Как часовой при знамени

* * *

Я – на посту, как часовой при знамени.
Что смену ждать – придет она иль нет?
Я здесь поставлен принимать экзамены:
«Давай зачетку и бери билет».

Лишь мы, многострадальные учители,
Обречены изведать этот ад.
Как принимать экзамены мучительно!
Сдавать, конечно, легче во сто крат.

Чего-чего нам не пришлось наслушаться,
Куда там – фантастический роман!
Фальшивых слез расплывшиеся лужицы,
Шпаргалок беззастенчивый обман.

Я знаю все уловки немудрящие,
Не задремлю, не заглочу крючок.
А в коридоре курят некурящие,
Досасывая с жадностью «бычок».

Вошел студент – в кармане пальцы крестиком,
Волненье выдает дрожанье век.
Ему кажусь я дьявола наместником,
А я всего лишь мягкий человек.

Он предо мной – с приметами, шпаргалками,
Написанными ночью про запас,
С повадками то наглыми, то жалкими,
С морщинками бессонницы у глаз.

«Ну, что сегодня мы с тобой исследуем?
Что скрыто в тайниках твоей души?
Возьми билет. Присядем. Побеседуем.
Спокойнее, мой друг. Не мельтеши».

И постепенно он начнет оттаивать,
Он это – вспомнит, то – сообразит.
Он весь открыт – а что ему утаивать?
Решителен – а что ему грозит?

Он с гордостью получит балл заслуженный,
Он этот день запомнит навсегда:
«Вот Вейхман – да… Он строг бывал до ужаса…
А он-то мне… А я ему тогда…»

Он сдал экзамен. И ему завидуют
Те, кто еще не вытащил билет.
Он полон сил, а я – как будто выдоен,
А надо слушать следующий ответ.

Душа моя, не обратись в развалины,
Но будь доброжелательна всегда!
Ну, соберись. Еще идут экзамены.
«Давай, входи. Шпаргалки – вот сюда».

И всё – сначала. В сторону все личное.
Забудь, что этот парень нахамил.
Несть для меня «хвостиста» и отличника.
«Бери билет. Присядем. Ты мне мил».


* * *

Три женщины, три милосердных феи,
Три нимфы из мифических времен,
Три королевы от фармакопеи
В стерильном царстве призваны на трон.

Латынь – увы! – из моды вышла ныне,
Но в царстве том который век подряд
Читают на божественной латыни
И на любом наречье говорят.

Не для профанов это государство:
Свой распорядок в нем и свой устав.
Там с верхних полок достают лекарство,
На цыпочки пленительно привстав,

Там феи носят белые одежды
(Ну прямо точно ангелы в раю!),
И люди к ним несут свои надежды,
Несут свои страданья, боль свою.

В то царство по рецептам, как по визам,
Доступен вход - такой у них закон.
Как феи снисходительны к капризам
Сварливых, раздражительных матрон!

Тем, чье здоровье трепетно и зыбко,
Вернее поликлиник и больниц
Поможет королевская улыбка
И королевский взор из-под ресниц.

Я посещаю это королевство,
Как верующий посещает храм,
Как будто снова возвращаюсь в детство,
К термометру под мышкой по утрам,

К каким-то склянкам, пахнущим карболкой,
К простуде на обветренных губах,
И к плюшевому зайчику под елкой, -
Он, как и я, лекарствами пропах.

Однако мы давным-давно не детки,
А возраст – выбирай, не выбирай –
Предписывает принимать таблетки,
Исправно посещая этот рай…


* * *

Посторонний среди поэтических аристократов,
В их ловлю равнодушии оттенок враждебности.
Я всю жизнь занимался способом наименьших квадратов
И оценками средней квадратической погрешности.

Мне советуют снисходительно и ненавязчиво,
Осуждая в душе за упрямство натуру мою:
«Брось ты эту невразумительную тарабарщину,
Неизвестно зачем и кем неизвестно придуманную.

Как же ты умудряешься втиснуть в стихи,
Проявляя подчас чудеса акробатики,
Угловатые средних размеров грехи
И еще очень-очень маленькие квадратики?!»

Что я им возражу? На судьбу я не жалуюсь,
По дорогам иным довелось путешествовать вместе нам
С королем математиков Карлом Фридрихом Гауссом
И моим земляком, тоже Фридрихом, Бесселем.

Мы не в спальных вагонах по рельсам планету объездили,
Мы карабкались в гору путями нехожеными.
В математике скрыты такие запасы поэзии,
Где еще довелось бы столкнуться с похожими?

Жаль, немногим доступны ее контрапункты и ритмы,
В ней – конфликты и драмы, и сражений неистовых след.
Только Слуцкий в стихах как-то раз помянул логарифмы, -
Возраст их исчислялся в ту пору уж сотнями лет...

Право, жаль, что поэты так далеки от поспешности
И корона поэзии недополучила каратов.
Мне всё снятся ночами средние квадратические погрешности,
Мне всё снится способ наименьших квадратов.


* * *

Давным-давно, дотошный и старательный,
Сознательный, как ротный политрук,
Я избран был заведующим кафедрой
Как перспективный кандидат наук.

А кафедра – не стойка вроде столика,
С которой лектор что-нибудь бубнит.
Там были два завзятых алкоголика
И всеми недовольный индивид,

Там были молодые, начинающие –
Я их почти на ощупь отыскал,
Для них тогда я был величина еще
Как умудренный жизнью аксакал.

А у меня – ни возраста, ни опыта,
Лишь душу разъедающий азарт.
Я кафедру тащил с упорством робота:
Вперед, вперед, ни полшажка назад!

Ах, если бы я знал, в какие заросли
Меня мое упорство заведет!
Ведь в мире не бывает белой зависти,
А черная – любой зацепки ждет.

И час придет – ей хватит малой толики,
Моих промашек полный алфавит
Судилищу предъявят алкоголики
И всеми недовольный индивид.

А эти, молодые, начинающие,
Которых отыскал и приласкал,
Решили – их поддержка не нужна еще,
Авось и отобьется аксакал.

Я легкими отделался ушибами,
Я без труда нападки отразил,
Но в потаенной глубине души моей
Вдруг холодок какой-то просквозил.

Как будто безразлична стала кафедра
И ни к чему назойливый азарт.
И даже слышались в вороньем карканье
Слова: «Пора, пора, кончай базар!»

Был прав ли я, сказав, чтоб начинающие,
Надев хомут, тянули этот воз?
И до сих пор душа удручена еще,
И нет ответа мне на мой вопрос…


* * *

Во сне я снова был преподавателем.
Я должен был войти в аудиторию
Студенческих умов завоевателем
И, как бывало, одержать викторию.

Я был всегда примером пунктуальности
И к лекциям готовился заранее.
А тут, во сне, в тенетах ирреальности,
Ну хоть убей – не помню расписания.

Туда, сюда, ищу повсюду – нет его!
В бумажках роюсь, а они бесчисленны,
Беспомощней ребенка малолетнего,
Я тычусь ошалело и бессмысленно.

А дальше – хуже, нарастает бедствие:
Я позабыл и тему, и подробности,
И то, кому читать я должен лекцию,
И из какой она научной области.

Не помню ничего. Сейчас проснуться бы –
Пусть безвозвратно прошлое теряется!
Но этот сон, как грампластинка, крутится
И раз за разом снова повторяется…


* * *

Мы в этот раз с доцентом Шерстюком
Идем обедать в ресторан «Арагви».
Пусть над копейкой чахнут мизерабли,
А мы тряхнем в «Арагви» кошельком.

Шерстюк в меню не смотрит, что почем,
Он за столом уверен и проворен,
А я же, как в «Литературке» Горин,
Несмело говорю: «Хочу харчо».

Доцент Шерстюк – большой оригинал:
В донельзя переполненный автобус
Он, толстенький и кругленький, как глобус,
Каким-то чудом первым проникал.

А я обычно вслед ему смотрел,
Не в силах примениться к обстановке,
И долго ждал потом на остановке,
И там от невезения зверел.

Меж тем харчо принес официант
И так взглянул с надменностью джигита,
Что мигом я лишился аппетита,
В гурманстве ресторанном дилетант.

А мой Шерстюк, салфетку подоткнув,
От трапезы испытывает счастье.
Болтаются небрежно на запястье
Часы «антимагнетик, ватерпруф».

Шерстюк на стрелки устремляет взор.
Нет, больше не пойду я с ним в «Арагви».
Зачем мне снова наступать на грабли
И выставляться, словно на позор?

Оставим честолюбцам этот трюк.
Меня устроит скромный кафетерий.
А мой доцент живет без фанаберий:
Шерстюк – он и на кафедре Шерстюк.


* * *

Всё поспешал – без роздыха, без пауз.
Как эксклюзивна жизнь – без дураков!
Мне кажется порой – я доктор Фауст,
А не какой-то доктор Кулаков.

Лукавый бес, дрожа от нетерпенья,
Ждал, как дитя, пуская пузыри,
Что я скажу: «Остановись, мгновенье!»,
Как школьники в игре кричат: «Замри!»

А я ходил по пыльным коридорам
Среди надутых спесью мудрецов,
Как Фауст, я дышал научным вздором
И отвергал терпение глупцов.

Пусть молодость мою сменила старость
И заявляет без обиняков,
Что я, такой-сякой, не доктор Фауст,
А заурядный доктор Кулаков.

Но, с Фаустом в согласии всецело,
Занудных ортодоксов разозлив,
Я говорю: «В начале было дело».
А жизнь – она, конечно, эксклюзив.