Евгениум

Первое.

Вот дрогнула ветка на ветру, и дрогнула душа, и понеслась она во всю дурь, кажется, минуя тел людских – и исчезла она, душа – и не коснулась ни единого листика душа на дереве или кусте, или травинке. И летит, летит душа. И ревёт, ревёт ветер. И навстречу ей ветер, и насквозь душа ветра. В этих окнах то печаль, то горе, то печать зла, не то ли доброе что-то… и свет в этих окнах… там жизнь в этих окнах… И нет пока ни в одном из этих окон его… Не его окна то.
И вот, ещё при рождении, мать его, тринадцати лет от роду, возненавидела всё человечество и каждого в нём, и любила ли она хотя бы крохотную частицу сонма людского в виде сына её, Евгения, так и не довелось узнать тому. И первые шаги свои и слова обращал Евгений к бабушке своей и почитал её ближайшим себе человеком в целом свете окрест него. Вначале играл он со всеми детьми и казался таким странным и нелюдимым. То подаст бабушке очки ею потерянные, то, читая мысли словно, в самую трудную минуту подходил Женя к бабушке, когда от боли у той уже готовы были появиться слёзы, чтобы скатиться с краешков глаз её, и прикладывал он туда, к месту наболевшему, свою маленькую ручонку, а вторую всегда вкладывал в ладонь бабушкину, и боль уходила куда-то. А это маленькое доброе существо давало бабушке новые силы к жизни. И она брала внука за руку и вела на кухню. Попоить ли чаем того душистым с травами, попотчевать ли частицу свою сердцу близкую конфетой. А Женя всегда делил пополам конфету да свою половину не тронет, пока и бабушка не съест половины своей, а та-то и спрячет половинку, а потом подсунет обратно внуку незаметно, а он опять делит, и бабушка достанет конфету другую, да сделает вид тогда, что будет есть её, а так и проведёт внука.
И не произнёс Евгений ни слова до самой смерти бабушки. Столь многое не сказал он ей, не сказал самого главного ей он. Быть может, только дела его смягчали жизнь её. Робка была любовь его, ото всего сердца была любовь его. И столь же велика была скорбь Евгения, но и радость его. Ибо настанет и его час, и тогда, исполненный радостью великой, предстанет он на Суд Божий и будет справедлив к нему Создатель.
Евгения оформили в детский дом. Женя жил там и ел, учился. Лёгкой была учёба ему. Но не любил говорить он никогда. Только маленький, каким чувствовал он себя в душе своей, котёнок был другом его, неожиданно ему в жизнь вошедшим. Всегда удавалось что-то утаить Жене от завтраков, обедов, ужинов для приятеля своего, которого иногда только чесал за ухом он.
- Эй, немой! – Кирилл подошёл к Евгению. – Чего там возишься? Животину завёл себе что ли? Дай посмотреть хоть. – Кирилл подошёл близко и наблюдал тоже за котёнком.
- Он пришёл сюда. Я кормлю его. Он был голодный. – и Женя почесал котёнка за ухом.
- Понятно. – Кирилл усмехнулся и хитро глаз прищурил правый, да и ушёл. Ушёл потом и Евгений.
Утром Жене пришла посылка. Её положили подле его тапок. Там лежал мёртвый котёнок. Шерсть возле горла была взъерошена, а у открытой пасти шерсть запеклась в багровые конусы от капелек крови. Он был совсем холодный. И не просил есть. Глаза не блестели на солнце. А язык стал неприятно розовым. И Женя погладил его совершенно живую шёрстку, почесал за ушком и понёс кормить его. Живым и с блестящими глазами. И котёнок ушёл. Он больше не приходил, чтобы его кормили. Котёнок больше никогда не приходил…
А время текло себе ровно. И Евгений оказался вне стен, вскормивших его. Он поступил в МГУ и закончил его. И вернулся в дом свой. В дом бабушки своей. Было много пыли. Нужно много убираться. А на улице сидела пьяная женщина. На самом крыльце. Она держалась за живот ладонями, а сквозь пальцы её текла кровь. И поверх было видно вываливающиеся внутренности.
Евгений подошёл близко к ней и взял за руку её, и отвёл ладони женщины от живота её, и водрузил внутренности обратно ей, а сам тихонько вёл по краям пальцами, и рана срасталась, как если бы лепил он руками саму плоть женскую. А потом взял на руки её и посадил на скамью. Да возвёл глаза свои кверху и вошёл в подъезд свой.

Второе.

На утро уже соседи говорили о возвращении Жени, пьяница рассказывала какие-то невероятные сплетни о нём и мнила почти что женой себя Жениной; кто-то здоровался с ним и протягивал руку, звучали голоса и имена, и столь много голосов и имён, будто рой пчелиный это – а всякий желал запомненным себя сразу и навсегда, и никто не желал слышать вопросов о своём именовании человеческом. Терпение жесткое и ровное было в душе Евгения. Улыбка не сходила с лика его, и всякое прикосновение рукопожатием свершал он обряд будто – влагая аккуратно ладонь приветствующего в свои и оволакивая теплом ладоней своих ладони чужие. И чьи-то ладони чуть влажные и маленькие оказались в его – и Женя увидел лицо её. И не заметил лица её.
А Екатерина мелькнула мимо и считала себя замеченной и озвученной с уст её:
- Я Катя. Соседка. Помнишь, – и поправила волосы свои, – может?
- Конечно. Столько знакомых и давно забытых лиц и имён сейчас предо мной. Здравствуй, Катя.
И ладонь её легла в его ладони. А голова его чуть склонилась в момент этот.
Сегодня отдыхал Женя, и отягощенный был он общением едва. Молчание и тишина были в квартире его. Он принялся за уборку. Столь долго не было Евгения дома, что забыл он дом и даже предметы в нём.
Евгений собрал свои игрушки и собранную пыль с чехлов и вещей, да и сами вещи. И набралось у него пять тюков прошлого.
Прежде выноса собранного, Евгений отёр тряпкою влажною всюду. И под кроватью своей. И под кроватью бабушкиной. И хватило дня ему, чтобы очистить с толику дом свой.
Только вечером пошёл выбрасывать тюки Женя. Катерина сидела на лавочке у подъезда, и с ней ещё несколько парней и ребят. Женя поздоровался и направился сквозь лавину их сидящих.
- Женёк! Ты чо? Это ж я – Витька! Помнишь, может? Ты как?
Евгений немного помялся:
- Да, конечно, как жизнь? – протянул Виталию ладонь свою он, переложа тюк второй в левую руку свою.
- Да мы ж учились вместе. Помнишь? Ты ещё не шибко тогда людимым был. В принципе был нелюдим. Сейчас-то, смотрю, говоришь, вроде.
Витя улыбнулся, оголя верхние зубы свои, блестевшие желтизной табачной и копотью.
- Ну мне надо хлам кой-какой выкинуть. После поговорим. Свидимся, чай. – И Евгений перемахнул второй тюк в правую ладонь свою обратно да неловко несколько развернулся от подъезда своего, направляясь к контейнерам мусорным, виденным днём загодя им и недалече от дома его.
Наутро Женя пошёл на собеседование и нашёл тем работу себе.

Третье.

Работа была не тяжким крестом Евгению. Нескольким девушкам он нравился, но сам, похоже, не интересовался этим их проявлениям, рождавшим нелёгкие от них знаки и однозначные. И ровен был Женя ко всякой девушке. А девушки легко устают от ровного отношения к ним и ищут поклонников других тогда, оставляя ровных и покойных на произвол их устремлениям. Так начался рост карьерный у Евгения и росло благосостояние его, впрочем, выразившееся исключительно в большей взыскательности и избирательности вкуса его.
Возвращаясь однажды вечером домой, он встретил Катерину, сидевшей на лавочке и в одиночестве:
- Присядь, Жень. Привет.
- Привет.
- Вот ты как думаешь? Я красивая? – и хитро сощурила глаза свои. – Да ладно. – смеясь уже. – Шучу. Как провёл день?
- Да. Работа. Купил вот на вечер еды какой.
- Один будешь есть? Пригласишь?
- Да как хочешь, - замялся Женя. – ладно. Если хочешь.
- Да не хочу я. – рассмеялась Катерина. – Пригласи лучше меня в кино. В пятницу и смотаемся. Хорошо?
- Ну. Хорошо. Ладно. Ну я пойду тогда. Ладно? – и вошёл в подъезд, не увидя улыбки прищуренной катерининой…
В пятницу они сходили в кино. Евгений не решался коснуться её, и тогда Катерина сама взяла его за руку и направляла движения Женины таким образом.
Целые полгода так ходили они всюду. В подъезде уже во всеуслышание готовили свадьбу им. Недолго прошло потом. Ещё полгода. И настала свадьба. И не была Катерина у Евгения дома ни разу.
Свадьбу сыграли по сценарию Кати. Всё было ею подумано до мелочей самых ничтожных. До цвета пуговиц и отблесков платья на солнце. И как пышное действо прокатилась свадьба. И внёс её Женя чрез порог в дом свой. А крики и песни остались гостям. И гости ещё долго ходили кучками всюду по району. Была даже драка, и разнимали дерущихся, да развозили по домам пьяных после.
А у кровати поставил Женя Катерину. И недолго раздевались они. Да вдруг сменился в лице Евгений. И закрыл лицо своё ладонями. И голым сжался в ком он. И уселся подле окна в уголке, свернувшись. И никак не могла Катя расшевелить его. Да вдруг рассмеялась она, и смех её не менее четверти часа источался с уст её. Да села она на край кровати, а и, сидя, уснула затем.
Проснувшись она – и нет Евгения. А только записка, что ушёл на работу он.

Четвёртое.

Деньги все справно отдавал Евгений жене своей. Да Катю стал часто заставать он с мужчинами в чаепитиях с ней время проводящих. Но виду не подавал ни коим образом. А меж тем поползли слухи о нём: будто бы мёртвых только с гробов не поднимает – а так ото всякой хвори и сглазу да порчи лечит.
А народ падок до всего чудесного и жаждет избавлений лёгких от бед своих. Потому, не желая тратить силы свои духовные, люди идут всегда к обладателю сил великих душевных, чтобы работа его духа и их облагородила до нельзя, да и им бы перепало место где в посмертии.
Некоторое время Женя лечил всех и говорил с каждым на квартире у знакомой хорошей Ирины, с которой работал он. Но слухи ползут вперёд всегда, и нет никому спасения от них. Стали беспокоить и дома его. И не радовало это Катерину. А исцеления приписывала она шарлатанству и самовнушению человеческому.
После же, уволился когда Женя с работы, и вовсе взлютовала Катя. Да переехал совсем Евгений к Ире.
Некоторое время жил он там – да Катя тем временем оформила квартиру бабушки его на себя, да остался Женя без дома своего.
Пожил немного у Иры он, да и подался в деревню близ города их. Нашёл себе там избу брошенную. И, порядок наведши в ней, принялся за хозяйствование, да народ и там находил его.
Однажды приехала и Катя к нему. И выздоровела она от болезни незримой ей, а и подсыпала мышьяку в сахарницу ему она, да и уехала с гостинцами от него. С вареньями и солёностями им сготовленными.
Женя умер зимой. Чах и чах степенно. А рядом уже возвёл он ко сроку и часовенку. И с лёгкой руки своей нашёл родник недалече. И поныне вода там. А Евгений только и посмертно за дела свои обрёл дом себе вечный… Дом его бабушки, дом тёплый от любящих рук и пахнущий конфетами карамели в цветастых обёртках…