобильник размером с трёхэтажную халупу и очумело чувствуешь, как в горле застревает матерное слово МОТО. Нет, жить спокойно в этом городе невозможно. Пока стоишь разинув рот, на тебя уже прет черный ворон-мерседес, как бульдозер на гору низкосортного угля. Из него выскакивает иностранец, хватается за голову и на чистом рязанском диалекте кричит: «А що ты светофору не глядыть!!!» Тут ты понимаешь, что попал.

Что это значит, я не знаю, но так говорят. Может быть, это означает, что ты стал представителем сексуальных меньшинств? Во всяком случае, к девушкам на улицах Петербурга лучше не подходить. Мало того, что девушка может оказаться мужиком с крепким запахом перегара, но она ещё и продемонстрирует тебе новейшие французские штучки. Ох, не спрашивайте про штучки! В Петербурге ещё и не такое есть! Бывает, идёшь и вдруг «Салон ТИМ». Сразу вспоминаешь детство и знаменитого утёнка. Думаешь: книжный магазин для детей. Заходишь, а там резиновые женщины. Спрашиваешь, а почему ТИМ? Объясняют: рокеры две буквы отвинтили на запчасти.

Нет, всё-таки трудно жить в Петербурге! Ещё персонаж Достоевского заметил: «И чего только нет в ефтом Питере! Окромя отца и матери всё есть!» Есть-то есть, да не про мою честь. Ни птичкам, ни плюшевым мишкам не полагается ничего, окромя благ духовных. Слышно, как радио на кухне у матери исполняет разудалую песенку:

За что же мы боролись,
за что же мы сражались.
За что мы проливали нашу кровь?
Они ведь там пируют,
Они ведь там гуляют,
Они ведь там имеют сыновьев…
…………………………………………………..

                ЁЖИКИ В ТУМАНЕ

Лета течёт где-то рядом. Вот почему у меня уже ничего не болит — ни животик, ни гляделки, ни хапалки, ни топталки. И вообще, я воды Леты пью, мне доктором запрещена унылость. Это ничего, что в голове только туман, и в тумане ёжики. Зашёл ёжик в музей Ленина — оформил заказ на вывеску. Поплакалась ёжику директор музея: такая беда — вывески на улице снимают одну за другой. Музей совсем бедный и разоряется на рекламной мелочёвке. А между тем, историческое здание давно не ремонтировалось — штукатурка со стен отслаивается, как коммунистическая идеология от умов граждан в конце застоя. Даже не знаю, кого жалко больше — директора, Ленина или всех нас?

Что же дальше будет с тихой подмосковной рощей? Мне сова недавно нагугукала: все путинские годы всю шоблу водят за нос в тумане, и как бы не кончилось ядерной кнопкой: если поймут, кто сусанин, этому сусанину терять будет нечего. Думая о Гепатите Пе, я прихожу к выводу, что это ещё не была сама болезнь, а только первые симптомы. Может быть, эти 90-ые годы не были такими уж страшными и могли бы ёжиков превратить в полноценных пушных зверей, которые и на хорошую русскую ушанку годятся, и на европейскую шубу. Но что-то пошло не так, и весь волшебный лес превратился в мировое Зло. Ёжики облезли настолько, что многие из нас даже принимают их за крыс, а по телевизору неотступно маячит деловитый сусанин и обещает, обещает, обещает…
………………………………………………….         

                ВРЕМЯ СОБИРАТЬ КАМНИ

Бог смотрит на нас. Земной шар вертится. Питер стоит, как стоял. На камне, костях и крови. Серьезные люди воруют оптом, целыми поездами и кораблями. Бомжи молча бомжуют. Алкоголики матерятся и квасят. Часы на Невской башне показывают время. Проститутки дают профессионально, но с большой неохотой. Чиновники в костюмах от Сен-Лорана посещают театры. Поэты пишут о дождях. Ночью разводят мосты строго по расписанию. Дворник Степанов меланхолично подметает листья. Узбеки строят торговые центры и кладут одноразов… тротуарную плитку. Всё путём. Время собирать камни. Ключ Иппокрены бьёт прямо из-под асфальта у моего дома, грозя ошпарить. Проводятся поэтические конкурсы. Дети грезят телепузиками и смешариками. Влюблённые смачно целуются на эскалаторах. В церкви пахнет ладаном. Цены на требы растут. Хлещет ржавая вода из крана. Денег на еду мне не хватает. Ветхая лепнина валится на прохожих. Иномарки давят пешеходов. Девушки увеличивают губы и бюсты в специальных клиниках. Подростки курят траву и слушают... всё путём. Все при деле. Время разбрасывать камни. Бездомные псы валяются на тротуарах рядом с бомжами. Молодые мамаши радостно катят коляски и планируют, как распределить материнский капитал. Нева течёт и впадает в Лету. Хозяева продовольственных сетей считают прибыль на Сейшелах, Мальдивах и в Дубае. В России они почти не бывают — дела ведут рабы разных уровней. Вывески на английском освещают тёмные улицы. Ночь, улица, фонарь, аптека. Исхода нет. Люди всё ещё любят, верят и на что-то надеются. Старушки продают у станций метро носки. Грязные, оборванные дети голосят в тесных вагонах: «Люди добрые, поможите!» Я сижу за компьютером и гроблю здоровье. Бандиты убивают. Менты грабят. Люди в муках умирают от рака. Облака летят вдаль. Звёзды не падают с неба. Земной Шар вертится. Время молиться и каяться. Финский залив плещется у Дамбы. Люди работают, болеют и часто плачут. Слезы их неисчислимые, неистощимые… Кораблик негасимый как плыл, так и плывет по серому небу. Все умирают. Все.

                МИЗАНТРОПИЯ

Меланхолия плавно перетекает в мизантропию, а мизантропия в чертовщинку. После общения с многочисленными сумасшедшими в интернете чувствуешь огромную радость, глядя в лицо человека, задумавшегося просто о том, не пожарить ли ему картошки. Желательно со мной вдвоем. Я хотел, чтобы этим человеком была девушка, читавшая сегодня в метро дамский роман и наступившая мне на ногу от полноты отождествления себя с героиней, отдавшейся графу на третьей странице.

Но бог рассудил иначе — девушка посмотрела сквозь меня, как сквозь привидение, извинилась и вскоре вышла на станции, чем-то напоминающей средневековый замок. А я поехал дальше. На следующей остановке в вагон вошла дама лет тридцати семи и, усевшись в углу, достала детектив. Я подумал, что тридцать семь — это не так уж страшно, и стал через её плечо читать о похищении Горелого. Уже на второй украдкой прочитанной странице были обнаружены четыре трупа, один из которых был расчленён. Дама достала платочек и смахнула слезу. «Какая чувствительная!» — подумал я, но тут вагон тряхнуло и мне пришлось упереться рукой в её колени, чтобы не упасть. «Ну, — вскрикнула она, — что за хамство. Много вас тут таких». — «Извините, извините!» — пробормотал я смущённо и почему-то подумал, что у неё картошка обязательно подгорела бы.

Вагон свистел в тоннеле, словно мы летели в преисподнюю. Сместившись в сторону, я увидел симпатичную особу, уткнувшую носик в фэнтези. Приободрившись, я начал читать историю охоты на какого-то дракона. Дракон, похоже, был милейшим существом — он всего лишь выдыхал огонь, летая над городом колдунов. Не успел я прочесть и страницы, на которой несколько человек успели превратиться кто в гнома, кто в эльфа, как женщина злобно взглянула на меня и захлопнула книгу. «Что это за подглядывание?» — фыркнула она. «Простите, — извинился я, — я только хотел познакомиться, ведь я пишу стихи. Вы читаете стихи?» Незнакомка нервно дёрнула головой и попятилась: «Стихи? Стихи читают дети в школе! И вообще, что вам от меня надо?» Какой-то парень, размером с Валуева, подвинул меня своей ручищей и, злобно сказав «не лезь, тебя не звали», развернул газету с огромной фотографией голой  тётки на первой полосе.

После всего этого у меня пропало желание с кем-либо знакомиться. И уже не представлялась весело потрескивающая сковородка с жарящейся картошкой. К тому же никакой картошки купить я давно не мог из-за фантастической бедности, в которую впал, занимаясь литературой. Поезд летел сквозь темноту в неизвестное будущее, где все законы бытия были нарушены. Но на этом неприятности мои не закончились.

Когда я добрался домой, я был уже настоящим человеконенавистником. Болела спина от слишком долгого стояния в транспорте, и мерещились графы, паханы и расчлененные драконы с эльфами. Плохо понимая, где нахожусь и что со мной происходит, я насыпал в кастрюлю гречневой крупы и, предаваясь размышлениям о собственном призрачном существовании в этом мире, начал варить кашу. Но на беду в дверь позвонил сосед, пришедший попросить почитать какой-нибудь детектив. Увы, я не мог ничем помочь, но сосед  долго отказывался в это верить.

Когда я вернулся на кухню, из кастрюли уже шёл дым. Тут я почувствовал, что я не просто мизантроп, а настоящий зверь, и к тому же голодный. Тогда, достав с книжной полки «Робинзона Крузо», я открыл место, где дикари собираются съесть Пятницу, и с наслаждением стал читать.
…………………………………………..

                МАТРИЦА

Вот и весна наступила, стремительно и безжалостно. Извела красивые сугробы, сбросила сосульки с крыш и заставила всех без исключения беспокоиться по поводу подпорченной временем человеческой наружности. Между тем по электронной почте я получил множество жалоб от своих корреспондентов и корреспонденток — у всех что-то не заладилось, что-то пошло наперекосяк — убавили зарплату или вовсе сократили, заболели зубы, дети от рук отбились, муж пустился во все тяжкие и вообще… весна наступила! Только одна женщина мне так и не пожаловалась. Она вообще ничего не написала — мне даже стало казаться: не сон ли это, что зимой я был в Астрахани в гостях у Шуршалотты, умнейшей женщины-инвалида, маленького мудрого Сократа. Ах, тогда я так много важного услышал от неё, что как будто немного успокоился по поводу отсутствия своего собственного места под солнцем. Но это было уже давно.

И вот я сижу на девятом этаже, в доме на Пулковском шоссе, а солнце ярко освещает соседнюю бетонную коробку и грязный пустырь. Ничего не происходит на земле уже две тысячи лет. Я знаю, что меня нет, что я, словно в фильме «Матрица», нахожусь внутри компьютерной программы. Нет Астрахани, нет Петербурга, нет Москвы, где живёт половина моих адресатов и, наконец, нет России. Что же есть? Есть моя тень где-то на девятом этаже. Весна наступила? А разве была зима? Я ведь точно помню, что весь январь шли дожди и город тонул в грязи. И какой это был город? Вашингтон? Лиссабон? Хошимин?

Но здесь мой взгляд случайно падает на томик Мандельштама. Это те самые стихи, что написаны в ужасные двадцатые-тридцатые годы двадцатого века. Вот они вполне реальны — от них у меня выступают настоящие, живые слёзы. Я к губам подношу эту зелень, Эту клейкую клятву листов  — читая это, я понимаю, что я есть.

Внезапно раздаётся злобное пиликанье телефонного аппарата: «Сергей Анатольевич? Вы можете подойти с товаром в четыре часа к памятнику Ленину?» О-о-о! Могу ли я? Я могу даже переместиться по воздуху ради ста рублей, на которые, очень кстати, куплю немного интернета. И потом всё-таки весна!

В четыре часа я стою под огромной вытянутой бронзовой рукой и пинаю носком ботинка осколки пивных бутылок. Какие-то школяры, играясь с мобильниками, беспричинно, абстрактно смеются рядом, кажется, ожидая подружку. Я по-прежнему нахожусь внутри компьютерной программы «Весна». По другую сторону проспекта я вижу огромную вывеску «NEO». Одетые в какие-то немыслимые грязные пальто старики и старухи, шаркая, идут среди разодетой в турецкое и китайское барахлишко молодёжи. А вот и я! Меня зовут Пух. Просто Ужасный Характер. Плюшевый медведь из книжки Милна. Впрочем, книжка тоже существует почему-то в электронном виде и открывается исключительно в программе «word».
…………………………………………….
               
                ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Десятое апреля две тысячи-не знаю какого года. Воскресенье. Шесть часов вечера. Я сижу на неуютной автобусной остановке у края шоссе, пытаясь разглядеть сквозь пелену дождя автобус. Но мимо проносятся только шустрые маршрутки — мне они не по карману. Остальным ожидающим, видимо, тоже приходится экономить — никто не голосует. Странно и прерывисто шелестят капли, падая на жестяную крышу остановки. Справа от меня сидит совсем юная девушка в спортивной курточке. Слева — жутко накрашенная старуха в меховой шубе. Под ногами в луже плавают окурки. Деловитый мужик в остроносых ботинках и модном пальто нервно прогуливается у меня перед глазами.

— Простите, девушка! — обращаюсь я к соседке справа, которая зачиталась книжкой Дарьи Донцовой с таким интересом, словно это Библия нашего времени. Девушка вздрагивает от неожиданности. Она, конечно, не может знать, что сегодня окончательно рухнула моя жизнь (впрочем, эта катастрофа со мной происходит ежедневно последние… не знаю сколько лет, но я уже успел основательно привыкнуть).

 — Простите, девушка, — говорю я, стараясь придать голосу как можно более вежливый тон, — какой сегодня год? Я имею в виду по христианскому летоисчислению!..
Девушка медленно облизывает красивые, полные губы и поворачивает ко мне лицо. Она смотрит на меня с подозрением и молчит. Молчание нарушает старуха слева:

— Ишь ты, борода седая, а туда же — к молоденьким приставать. А если бы твою дочку вот так, на остановке, и… «какой сегодня год». Зачем только…

— Послушайте, — я обрываю старуху на полуслове тихим равнодушным голосом, — я могу и вас, уважаемая, спросить, какой нынче год. Хочется, наконец, выяснить в какой исторический период шёл столь затяжной дождь и так долго не было автобусов на этом шоссе.

— Это же надо так ужраться! — деловитый мужик остановился, широко расставив ноги, и в упор сверлит меня взглядом, — Иди домой и проспись, мудило! А то сейчас я тебе объясню, сколько лет прошло с начала Перестройки.

— А сколько? — живо интересуюсь я. Мужик расправляет грудь, вынимает руки из карманов пальто и… мимо остановки на бешенной скорости проносится «мерседес», подняв огромный фонтан грязной воды.

— Вот урод! Засранец хренов! — Мужик беспомощно пытается стряхнуть брызги с пальто, криво оскалив зубы.

— Всегда что-нибудь случается, когда путешествуешь во времени, — неожиданно произносит девушка и как-то нехорошо улыбается. Я смотрю на неё без всякого сексуального интереса — я только хочу немедленно узнать, какой такой нынче год, хотя бы для того, чтобы, наконец, выбрать язык, на котором я буду разговаривать с аборигенами, подобными нервному типу в пальто. Но главное, мне надо узнать, сколько прошло лет с тех пор, как…

— Я прибыл сюда с определённой миссией — уничтожить всех вампиров, пока они не высосали кровь из бедного местного населения! — почти со злостью и отчаяньем кричу я, и старуха отодвигается от меня на самый край скамейки.

— Тогда сейчас 2005-й, — сообщает девушка. «Гы-гы-гы-гы!» — смеётся деловой. В это время вдалеке, у перекрёстка, показывается наш автобус.

— Наконец-то! — вздыхает старушка. — А то здесь, неровен час, из карманов всё повыгребут!

Она что-то там продолжает бормотать себе под нос, но я уже не слушаю. Жизнь рухнула, снова рухнула. Выходит, прошло уже одиннадцать лет с тех пор, как умерла Ася десятого апреля. Накануне этого дня я всегда лишаюсь сна — меня мучают воспоминания о нашей короткой любви. Какое упоительное, огромное счастье ворвалось тогда в мою жизнь. И так же быстро ушло вместе с Асей.

Путешествуя где-то на границе яви и бреда, последнюю ночь накануне десятого дня апреля я сижу в кресле, смотрю в стену и только на рассвете засыпаю. После полудня наступает пробужденье — голова налита свинцом и мысли путаются... Железный навес у края шоссе. 2005-й год от Рождества Христова. Подъезжает автобус. Мы все садимся и следим, как по стёклам стекает дождь. Через четыре остановки я выхожу у кладбища. Девушка, старуха и деловой провожают меня глазами. «Странный человек!» — думают все трое. Автобус трогается. Я стою на пустом шоссе, и с капюшона капает на лицо. На голых
тополях каркают вороны. Если бы Ася не умерла… ……………………………………………….
               
                ВЕСЕННЕЕ ОБОСТРЕНИЕ

На улице дождь. Холодная петербургская весна. В такую погоду обычно сидишь дома за компьютером и думаешь о смысле жизни. И не находишь ответа. А может и нет разгадки этой тайны? В самом деле, Бог создал человека вовсе не для каких-то целей, а, похоже, по наитию. «И увидел Бог, что это хорошо...» Видимо, он был большим эстетом. Но сделал он нас из сомнительного материала. И всё оказалось не хорошо, а  довольно плохо: мы стали мочить друг друга и разделились на бедных и богатых. Многие вообще забыли, что их создал Бог, и сильно о себе возомнили. Что же остаётся Богу, как не прижучить нас как следует? Вот он и подсунул нам СПИД и ядерное оружие. С такими игрушками мы можем разнести весь наш детский сад.

А пока я в ступоре сижу перед своим компьютером. Страшно прикасаться к клавиатуре, когда в голове такие мысли. Например, думается: «А если сейчас выброситься в окно — смогут ли найти хоть какое-нибудь применение моим черновикам? Возможно, их отдадут детям на бумажные самолетики. Дворники будут сметать беспомощных птичек в большие кучи вместе с листьями, поджигать и… дым моих мыслей достигнет неба…»  Бог, конечно, в курсе, как сильно страдают подобные мне типы от всевозможных безобразий, которые устраивают на земле люди. Я не хочу жить в таком бардаке! Что уж там говорить обо всех этих оборванных бомжах у станции метро, о нищих детях, о безногих калеках, ползающих по вагонам на обрубках, чтобы собрать на хлеб себе и на «мерседес» хозяину…

Но самое ужасное в этом мире — это я сам. Я настолько беспомощен, что не могу изменить даже расположение мебели в моей комнате. Комната принадлежит скорее не мне, а матери. Полубезумная женщина бдит на страже домашнего порядка. К сожалению, этот порядок сильно отличается от того устройства мира, о котором мечтаю я. Её порядок похож на склад рухляди в каком-нибудь железнодорожном пакгаузе. Господи, почему я должен здесь жить? Почему я вынужден ходить по земле и смотреть на пьяных мужиков, на злых баб, на детей с признаками шизофрении на лице, на выгуливаемых, загадивших все газоны, огромных собак, которые готовы сожрать меня живьём за неосторожный взгляд на хозяина? И что хуже всего, я не могу найти мира в своей душе, пока мир устроен неправильно. Моя душа связана со всем, что происходит вокруг. Господи, неужели есть счастливцы, которые могут уноситься мыслями прочь и оставаться в небесных сферах сколь угодно долго?

И всё же… всё же скоро придёт начало июня — та особенная светлая и тёплая пора, когда Петербург становится сказочным городом, по которому хочется бродить весь долгий день, а ночь просидеть на ступеньках, что спускаются к невской странной воде. Даже безумные жители города станут говорить немного мягче, выкатят на улицу коляски с детьми, может быть, даже станут улыбаться. А что буду делать я? Я буду всё так же сидеть у компьютера и пытаться найти призрачный ответ на призрачный вопрос: для чего мы живём? Мы отравили воду в озёрах и океане, мы завалили всю землю пластиковыми бутылками, мы истребили большинство животных и заразили атмосферу своим дыханием, своей ненавистью и неудовлетворённостью. Бог зря поставил на нас, как на козырную карту. Мы — жалкие семёрки, а не тузы.

Моя очень уставшая от жизни мать с утра до вечера занята приготовлением еды на кухне. Вечером приходят отец и брат, они все садятся за стол — весь вечер проходит у них, как у большинства людей, — за едой и просмотром телевизора. По телевизору показывают всегда одно и то же: очередной теракт в новостях, или детектив, где люди убивают за деньги и почему-то похожи на взбесившихся обезьян, или рекламу «Мистер Пропер»… «Мистер Пропер» готов смыть всю грязь с вашей кухни в умирающий Атлантический океан. Но какое вам дело до уничтожения биосферы, если вы получаете удовольствие, а это главная цель вашей жизни?.. Только очень редко небо в окне очищается и высокие, ясные звёзды подмигивают мне с ехидцей. Если даже Бог создал человека с высокой целью, он точно ошибся в выборе материала. Человеческая плоть слишком боится смерти, слишком любит удовольствия, слишком агрессивна и эгоистична. Мозг, который, казалось бы, должен всем этим несовершенным устройством управлять, чаще отказывается работать, чем находит выход из лабиринта… И всё же…

Лето наступило. Зазеленели парки и газоны. Прохожие и даже рабочие на строительных лесах стали улыбаться. Важные голуби вышагивают вдоль скамеек у Казанского Собора, где сотни людей едят мороженое, лущат семечки, ждут возлюбленных, устраивают деловые встречи. Город красив ныне, как никогда, красив до спазм в горле, как писала когда-то французская писательница про Париж, правда, осенний. Даже щиты с рекламой не так уж портят его — город стоит уже триста лет и что ему до щитов, которые завтра снимут и… заменят новыми щитами. На новых будет уже не «Мистер Пропер», а «Мистер X», который отлично прочистит ваши мозги и аккумулирует вашу энергию для возрождения Океана. Одинокий поэт Винни Железные Опилки вдруг станет всем нужен. Люди перестанут читать газеты, они будут получать информацию прямо из космоса, мобильные телефоны будут автоматически отключаться в театрах на входе… happy and, господа, happy and… а пока я сижу у компьютера и моё тело вот-вот откажется снабжать кровью и питательными веществами мозг. И за окном вечно серое небо. И гудит заунывно вентилятор компьютера. Когда-нибудь все-таки люди будут жить долго и счастливо, если Бог не ошибся в своих столь хитроумных расчетах…
………………………………………………….               
               
                ЛЮБОВЬ

Летний дождь ударил внезапно по листьям тополей, по крышам киосков, по горячему асфальту. Мы забежали под арку. Здесь было сумрачно и странно. Я обнял ее и ощутил сквозь намокшее платье маленькую грудь. Время замерло, но будущее напоминало о себе раздражёнными голосами людей, доносившимися из окон в глубине двора. По улице с воем промчалась машина скорой помощи. Дыхание женщины становилось всё более быстрым и как будто мучительным. Воздух вокруг нас наполнился электричеством. Громко шумел водосток, и радостно билось моё сердце. Было слышно, как жильцы дома закрывают окна.
— Я люблю тебя! — сказала она и поправила мокрые каштановые волосы.
— Я люблю тебя! — невнятно повторило эхо в глубине узкого петербургского двора.

Седой, сгорбленный старик с палкой, весь мокрый и оттого казавшийся очень несчастным, вошёл под арку. Я взглянул на него и увидел собственное лицо, каким оно будет через несколько десятков лет, изборождённое морщинами, покрытое жёсткой щетиной — печальное лицо уходящей жизни. Старик посмотрел на нас и тяжело закашлялся. Ярко сверкнула молния и раскат грома заглушил его кашель. Горячие губы скользили по моему лицу. Аромат духов и мокрых волос был пронзителен.

Когда мы очнулись, дождь уже кончился и большой сизый голубь расхаживал вокруг лужи у входа под арку. В луже плавала пыльца жёлтыми разводами на бледно-васильковом.
— Мария, — сказал я, задыхаясь от волнения, — а ведь это случилось счастье!
Она не ответила и снова обвила мою шею руками.

Я вспомнил, как несколько минут назад уходящий старик гулко стучал палкой по асфальту. Теперь под аркой прошмыгнула серая взъерошенная кошка. Женщина, голубь, старик, кошка — всему этому предстояло остаться со мной навсегда. День плавно перетекал в белую ночь.
Жить было трудно. Жить было нужно…
………………………………………
               
                ПОСЛЕДНЕЕ ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ               

Сколько ещё лет мне скитаться по этой чужой земле? Ты, сотворивший мир, знаешь сроки, так почему бы тебе не ответить на мой вопрос, чтобы я успел посадить все нужные цветы?

Множество разных чувств охватывает душу, когда деревья теряют последние листья, но ни одно  меня так не тревожит, как чувство незавершённости работы над книгой.  Друзья и родственники смеются надо мной — им кажется, что здесь нечего завершать, хотя бы потому, что цветы, как только за ними перестанут ухаживать, разрастутся или, наоборот, погибнут, и никто не сможет прочесть этот прекрасный текст. Увы, люди не верят обычно в глубину замысла живущих рядом с ними. Белые левкои, красные гладиолусы, рыжие бархатцы — все они своей мимолетной красотой должны донести до людей мысли о необходимости переустройства мира, ибо ты, Творец, тоже не успел многое завершить.

Нет ничего более постоянного, чем незавершённые дела и недоработанные главы. Вот уже сорок лет я езжу из города в город, выкапывая на клумбах именно те экземпляры, которые наилучшим образом передадут мои мысли.

Однажды, я поднялся на небольшом самолёте, чтобы увидеть уже готовые страницы книги. Мой драгоценный участок у въезда в трудный каменный мир города читался легко и производил впечатление обнажённой мысли. Оставалось посадить всего восемь миллионов цветов, и всё было бы готово, но я зачем-то рассказал об этом своей невесте, и она, сочтя меня за сумасшедшего, отказалась от своих, казалось бы решённых, планов.

Тогда мне хотелось покончить с собой, но книга не отпускала, и теперь, когда осталось посадить только пять миллионов самых точных растений, я верю, что доживу до завершения многолетнего труда. Как только это случится, книга будет прочитана жителями других планет — ведь так всегда бывает. Только завершённый труд находит своего читателя. О, тогда я умру с улыбкой на лице и спокойным сердцем. Книга откроет путь для соединения усилий всех цивилизаций в работе над переустройством мира. На закате книга будет сама собой закрываться, ощущая законченность дня, а утром цветы снова и снова будут возвещать о бессмертии и совершенстве. Моё же скромное имя останется в тени, поскольку титульный лист, засаженный одними розами, не содержит указаний на авторство. Да это и не нужно — главное, чтобы никто не забывал названия книги и шифр в каталоге других цветочных книг, которых, несомненно, напишут ещё много.

                ЭПИЛОГ

Весной 2009 года я оставил Марию и уехал в Астрахань. Там мы с Шушарой Мудрой зарегистрировали брак. В Загс, находившийся на четвёртом этаже без лифта, я занес любимую на руках, а потом вернулся вниз за инвалидной коляской. Нашу любовь я считаю подарком судьбы. Два года мы путешествовали летом пешком с инвалидной коляской и палаткой по России, а зимой скучали в Астрахани. Но скучать долго не пришлось — по вине добрых людей мы вынуждены были продать квартиру и уехать в Петербург. Промаявшись полгода в поисках жилья, на которое не хватало денег, мы, наконец, осели в диковатом посёлке в 40 км от Выборга. Здесь мы и живём в окружении карельского леса и не слишком дружелюбных местных жителей. С цивилизацией нас связывает ухабистая дорога, по которой пять раз в день ходит «пазик» — самое подходящее средство для перевозки инвалидов по буеракам. Птица Гордая так и не вышла замуж. Фролито умер от передоза. Ритта умерла от рака. Маня и Костя разошлись. Мой отец внезапно умер в 2015 году в расцвете физических сил. Ещё до этого мать неожиданным образом переместилась в Германию, откуда наезжает в Петербург, чтобы руководить моим братом. Я престал считать себя плюшевым мишкой Винни, поэтом и неудачником. Видимо, это выдающаяся победа отечественной психиатрии. Я пишу, ухаживаю за женой, которая окончательно потеряла способность двигаться, и лишь изредка бываю в Петербурге. Со всеми студиями я порвал и потерял всякий интерес ко всему, кроме непосредственно самого процесса сочинения стихов. Но это сочинил не я:

Товарищ, товарищ,
Скажи моей ты маме,
Что сын ее погибнул на войне…

                КОНЕЦ
                27.04.2017
Санкт-Петербург-Астрахань-Житково-Гатчина