Сон в самую тёмную ночь

Не поётся птице певчей
над покойника обличьем.
Тает голос.
Только кречет
по привычке татей кличет.

Ой ли кречет?
Может, память
высекает страх из створок
сновиденья.
Стихло пламя,
только я
и мертвый город.

В узких улочках, распятых
на остывших перекрестках,
света нет,
чернеют пятна
в городском пейзаже плоском.

Лишь акаций сладкий привкус
ум до одури доводит.
И внезапно здесь
гибискус?
Впрочем, был он раньше в моде.

Раньше
ночью снились сказки –
в цвете яблонь белобоких,
а сейчас гляжу с опаской,
как асфальт питают соки.

Соки мальвы иноземной –
в чёрствой корке тротуара.
Стебель – веною яремной.
Не проснуться.
Нет бекара.

Ветер сумеречный, свежий
не ласкает темный город.
Но с небес свисает грежа
и ползёт ко мне за ворот.

Закрепляясь на запястьях,
в ступнях, на спине и в сердце,
нити чьей-то тайной власти
зазвучали
форте-меццо.

Страшно?
Не страшнее смерти
города из сновидений,
что в привычной круговерти
всех утратил…
даже тени.

Музыка звучит всё громче.
Я – гитарой шестиструнной
в чьей-то песне.
Голос сочный
оживляет мир безлунный.

Сладкий плен и вновь гибискус
расцветает.
Сердцу любо.
Пробуждение так близко –
поцелуем Жизни в губы.