Венок псевдосонетов с китайским привкусом

Бумага, кисть и тушь, бутыль вина.
Порывистый ручей звенит в овраге.
Переношусь в иные времена,
Где конница летит и реют флаги.

Счета небес оплачены сполна,
Эпоха Цин в свое вступила право.
И кровь людей давно уж прощена -
За доблесть и мгновенья высшей славы...

Несчастный, я остался на чужбине,
Забыт и государем, и страной,
Ещё немного - мир меня отринет.

Но грусть пока не властна надо мной:
Виденья давних лет в полдневный зной -
Вот всё, что мудрецу потребно ныне.

* * *

Вот всё, что мудрецу потребно ныне:
Согласие с собой, разводы туши,
Поющий ворох слов в небесной стыни,
Чеканный шаг времен, что были - лучше.

Служенье Сыну Неба ныне в прошлом:
Иная молодежь, иные души,
Иные разговоры - смех и пошлость...
... Взошла луна, печали храм разрушив:

С чужих небес смеется мне она,
Кокетка, чье лицо затмит нефрит.
А я вторую ночь лежу без сна:

Души лампада больше не горит,
И слёзы щиплют веки - посмотри,
Мне застит взор тумана пелена.

* * *

Мне застит взор тумана пелена
На облаченном в осень перевале.
Ты ближе к Небу, горная страна,
Чем все жрецы, что Небо воспевали.

Мой посох легок, и душа полна
закатом дня. Чего желать бы мог я?
Мне шепчут горы мира имена,
и вся одежда от росы промокла.

Несу в себе осколок вечной сини,
мозаику из мест, событий, лет,
лиц, поз, сказаний, листьев, лис и линий.

И рассказать смогу ли на земле,
как был безумен нынешний беглец,
как раньше взор туманила гордыня?..

* * *

Как раньше взор туманила гордыня,
теперь мне взор туманит боль разлуки.
И жизнь, и смерть становятся простыми,
когда надежда размыкает руки.

И день - как год, и звезды - словно страхи...
Сожжен дотла нездешней светлой мукой,
Я догорел - и обратился прахом.
Теперь нужны мне только флейты звуки,

На синем небе горных фей следы...
Сегодня ночью выпал первый снег.
А я - иду к ручью набрать воды.

Не жду цветенья сливы по весне:
Во мне любовь и боль убили смех...
Над крышей храма вьется легкий дым.

* * *

Над крышей храма вьется легкий дым.
Прощай, обитель тысячи обетов!
Предпочитаю Путь твоим святым -
И кровь небес на острие рассвета.

И после нудных гимнов череды,
и после дней унылых круговерти
из моря лет я вышел невредим:
познание себя сродни бессмертью.

Любые горизонты здесь малы мне;
прощаюсь с вами, братья старых мантр.
Когда рассвет от берега отхлынет,

Я двинусь в путь. Будь проклята тюрьма,
Что храмом называется: обман!..
В курильнице горят цветы полыни.

* * *

В курильнице горят цветы полыни.
Зима вступила в княжество мое:
Покрыл пионы легкий белый иней,
и новый век неспешно настает.

Отныне смыслы кажутся иными:
сквозь призму лет доносятся слова
признаний, песен, возгласов "во имя!.."
А я - молчу. Я - просто тетива

для бытия, для синих гор гряды,
для облаков и слез Ушаньской феи.
Лед памяти сковал мои сады,

над январем холодный ветер веет,
и в марте не становится теплее...
Вся жизнь прошла, как сон. Я стал седым.

* * *

Вся жизнь прошла, как сон. Я стал седым,
как хлопок на полях, как снег в ладони.
Теперь даю советы молодым,
а где-то там, вдали, несутся кони,

звенит железо, рушатся мосты,
над пеплом всех столиц закат пылает...
Склоняются головки череды
к пыли дорожной. Больше не желаю

смотреться в гладь воды сапфирно-синей,
искать на сердце иероглиф "Путь"...
И смысл жизни кажется простым мне:

в лучах рассвета выйти на тропу
и до небес дойти - когда-нибудь...
Светлеют давней памяти твердыни.

* * *

Светлеют давней памяти твердыни:
вот детство в ярких рисовых полях,
где мать с отцом нам кажутся святыми;
вот юность - темно-красная земля,

усеянная лепестками сливы.
Вот зрелость - гладь реки и тополя,
бег долгих лет, уже неторопливый:
полет души остался журавлям.

Вот старость: приближаемся к зиме.
Не держат руки кисть, и взгляд слабеет,
и голосу уж не дано звенеть.

Я никогда за солнцем не успею:
над ледниками горными алея,
светлеет небо - киноварь и медь.

* * *

Светлеет небо - киноварь и медь.
Засохла тушь, стихи украли птицы.
Когда ещё смогу - желать и сметь?
О, жизнь моя, пора бы нам проститься!

Я так устал идти вперед сквозь мглу,
я так устал листать твои страницы,
что предпочту забыть десятки лун
и за границы мира удалиться.

Я знаю, расставаться нелегко,
но смерть, по сути, не страшнее жизни.
Цена расплаты вышла дорогой.

Теперь - едино: праздник или тризна,
веленья Неба или крах отчизны.
Крик журавля несется над рекой.

* * *

Крик журавля несется над рекой.
Весна ли, осень - всё равно, пожалуй.
Объят своей мучительной тоской,
Я жажду встретить острие кинжала,

Ведь просьба "добровольно умереть",
Мой император, это та же жалость.
Вот сталь летит наперекор заре,
Вот струйка киновари побежала

На белый свиток. Не дано - успеть,
Закончить всё, что начал торопливо.
Судьба повелевает облететь

Цветам пахучей, снежно-белой сливы.
Звенят ручьи, и флейты прихотливы.
Так духи гор мою встречают смерть.

* * *

Так духи гор мою встречают смерть:
Под утро распустились орхидеи,
Сверчок унылый начал тихо петь,
И мне казалось: вновь я молодею.

Но путь земной недолог и суров;
Прожив сто лет, успел познать людей я.
Бессмертны только сонмы черных слов -
Плоды изящных дум и наблюдений.

Дела людские ныне далеко:
Пред ликом Неба жизни сотен - мелочь.
И, неземными тайнами влеком,

Я ухожу из жизни. Как несмело
Выводит "смерть" каллиграф неумелый
Слабеющей, немеющей рукой!..

* * *

Слабеющей, немеющей рукой
Касаюсь я бумаги в ровных строках.
Вот пять веков: убить их так легко!..
Мятеж, неурожай - предвестья рока,

знаменья Неба: близится конец.
Меч рвется в бой, паломники - в дорогу.
Жизнь скрыта в смерти, как вина - в вине,
А я - застыл меж ними. У порога

Рыдает фея: облик не людской,
лицо подобно белому нефриту.
В полночном небе, где-то высоко

Стальные звезды отбивают ритм
ЧуднОго танца. Дверь небес открыта.
Я вывожу последний знак - "покой".

* * *

Я вывожу последний знак - "покой".
Окончена немыслимая повесть,
Окончен тяжкий труд. Горчит настой,
под белым шелком спит смурная совесть.

Молчит бумага. Кто же я такой? -
Вся жизнь заключена в едином слове:
так жилу света выявляет скол,
так истина видна в ряду условий.

Вздохнув, ступаю в красный круг комет,
где больше нет имен, значений, мнений.
Не вспомнить, не вернуться, не суметь -

Дорогу к дому обступили тени.
Последней искрой, жаждой обретенья:
"Ни кисть, ни тушь не могут онеметь!.."

* * *

Ни кисть, ни тушь не могут онеметь:
слова пребудут вечно в Поднебесной
над сонмом суеверий и примет -
единой нескончаемою песней.

Я долго жил, и знаков круговерть
вела меня дорогою - не новой -
туда, где позолоченая клеть
из сотен жизней стала просто словом.

Но в сердце, как всегда, горит вина:
кого любил, тому не смог помочь я.
Горит вина, и даль навек темна:

Свет чаяний давно сменился ночью.
И всё, что мне гадатель напророчил:
бумага, кисть и тушь, бутыль вина.

* * *

Магистральный.

Бумага, кисть и тушь, бутыль вина -
Вот всё, что мудрецу потребно ныне.
Мне застит взор тумана пелена,
Как раньше взор туманила гордыня.

Над крышей храма вьется легкий дым:
в курильнице горят цветы полыни.
Вся жизнь прошла, как сон. Я стал седым -
Светлеют давней памяти твердыни,

Светлеет небо: киноварь и медь.
Крик журавля несется над рекой:
Так духи гор мою встречают смерть.

Слабеющей, немеющей рукой
Я вывожу последний знак - "покой":
Ни кисть, ни тушь не могут онеметь.