Журчащий день - хворь суток - тяжелая болезнь Луны

12 пополудни.
Oh, Moon, my obscene concubine.

Чёрный с фиолетовым отливом – локоны Дианы –
Тинная вуаль болот глодаемая роем тли.
Бурные потоки крови сумасшедше ищут раны,
Чтобы выбиться фонтаном наконец смогли.

Рот крысиный вылакает скованную урну ока,
Сгорбленные кедры неказисто вшиты в будущую ночь.
Воют изрыгания могил – упущенные роком,
Вечный плач Упущенный не в силах превозмочь.

Ах, Диана, корабельный остов твой баюкает Кальмара,
Ткани вод заботливо вокруг сплетались в балдахин.
Ты – Луна, поверь, переживёшь гниение кошмара –
Дня ликующего люто ярой бурей кислых вин.

Пей, впивай невечный сон смертей, покоясь в море
Неприветливых небес, но улыбайся для червя;
Ночью, как на пышном одре, на ошметках Скорби
Будешь нежить грудь наперекор взываньям дня,

Плавать в пышной роскоши постельного вельвета,
Кошкой слизывая с шерсти гной, дерьмо и ссохшуюся грязь,
Зной отхаркивая и отчихиваясь пылью солнечного света,
Радуясь, сверкая оттого, что горькая пора прочь унеслась.

Келья, приютившая за пазухой весь дымный сумрак
Перепуганный, трясущийся, с коленями к зубам.
Шкаф узорчатый – старик, он не отбрасывает umbrage…
Пахнет желтизной старинного тряпья комодный храм.

Здесь чулки, бюстгальтеры, исподнее… моё воображенье
Заполняет нежно – бледной, мягко – сочной плотью их.
Шар во мгле, Луна - Диана, отдаваясь томной лени…
В полудреме… яркостью лобзает полностью нагих.


Звуки, звуки тихих непристойностей разводят языки
По краскам ночи до жестокости преступной, ядовито тихой…
Мысли замерли, дыхание захвачено, тела до воздуха легки…
Моя Луна, я пропадаю, о, мучительница, видя лик твой.