Кардинал

 ( Картинка с натуры. 1979-й )

Оцеплен по кругу отмытый до блеска перрон.
И поезд особый, и в поезде – супервагон.
Стоят на перроне навытяжку секретари,
Гвоздики в руках пламенеют – у каждого три.

Вот поручни чистой салфеткой протёр проводник,
Застыла охрана…Из поезда вышел старик.
Улыбки и блики.
- С приездом!
- Мы рады…
- О да!...
Старик лишь кивнул им. Он был неулыбчив всегда.

Он в сером костюме и в сером плаще макинтош,
В очках роговых на профессора чем то похож,
Сутулый и тощий – в чём держится только душа?
Но слушают секретари старика не дыша.

Он так говорит, что невольно по коже мороз.
Мол, Запад проклятый не может никак без угроз,
И надо спасать дружелюбный нам Афганистан,
Пока не разбил неприятель в Афгане свой стан.

Суровый старик от врагов защищает марксизм,
Громит недобитый бухаринский оппортунизм
И тех, кто, не чуя, что мы к коммунизму идём,
Не Грамотой красной рабочих манит, а рублём.

«Профессор» сурово клеймит отщепенцев страны,
Поэтов, художников – всех, кто стране не нужны,
Поскольку творения эти – не соцреализм
И нам затрудняют дорогу вперёд, в коммунизм.

Старик намекает: мол, Запад хитёр, как лиса,
Оттуда вещают их вражеские голоса,
И всю эту гадость немедленно надо глушить, . А тех, кто внутри, в психлечебницах надо лечить.

Владелец вагона и дачи в Рублёвском раю
Внушает встречающим:
 - Я не шутя говорю,
Что всякая собственность – нашему обществу враг!
Пять соток под дачу - и больше, друзья, ни на шаг!
Сегодня мечтает машину наш частник купить,
А завтра начнёт пассажиров за деньги возить?!
И это уже на марксизм наступленье, друзья.
Такого, поверьте, никак допустить нам нельзя.

…Старик, без сомнения, Маркса и знал, и любил,
Но только о частных извозчиках не говорил
Карл Маркс, призывая рабочих к свободе труда:
Лишь эксплуатацию он ненавидел всегда.

Но серый старик был из старых партийных вождей,
Он знал, как дурачить лениво-послушных людей:
Почаще ссылайся на вечно живой «Капитал»
(Поскольку никто «Капитал» до конца не читал).

Гордился старик, что доводится он земляком
И первым сегодня считается учеником
Вождя Октября…И в Ульяновск он едет сейчас.
А в Пензу заехал попутно всего лишь на час.

Но вот уже время прощаться настала пора.
- До встречи, товарищи. Множество дел до утра…
И знали, согнувшись почтительно, секретари:
По сталински может работать старик – до зари.

Уйдёт проезжающий в свой персональный вагон
И новые мысли оформит в концепцию он,
И эту концепцию вскорости в Политбюро
Озвучит старик, показав капитала нутро.

И станет понятно, что нужно Амина менять,
А с новым вождём договор на века заключать
И, пользуясь тем, что наступит хороший момент,
Направить в Кабул ограниченный спецконтингент.

Почтительно будет внимать старику «молодёжь»:
От тихого голоса старца под кожею дрожь.
Он вместе со Сталиным(!) Лагерь Друзей создавал
И он же Варшавским тот Лагерь московский назвал.

Он первым поверил в Фиделя – и, в общем то, прав,
Он Конго мечтал превратить в просоветский анклав,
И в том, что сегодня в округе так много Друзей,
Заслуга его – одного из кремлёвских вождей.

Весь мир будет нашим! – старик не скрывает надежд.
(Сомнения будут: припомнит один Будапешт,
Тот Прагу, тот Чили…Не всё было гладко порой.
Но молча припомнят. Не всяк на Олимпе герой,
Чтоб явно перечить старейшему члену ЦК –
У этого «хилого» деда стальная рука.
Вот разве что мог бы Косыгин ему возразить,
Но сделают всё, чтоб его в этот день удалить).

И скажет ещё напоследок суровый старик:
- Я с ленинских лет большевик и с тех пор уж привык
Сверять свои мысли с народом, с великой страной…
В Ульяновске, в Пензе, - повсюду согласны со мной.

И выскажут все своё робкое дружное «за»,
И сам Генеральный стыдливо потупит глаза,
Поскольку, хоть Маршал и трижды Герой он уже,
Но всё таки мирный, покладистый дядька в душе.

И всё будет так, как наметили в этот момент, -
Войдёт в дружелюбный Афган небольшой контингент,
И станет всё это началом бесславной войны,
Началом распада великой могучей страны.

Страны, где в то время повсюду росли города,
Где шли по Сибири строительные поезда,
Страны, отправляющей в космос свои корабли,
Свои субмарины – во все океаны Земли.

Страны, где работали рядом латыш и узбек,
Страны, где не бедно мог жить пожилой человек,
Страны, где ночами по улицам шла молодёжь,
Не пряча в карманах гранату, заточку и нож.

Конечно, не всё было гладко в советской стране:
И храмы громили, прислуживая сатане,
И бедных старушек, продавших редиски пучок,
Пугала милиция: за спекуляцию – срок!…

Но было другое: мальчишка из сельской глуши
Шёл в вуз, не считая в кармане для взятки гроши.
Учился, лечился, бесплатно дышал наш народ!
Не нёс гробовые за крохотный свой огород.

Какого же чёрта, позвольте поэту узнать,
Всё лучшее в жизни кому то вдруг стало мешать,
И, вместо того, чтобы делать в державе ремонт,
Полезли к соседям, открыв в Кандагаре свой фронт?

Оттуда, с Афгана, пришёл к нам неведомый гость –
В карманах бушлатов – запретно-пьянящая горсть,
Оттуда вернулись 14 тысяч гробов,
Оттуда – неверие в силу советских штыков.

Горячие точки жгли тело страны там и тут,
Где раньше окраина – нынче тряпичный лоскут,
И стала держава великая рваться по швам
На горе России, на радость давнишним врагам.

Винить ли во всём коммунистов?...Да полно, друзья!
Такие же русские люди, как ты или я,
Стояли они у станков или строили дом,
Грохочущий трактор вели на полях за селом.

Винить ли матросов «Титаника» в том, что утоп?
Ужель им хотелось увидеть в нём собственный гроб?
Ужель не хотелось услышать родное «Земля!»?...

Виновны в случившемся те, кто стоял у руля.

Быть может хорошим корабль, а волна не крутой,
Но глух капитан или вперёдсмотрящий слепой…
Никто не нанёс коммунизму так много вреда,
Как вы, заседавшие в Политбюро, господа.