Черновики

О.Мандельштам: «На каменных отрогах Пиэрии...».

На каменных отрогах ПиэрииВодили музы первый хоровод,Чтобы, как пчелы, лирники слепыеНам подарили ионийский мед.И холодком повеяло высокимОт выпукло-девического лба,Чтобы раскрылись правнукам далекимАрхипелага нежные гроба.Бежит весна топтать луга Эллады,Обула Сафо пестрый сапожок,И молоточками куют цикады,Как в песенке поется, перстенек.Высокий дом построил плотник дюжий,На свадьбу всех передушили кур,И растянул сапожник неуклюжийНа башмаки все пять воловьих шкур.Нерасторопна черепаха-лира,Едва-едва беспалая ползет,Лежит себе на солнышке Эпира,Тихонько грея золотой живот.Ну, кто ее такую приласкает,Кто спящую ее перевернет?Она во сне Терпандра ожидает,Сухих перстов предчувствуя налет.Поит дубы холодная криница,Простоволосая шумит трава,На радость осам пахнет медуница.О, где же вы, святые острова,Где не едят надломленного хлеба,Где только мед, вино и молоко,Скрипучий труд не омрачает небаИ колесо вращается легко?1919 



Максимилиан ВОЛОШИН

УСОБИЦАГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНАОдни восстали из подполий,Из ссылок, фабрик, рудников,Отравленные тёмной волейИ горьким дымом городов.Другие из рядов военных,Дворянских разорённых гнёзд,Где проводили на погостОтцов и братьев убиенных.В одних доселе не потухХмель незапамятных пожаров,И жив степной, разгульный духИ Разиных, и Кудеяров.В других — лишённых всех корней —Тлетворный дух столицы Невской:Толстой и Чехов, Достоевский —Надрыв и смута наших дней.Одни возносят на плакатахСвой бред о буржуазном зле,О светлых пролетариатах,Мещанском рае на земле…В других весь цвет, вся гниль Империй,Всё золото, весь тлен идей,Блеск всех великих фетишейИ всех научных суеверий.Одни идут освобождатьМоскву и вновь сковать Россию,Другие, разнуздав стихию,Хотят весь мир пересоздать.В тех и других волна вдохнулаГнев, жадность, мрачный хмель разгула, —А вслед героям и вождямКрадётся хищник стаей жадной,Чтоб мощь России неогляднойРазмыкать и продать врагам!Сгноить её пшеницы груды,Её бесчестить небеса,Пожрать богатства, сжечь лесаИ высосать моря и руды.И не смолкает грохот битвПо всем просторам южной степиСредь золотых великолепийКонями вытоптанных жнитв.И там, и здесь между рядамиЗвучит один и тот же глас: — «Кто не за нас — тот против нас!Нет безразличных: правда с нами!»А я стою один меж нихВ ревущем пламени и дымеИ всеми силами своимиМолюсь за тех и за других.1919 НА ДНЕ ПРЕИСПОДНЕЙПамяти А.Блока и Н.ГумилёваС каждым днём всё диче и всё глушеМертвенная цепенеет ночь.Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.Тёмен жребий русского поэта:Неисповедимый рок ведётПушкина под дуло пистолета,Достоевского на эшафот.Может быть, такой же жребий выну,Горькая детоубийца — Русь!И на дне твоих подвалов сгину,Иль в кровавой луже поскользнусь, —Но твоей Голгофы не покину,От твоих могил не отрекусь.Доконает голод или злоба,Но судьбы не изберу иной:Умирать, так умирать с тобойИ с тобой, как Лазарь, встать из гроба!1922ПОТОМКАМ(Во время террора)Кто передаст потомкам нашу повесть?Ни записи, ни мысли, ни словаК ним не дойдут: все знаки слижет пламяИ выест кровь слепые письмена.Но может быть благоговейно памятьСлучайный стих изустно сохранит.Никто из вас не ведал то, что мыИзжили до конца, вкусили полной мерой:Свидетели великого распада —Мы видели безумья целых рас,Крушенья царств, косматые светила,Прообразы Последнего Суда:Мы пережили Илиады войн,И Апокалипсис Революций.Мы вышли в путь в закатной славе века,В последний час всемирной тишины,Когда слова о зверствах и о войнахКазались всем неповторимой сказкой.Но мрак, и брань, и мор, и трус, и гладЗастигли нас посереди дороги:Разверзлись хляби душ и недра жизни,И нас слизнул ночной водоворот.Стал человек один другому — дьявол,Кровь — спайкой душ, борьба за жизнь —закономИ долгом — месть.Но мы не покорились:Стр. 2Ослушники законов естества —В себе самих укрыли наше солнце,На дне темниц мы выносили силуНеодолимую любви, и в пыткахМы выучились верить и молитьсяЗа палачей. Мы поняли, что каждыйЕсть пленный ангел в дьявольской личине,В огне застенков выплавили радостьО преосуществленьи человека,И никогда не грезили прекраснейИ пламенней его последних судеб.Далёкие потомки наши, знайте,Что если вы живёте во вселенной,Где каждая частица веществаС другою слита жертвенной любовьюИ человечеством преодолёнЗакон необходимости и смерти, —То в этом мире есть и наша доля!1921ДОМ ПОЭТАДверь отперта. Переступи порог.Мой дом раскрыт навстречу всех дорог.В прохладных кельях, беленых извёсткой,Вздыхает ветр, живёт глухой раскатВолны, взмывающей на берег плоский,Полынный дух и жёсткий треск цикад.А за окном расплавленное мореГорит парчой в лазоревом просторе.Окрестные холмы вызореныКолючим солнцем. Серебро полыниНа шиферных окалинах пустыниТорчит вихром косматой седины.Земля могил, молитв и медитаций —Она у дома вырастила мнеСкупой посев айлантов и акацийВ ограде тамарисков. В глубине,За их листвой, разодранной ветрами,Скалистых гор зубчатый окоёмЗамкнул залив алкеевым стихом,Асимметрично-строгими строфами.Здесь стык хребтов Кавказа и Балкан,И побережьям этих скудных странВеликий пафос лирики завещанС первоначальных дней, когда вулканМетал огонь из недр глубинных трещинИ дымный факел в небе потрясал.Вон там — за профилем прибрежных скал,Запечатлевшим некое подобье(Мой лоб, мой нос, ощечье и подлобье) —Как рухнувший готический собор,Торчащий непокорными зубцами,Как сказочный базальтовый костёр,Широко вздувший каменное пламя,Из сизой мглы, над морем вдалекеВстаёт стена… Но сказ о КарадагеНе выцветить ни кистью на бумаге,Не высловить на скудном языке.Я много видел. Дивам мирозданьяКартинами и словом отдал дань…Но грудь узка для этого дыханья,Для этих слов тесна моя гортань.Заклёпаны клокочущие пасти. В остывших недрах мрак и тишина.Но спазмами и судорогой страстиЗдесь вся земля от века сведена.И та же страсть, и тот же мрачный генийВ борьбе племён и смене поколений.Доселе грезят берега моиСмолёные ахейские ладьи,И мёртвых кличет голос Одиссея,И киммерийская глухая мглаНа всех путях и долах залегла,Провалами беспамятства чернея.Наносы рек на сажень глубиныНасыщены камнями, черепками,Могильниками, пеплом, костяками.В одно русло дождями сметеныИ грубые обжиги неолита,И скорлупа милетских тонких ваз,И позвонки каких-то пришлых рас,Чей облик стёрт, а имя позабыто.Сарматский меч и скифская стрела,Ольвийский герб, слезница из стекла,Татарский глет зеленовато-бусый.Соседствует с венецианской бусой.А в кладке стен кордонного постаСреди булыжников оцепенелиУзорная турецкая плитаИ угол византийской капители.Каких последов в этой почве нетДля археолога и нумизмата —От римских блях и эллинских монетДо пуговицы русского солдата!..Здесь, в этих складках моря и земли,Людских культур не просыхала плесень —Простор столетий был для жизни тесен,Покамест мы — Россия — не пришли.За полтораста лет, с Екатерины,Мы вытоптали мусульманский рай,Свели леса, размыкали руины,Расхитили и разорили край.Осиротелые зияют сакли,По скатам выкорчёваны сады.Народ ушёл. Источники иссякли.Нет в море рыб. В фонтанах нет воды.Но скорбный лик оцепенелой маскиИдёт к холмам Гомеровой страны,И патетически обнаженыЕё хребты и мускулы, и связки.Но тени тех, кого здесь звал Улисс,Опять вином и кровью напилисьВ недавние трагические годы.Усобица, и голод, и война,Крестя мечом и пламенем народы,Весь древний Ужас подняли со дна.В те дни мой дом, слепой и запустелый,Хранил права убежища, как храм,И растворялся только беглецам,Скрывавшимся от петли и расстрела.И красный вождь, и белый офицер, —Фанатики непримиримых вер —Искали здесь, под кровлею поэта,Убежища, защиты и совета.Я ж делал всё, чтоб братьям помешатьСебя губить, друг друга истреблять,Стр. 3И сам читал в одном столбце с другимиВ кровавых списках собственное имя.Но в эти дни доносов и тревогСчастливый жребий дом мой не оставил.Ни власть не отняла, ни враг не сжёг,Не предал друг, грабитель не ограбил.Утихла буря. Догорел пожар.Я принял жизнь и этот дом, как дарНечаянный, — мне вверенный судьбою,Как знак, что я усыновлён землёю.Всей грудью к морю, прямо на восток.Обращена, как церковь, мастерская.И снова человеческий потокСквозь дверь её течёт, не иссякая.Войди, мой гость, стряхни житейский прахИ плесень дум у моего порога…Со дна веков тебя приветит строгоОгромный лик царицы Таиах.Мой кров убог. И времена — суровы.Но полки книг возносятся стеной.Тут по ночам беседуют со мнойИсторики, поэты, богословы.И здесь их голос, властный, как орган,Глухую речь и самый тихий шёпотНе заглушит ни южный ураган,Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот.Мои ж уста давно замкнуты… Пусть! Почётней быть твердимым наизустьИ списываться тайно и украдкой,При жизни быть не книгой, а тетрадкой.И ты, и я — мы все имели честь«Мир посетить в минуты роковые»И стать грустней и зорче, чем мы есть.Я не изгой, а пасынок России.Я в эти дни — немой её укор.Я сам избрал пустынный сей затворЗемлёю добровольного изгнанья,Чтоб в годы лжи, падений и разрухВ уединенье выплавить свой духИ выстрадать великое познанье.Пойми простой урок моей земли:Как Греция и Генуя прошли,Так минет всё — Европа и Россия,Гражданских смут горючая стихияРазвеется… Расставит новый векВ житейских заводях иные мрежи…Ветшают дни, проходит человек,Но небо и земля — извечно те же.Поэтому живи текущим днём.Благослови свой синий окоём.Будь прост, как ветр, неистощим, как море,И памятью насыщен, как земля.Люби далёкий парус корабляИ песню волн, шумящих на просторе.Весь трепет жизни всех веков и расЖивёт в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.25 декабря 1926Акварель Максимилиана Волошина  


Бодлер

Когда на горизонт, свинцовой мглой закрытый,
Ложитсятяжкий день, как тягостнаяночь,
И давят небеса, как гробовые плиты,
И сердце этотгнет не в силах превозмочь,
Когда промозглостьюсгнившего колодца
Нас давит тяжкий мир, когда в его тисках
Надежда робкая летучей мышью бьется
И головой о свод колотится впотьмах,
Тогда уходитжизнь, и катафалкогромный
Медлительно плывет в душе моей немой
И мутная тоска, мой соглядатай темный,
Вонзает черный стяг в склоненный череп мой.
Когда влачат дожди свой невод бесконечный,
Окутывая все тяжелой пеленой,
И скука липкая из глубины сердечной
Бесшумным пауком вползает в мозг больной,
И вдруг колокола, рванувшись в исступленьи,
Истошный долгий войвздымает в вышину,
Как сонм теней, чье смертное томленье
Упорной жалобой тревожат тишину


Завидя табор их, из глубины щелей
Цикада знойная скрежещет веселей;
Кибела множит им избыток сочный злака,
Изводит ключ из скал, в песках растит оаз -
Перед скитальцами, чей невозбранно глаз
Читает таинства роднойгодины Мрака.



Шарль Бодлер (Charles Baudelaire)
Беатриче

В пустыне выжженной, сухой и раскаленной Природе жалобы слагал я исступленный, Точа в душе своей отравленный кинжал, Как вдруг при свете дня мне сердце ужас сжал Большое облако, предвестье страшной бури, Спускалось на меня из солнечной лазури, И стадо демонов оно несло с собой, Как злобных карликов, толпящихся гурьбой. Но встречен холодно я был их скопом шумным; Так встречная толпа глумится над безумным. Они, шушукаясь, смеялись надо мной И щурились, глаза слегка прикрыв рукой: «Смотрите, как смешна карикатура эта, Чьи позы - жалкая пародия Гамлета, Чей взор - смущение, чьи пряди ветер рвет; Одно презрение у нас в груди найдет Потешный арлекин, бездельник, шут убогий, Сумевший мастерски воспеть свои тревоги И так пленить игрой искусных поз и слов Цветы, источники, кузнечиков, орлов, Что даже мы, творцы всех старых рубрик, рады Выслушивать его публичные тирады!» Гордец, вознесшийся высокою душой Над грозной тучею, над шумною толпой, Я отвести хотел главу от жалкой своры; Но срам чудовищный мои узрели взоры... (И солнца светлая не дрогнула стезя!) Мою владычицу меж них увидел я: Она насмешливо моим слезам внимала И каждого из них развратно обнимала.