Жизнь животных большого города

 1

«Послушай… Далёко, на озере Чад» –
в безликом людском потоке,
шум выцветших слов покрывая, звучат
о близком нездешнем строки –

как исповедь веры в непрожитое.

2

Жирафу запомнилось,
как беспощадно
июльских дней
медное покрывало
варило зарево,
столб дыма вздымало,
гарью и рёвом
давило
робкий псалом
странствующего Давида.

Не ведавший жалости
был тогда уязвляем.

Заморский тапир
потерял ориентир.

Маяки,
что видны с сизой набережной, тикали,
показывая горящие языки.

Чайки
травили морские байки.
И рвали глотки
из-за гниющей рыбы
удачливые торговки.

Полоски ползли
по бледным экранам
внутренних миров граждан.
По их чердакам
разбрелись тараканы –
каждый, как паж, был важен.

3

«Будь Брэму покорен
пытливым умом.
Линней да сподобит
тебя изумиться.
И Дарвин, познавший
причинную связь
разрозненных с виду событий,
и в жизни безмолвной
червей гробовых
единство миров разглядевший,
покажет тебе,
как прибрежную грязь
окраин бывшей столицы
мыслительный навык
позволяет читать,
словно
зоологический справочник.»
 
Так тихо учил,
шелестя огурцом,
с замшелым от опыта
ржавым лицом,
гримасы бровей
утопив в бороде,
уставший от шума завуч.

Но город водил
за собою слепца,
как радостный нищий,
лишённый лица.

4

«Зашёл бы к нам, странник!» –
кафе «Завычай»
заманчиво греет жаровни.
И столики ножки расставили гордо,
как все красавицы улиц.
 
И дверь приоткрыта
шпионам из города
– телесная тайна
под сенью одежды.

И мысленный вихрь холодит пряный чай,
и чайки на крыши вернулись.

А дверь
расшатал уже ласковый зверь.

5

Не веря в восторженность
глупого ролика,
вынашивал возгласы
собственной роли,
тусклыми рифмами упражняясь,
от скуки ссутулясь,
в неизменном незавидном пальто
чей-то папа.

В шляпе плавала в пуху
ритмично синица.
 
Спицами глаз долой отсылали
незаинтересованных
неуместно одетые девицы.

Пингвины грели свои лимузины.

Шея одной из девиц
напряжённо гнулась назад,
как у птицы.

6

«На моей улице не должно быть
некрасивых разговоров» —
думал сумасшедший мальчик у арки.
И машин бы поменьше вишневых.
Есть же цвета яркие.

Так продолжалось четыре года,
и хроники этого скрытного города,
то в жар, то в смертную скуку бросаясь,
писал летописец неуравновешенный.

Эпилог был окрашен
цветом черешен.

7

«Стоп – не давай душе
насовсем забыться» –
советовали в книгах
трезвые и осторожные математики.

Осьминог возвращался
к своей синице
и вновь сомневался
в выборе странной тематики.