Всякое дыхание да хвалит Господа!

 Молчание

В океане неба стаи птиц,
На ладонях ветра облака,
Лисий след в снегах лесных страниц,
В поймы уходящая река,
Пыльная травинка сквозь асфальт,
Волчьи стаи, мчащиеся в ночь,
Воробьев неугомонный альт
И дворняга, что все гонят прочь,
Серебро ночных грибных дождей,
Речка детства, мост и пескари,
Табуны монгольских лошадей
И бурьян, занявший пустыри,
И цветок на подоконнике твоем -
Все в природе радостно кричит,
Славит Господа, ликует и поет,
Почему же мы тогда молчим ?!


 Матушка

Вспомни, вспомни это все сейчас,
Что годами в глубине души хранила.
В сентябре пошла бы в первый класс
Дочь твоя, которую убила.

Кайся, кайся милая и плачь,
Твоя дочка тоже так кричала,
Там, внутри, когда жестокий врач
Руки ей щипцами отрывала.

Снится, снится тот же сон опять -
Девочка с ржаными волосами…
Утром снова смотрит на тебя
Богородица печальными глазами.

Падай, падай на колени перед Ней,
Она Мать сама, Она простить все может,
И среди детдомовских детей
Твою дочь Она найти поможет.


 ЗеКа

Время тревоги натянуто в нить,
Рвутся минуты и нервы.
Бьют на допросах, а как им не бить?
Я не последний, не первый,
Каждый когда-то спросил: «А зачем
Мчимся, как кони по кругу,
Строим вокруг себя стены проблем
И ненавидим друг друга?»
Служим вещам и красивым словам,
Сердцем в плену, мыслью в мире.
Слово Господне - спасение нам
Топим в рекламном чифире.
Все суетимся, торопим свой век,
Лезвие – ночь, а день – плаха.
В камере тесной готовит побег
Узник тревоги и страха.
Наша душа, этот вечный ЗеКа,
Переживет свою зону,
Двери ломая, уйдет в облака,
Снова к Отцовскому дому.
Время, баландой зачем кормишь нас?
Рыбы подай нам и меда!
Ждущим амнистии мир не указ
Верным и в зоне - свобода.


Тонкие нити апреля

Слышишь, как в ветре апреля
Тонкие нити дрожат,
Нежно играют свирели,
Там, где коты на ножах,
Шкодно из всех подворотен
Рыжие щерят усы.
Город на сотнях полотен
Пишет пейзажи весны.
Плакать по снегу – что толку
Слезы тереть по лицу?
Тучи – свинцовые волки
Бродят в небесном лесу.
Холод спадает на плечи,
Плоть, как и прежде, слаба
В сером пальто идет вечер
По переулкам в кабак.
Пусть неприглядно пространство,
Сфера небес пусть темна,
Счастье мое – постоянство:
Тополь, два желтых окна.
Счастье расплескивать лужи,
Воздух студеный глотать,
Знать, что я ей очень нужен,
А остального не знать.
Вместе гулять и молиться,
Думать, смеяться, любить,
Душу свою словно птицу
Светом небесным поить.
Как же нам короток вечер
После столетья зимы!
Холод, упавший на плечи
Мокрым плащом сбросим мы.
Кто б мог подумать, что счастье -
Просто по лужам бежать,
Там, где в апрельском ненастье
Тонкие нити дрожат.


Трисвятое

Встанем выше, чем лень и похоть,
Чтобы расслышать ангелов песнь
Сквозь рекламы адский грохот,
Сквозь мегаполиса гордую спесь.
И когда страх холодный, цепкий
Входит сомненьем в полночный час,
Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Безсмертный, помилуй нас.

Воины неба в обороне,
Масло в лампадах, как порох в стволе,
К миру спиной, лицом к иконе,
Кого убоимся на этой земле?
Время дни молотит в щепки,
Но мы для мира ничто сейчас.
Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Безсмертный, помилуй нас.

Души людей – поле битвы,
Дуги пылают в тысячи вольт.
Чистой водой слова молитвы
Гасят в душе покаяния боль.
Рвутся прутья нашей клетки,
Полночь не скроет блеск наших глаз,
Святый Боже, Святый Крепкий,
Святый Безсмертный, помилуй нас.


День нерождения

В день, когда ты поняла,
Что внутри сынок,
Словно тонкая игла
Впилась в твой висок:
«Нет, не нужен он совсем,
Позже, может быть…
Вся в кредитах, ну зачем
Нищету плодить?»
А он видел сны, он спал –
Поле в васильках,
Он бежал и замирал
В маминых руках.
Ты сама была такой
Тридцать лет назад.
Что ж так плачет ангел твой,
Опустив глаза?
Не убей, он твой теперь,
Ну представь, как он
Улыбается тебе,
Просит молоко.
Гордые без жалости,
Не слышим в шуме дня:
«Мамочка, пожалуйста,
Не убивай меня…»
Но ждет кресла эшафот
Там, где яркий свет.
Жизнь у сына заберет
Холодный инструмент.
Смерть принявший без вины,
Не успевший жить
Долго-долго в твои сны
Будет приходить.
Улыбнется: «Мам, я здесь,
Мама, я живой,
По ту сторону небес
Встретимся с тобой».


Язычник

Ты живешь, как тысячи людей,
Любишь гороскоп и веришь слухам.
Дух безверья, мастер злых идей
Вызвал к жизни сотни низших духов.
Чудище по имени Комфорт
Пожирает жертвоприношенья:
Твои деньги, время, все, чем горд,
Сыновей, убитых до рожденья.

Крест с Голгофы рвется, рвется в небо,
И Висящий на кресте раскинул руки,
Отдавая дар вина и хлеба,
Обнимая мир в предсмертной муке.

Ты живешь, а жизнь твоя как пар,
Раб земли, не знающий свободы.
Все, что ты имеешь – это дар
От Того, Кто ждет тебя все эти годы.
Он стучится у твоих дверей,
Кто Его услышит, тот спасется,
Сбросит маски бесов и зверей,
И сквозь облака увидит солнце.


Из Вавилона в небо

Против теченья всегда тяжело -
Что-то придется терять.
Много друзей и подруг унесло,
И не всегда с тобой мать.
Но ты рванул на голос небес,
Правилам наперекор,
Словно воскрес ты с Тем, Кто воскрес,
Вырвался ты на простор.
Пост и молитва – твоих два крыла,
И словно воздух любовь.
Но тянут обратно лихие дела –
Ржавые гири грехов.

Там святых забивали камнями, там себя убиваем мы сами,
Каждый день распиная Христа…

Тонет в грехах Вавилон и смердит,
Но здесь тебе выпало жить,
Чтобы помочь тем, кто сбился с пути,
Чтоб научиться любить.
Как долго ждал тебя добрый Отец,
Чтоб ты вернулся в свой дом,
Сколько же лун ты бродил в темноте
И упивался грехом,
Но миру не будешь своим ты теперь,
Что ему с нищего взять?
Трудно стучаться в небесную дверь,
Но не стучаться нельзя.



Не снимайте траур

Не снимайте траур ни на день,
Ироду такое и не снилось:
Нерожденных тысячи детей
Отправляем каждый день в могилу.

Не снимайте траур по стране,
Через век ее уже не будет.
В этой необъявленной войне
Своих деток убивают люди.

Не снимайте траур, черный цвет
Нам к лицу, все знающим и гордым.
Сколько будет нас Господь терпеть,
Убивающих детей ради комфорта?


Дерево жизни

В скалах гранитных на краюшке света
Дерево жизни борется с ветром.
Дерево жизни как столб на границе,
В нем тайна тайн от рожденья хранится.
Корни, как пальцы, стертые в кровь
Знают клыки озверевших ветров.
Черные ветры сорвались с цепей,
И не пугаются острых ветвей.
Но не узнают те ветры никак:
Пока под землею родник не иссяк,
Дерево выстоит в бешеной мгле,
Чтобы продолжилась жизнь на Земле.
Жизнь, что равняет людей и деревья;
Как и они, мы находим спасенье
В чистых ключах покаянья и веры,
Спрятанных в нас от безумного ветра.


Рече безумен в сердце своем: несть Бог.

Женщина закурит, спросит нервно: «Что вы дурите всех, обманувшись сами?
Что дает реально эта вера? От чего ваш Бог людей спасает?»

А над ней печальный ангел белый крыльями, как маленькую дочку
Будет укрывать ее, чтоб целый мир ей не разрушить в одиночку.

«Книги, по которым вы живете», она скажет – «написали люди.
Люди, как и мы из грешной плоти. Кто им верит, кто читать их будет?»

Вся в дыму от тонкой сигареты, бедная и не заметит сгоряча,
Кто эти вопросы без ответов ей нашепчет из-за левого плеча.

Она скажет: «Мертво христианство, правды нет и не было на свете!»
Но Создавший время и пространство тот же, что и в древнем Назарете.

Она скажет: «Люди изменились…» но не сможет привести примера,
Что такого в людях появилось, чего не было до нашей эры.

Та же злоба и слова пустые на земле как были, так и будут.
В сотый раз уйдут в леса святые, в миллионный раз предаст Иуда.

Не вмени ей в грех все это, Отче, что творит, она сама не знает.
Через много лет безлунной ночью ее слезы покаянья оправдают.


Мозаика

Время пестрой цыганской толпой
По дорогам Вселенной идет.
Все мелькает, кружится юлой –
Короли и шуты, чёт-нечёт.

Я смотрю в бездну прошлых эпох,
В мешанину событий и стран,
Что мозаикой складывал Бог,
Обнимая людской океан.

В ряд ложатся осколки цветные,
Но мы смотрим слепыми глазами,
Как шедевр творит свой и ныне
Всепрощающий Мастер мозаик.

Мы не видим того, что здесь, рядом.
Это будет потом и не с нами:
Кто-то глянет пронзающим взглядом,
Как в прошедшее смотрим мы сами.

Различит тренированный взгляд
Сквозь раскол между тенью и светом.
И Венеции пышный наряд,
И Аравии знойные ветры.

Нежный профиль в замерзшем окне,
Эльза спрячет стыдливо глаза.
Руны на сыромятном ремне
Будут резать Хенгист и Хорса.

Хан Батый ставит на ночь шатры,
Крики пленных, в крови весь колчан.
Полыхают вдали как костры
Города непокорных славян.

И идут сквозь века легионы,
Там, где кельты расправили плечи.
Дразнит римлян туман Альбиона,
Да шумит новгородское вече.

Ветер с севера, ветер свободы,
Осень в небе кружащейся синью.
Молодой Петербург, вестник моды
Пробуждает хмельную Россию.

Утро гасит оплывшую свечку.
Вновь поэт пишет старенькой няне
О заботах, зиме, Черной речке,
Что ему нагадали цыгане.

Забайкальских просторов тоска,
Санный путь, дружный смех декабристов.
Синий вечер, паек, ГубЧеКа,
Тусклый свет и озябшая пристань.

Двое в штатском, в зубах папиросы,
Воронок тормознет у подъезда.
Бьют наотмашь. Этапы, допросы
Колесом завертятся железным.

Дранг нах Остен, солярная гарь,
В снежном ветре расправлены крылья.
Время мчится сквозь свой календарь,
Пилит ржавые цепи Бастилии.

Рубит лес на голландских верфях,
Оседает чаинкою в чашке,
Что несет нежно гейша в руках,
Пьет портвейн в кухне пятиэтажки.

Деревянные идолы – прочь!
Князь над Русью простер крест Христов.
Старой Англии выросла дочь
На плечах темнокожих рабов.

Вот арабский акцент все сильней,
Вверх взмывает в Европе ислам.
Ловит рыбу апостол Андрей,
Петр ходит босой по волнам.

Рёв толпы, бык покажет свой нрав,
И тореро, что ищет – найдет.
В край безмолвия и горьких трав
Моисей свой уводит народ.

На восток, вдаль к святыням седым
Крестоносцев поманит дорога.
На Лютецию, Гамбург и Рим
Льется солнце с полотен Ван Гога.

А на небе – сияющий крест,
Константину живая награда.
Замерзают солдаты СС
В беспощадных степях Сталинграда.

В кабаках пропивают добро,
Не боясь ни чертей, ни стрельцов,
Как разгульно звенит серебро
В кошельках у ростовских купцов!

Иноземцы в торговом ряду,
И блаженный босой и с подковой,
Спят бояре, сквозь окон слюду
Льется тусклое утро Московии.

Время мелет зерно прошлых лет
Сыпет пылью по грешной земле,
Рвется бархат версальских карет,
И смеется над всем Галилей.

Над Днепром, над плацдармами снег
Глушит белым ковром песни пуль.
На сверкающем диком коне
Сквозь столетья летит Беовульф.

Вот Монмартр, подвальчик, шансон,
Кислый запах вина - все на месте.
В пятый раз тот небритый гарсон
О своей мне расскажет невесте.

Жестью бьется фонарь на ветру –
Дирижер петербуржских метелей.
Снова грязный трактир, поутру
Снова холод промокших шинелей.

А сейчас – смех, немытый стакан,
Эй, трактирщик, налей еще водки!
Мне веселый усач-таракан
Подмигнул из-за ржавой решетки.

Ночь метет, вьюга лижет следы.
И не вспомнишь, что вспомнить бы надо.
Но горят золотые щиты
На прогнивших воротах Царь-Града,

Но пылает пожаром Москва,
Черным веером брошены карты.
Как с похмелья болит голова
У прозревшего вдруг Бонапарта.

ДнепроГЭС, Уралмаш, целина,
И грохочут вагоны, но…тише,
Юный Моцарт заснул у окна
В тишине зацветающей вишни.

Клавесин чуть дрожит сквозь орган.
На просторах гравюр и картин,
У причалов уделов и стран
Ветер рвет паруса бригантин.

Разнозвучная пестрая речь,
Дым интриг, слава битв и позор.
Инквизиции огненный меч,
Ренессанса полетный простор.

Все сливается в звездном кружении.
От начала времен до конца
Каждый вздох, каждый взгляд и движение –
Все лежит на ладони Отца.

Все от Бога: пространство, покой,
Звезды, время, закаты, тревоги…
Ночь уставшей цыганской толпой
Спит в повозке у пыльной дороги.