Маленький человек. Анатомия бегства

Утро морозное, тихое. Чувствую под одеялом, что на улице очень холодно, всегда еще под одеялом знаю, какая погода на улице. Свежо так, что пар изо рта. Я в своей конуре – это моя мастерская. Кто я? “В сорок лет он еще подавал больше надежды” где-то читал, про меня в самый раз, мне пока 26 и надеюсь до сорока в таком состоянии не дожить.

Остальное обо мне еще менее интересно, ну, конечно, кое-что обо мне еще проясниться.

Утро пятничное, и хоть после улицы я не делю время на дни недели и месяцы, но к пятничному утру отношусь великолепно, а к вечеру тем более. Обычная мысль: отсидеть, отбыть всего полдня , а потом безделье. Ну, вечером еще лучше впереди 2 дня свободы от нудных уроков и опасности быть вызванным к доске.

Давно уже пятничное утро, просто утро, но все равно лучше других по старой памяти. Работы сегодня не много. Вернее ее много всегда , но срочной не много, а остальная как водится ждет своего превращения в срочную. Но я целеустремлен и скоро начнется моя новая жизнь с соком каждый день и трехразовым питанием. В своем доме в мастерской, где я буду шлепать исключительно произведения искусства под восторженное одобрение родных и близких. С длинной очередью ошалелых буржуа, желающих сделать приобретение, топчущихся ночью у ворот с номерочками на синих руках, перехватывая кофе у расторопных старух. Да, лихо завернул. Сколько еще кормится буду этой байкой? Сколько уже кушаю. Длинная подготовка к жизни.

Пока еще верю, пока способен, и всерьез рассчитываю успеть. Вскочить в последний вагон отходящего поезда маршрутом N – Счастливая жизнь.

Так, сегодня пятница, выскочить из-под одеяла до умывальника, в чайник воды, а пробовать умыться, почистить зубы и чай. Может пропустить все, кроме чая? Да нет, сегодня буду у клиентов, надо хоть издали быть похожим на человека. Сколько сейчас? Ага, на мобилке 7.31, рановато, для меня вообще глухая ночь. Еще поспать? Провалюсь до 12 точно, буду пробовать спать.

Звонок. “Привет.” “Привет. Извините, а кто звонит? ” “Не узнал?” “Наверное, узнал… но не ожидал услышать точно. Ты, Дашка? Ну вот… Привет… а как ты? Где номер раздобыла? Да уж тебя-то точно не ожидал . (Привет из прошлой жизни.) Да, извини, ты как, по делам или просто?” “Просто как ты, ну и мелочь одна… Может встретимся?” “Конечно. Где?” “Время не жмет?” “После одиннадцати свободен. Тебе как удобно?...Нет к тебе не пойду, что ты, еще с твоим драки не хватало. А, все по-другому? Нет уж, давай где-нибудь на нейтральной территории. Так…В три, подходит. Знаешь там на углу есть забегаловка. Нет, чуть дальше, да ,молодец, ну все, не наговаривай, до встречи…Пока.”

Кольнуло, здорово кольнуло. Где же мое спокойствие? Руки ходуном ходят.вотивсе привет. Против прошлого нет средств, кроме амнезии. Но амнезия - почти придурок, мне не подходит.

Одно ясно, заинтриговала, всполошила, какая работа? Какие клиенты? Богатство отбыть жизнь до трех. Хожу взад и вперед с зубной щеткой в трусах, +4 в мастерской. Почему звонит? Что за дело ко мне? Точно по делу, нужны ей мои дела, больно интересно как я , мне самому не интересно… вру, а что остается? Бравада, больше нечего.

Но какой такой интерес? Два года. Да и расставался и с ней и с ее мужем вряд ли в друзьях. Черт, ручки потные, внутри жжет, где-то тут с утра целеустремленный шастал… зачем в три ляпнул? Знал же что только маяться буду. А… сделать вид независимый и успешный. Занятой я человек очень. Не срываться же, надо блюсти успешное лицо.

Тогда в рот заглядывают, тогда и слова хоть что-то стоят.

Блюду конечно кое кому и мои холмы вершинами кажутся. Куда уж… таких даже много, одно слово “машина” – синоним счастья вечного и блаженного. А тут еще пару пунктиков.

Что-то делаю, едва до двух терпимо, до центра минут 12езды, лучше ждать там, чем тут минуты разглядывать.

Кафе невесть бог знает какое, но мне по карману, на пару пирожных и кофе наскребу и даже больше. Не хватало осрамиться, я же мужчина.

Официантка:
- Что будете?
- Чай есть?
- Да, с лимоном
- Нет, черный один.
Снисходительно приносит чай, смотря сквозь меня.

Кто же учил вас , девочки, сервису? Может, мне Нефертити чаю поднесла? А я как минимум квазимодо, попросивший за так… Да нет, девочка так себе, выживает на 300 в месяц, носик пудрит, поджидая билет призовой. Но гонор. Сказать нечего.

Вторая, четвертая чашка и пол четвертого. Позвонишь? Нет, жду до 4-х и еду. Ну дурень. Так, человек позвонил, может мелочь, делать нечего, а ты тут места не нагреешь.

Что ж так колотится бешено сердечко? Ну идет себе. Что тебе? Улыбается, ну и я плыву, хоть бы голос не подвел.
- Привет, Ромбик. Извини, что опоздала. Сильно задерживаю?
- Да нет, садись.
Красивая, смотреть не могу, ну и вырядилась, хоть слюни вытирай.
-А я совсем забыла, на часы – без пяти, ау меня маска, Ларисе говорю „Скорее, мальчик один ждет…”

Вот так, тут ноги ватные, а она вообще могла не прийти.

- Твой не застрелится, что видимся?
- Пошел он… и вообще, он очень мнение свое понял, жалеет, что ты ушел.
- Да? Уже не враг народа? (Раздражаюсь). Мне это очень поможет в жизни его мнение…

Чувствует тон мой, но не защищает.
- Извини. Так о чем это мы? Что задела к моей персоне скромной?
- Не перебивай.
- Что-то будете? – встрянет Нефертити.
- Да.
- Что?
- Кофе и что там? Эклеры есть?
- Нет, есть печенье такое, очень вкусное.
Морщится.
- А еще что-то есть? Круасаны? Что вообще? Может просто шоколаду? – Смотрю вопросительно, стыдясь и кафе и себя.
- Идет, “Полен” черный есть?
- Есть.
Мне и Нефертити значительно легче.
Молчу.
- Ну как дела? Рассказывай, у тебя дела, слышала, хорошо.
- Да, идут…
- Ты, вроде, мебель делаешь?
- Угу, халтурю по немного.
- Что-нибудь режешь?
Любимый вопрос, без вас, дорогие, тошно.
- Нет, пока… Но собираюсь, у нас за халтуру платят больше. Ерундой выгодно заниматься.
- Ну, не совсем ерунда, если получается.
- Получается, куда оно денется.
- А у нас все здорово тоже. Он завел себе молодую жену, спит с ней. Знаешь как – мамочек любят, но с ними не спят!

Лицо мое невероятно богато гримасами сейчас, открываю рот и глаза. “Как?” – выдавливаю, голос сел от неожиданности, пытаюсь сообразить все ли понял, это ли слышу и нет ли в словах другого смысла, более невинного, постороннего, словом тяжело и мучительно пытаюсь оценить ситуацию. Я явно не готов, да и не мог быть готовым. Ни к прямоте, ни к откровенности паче такой. Она что-то говорит, но не слушаю, глупо смотрю, киваю, дакаю.

- … Это просто ад, что тебе сказать, если он ее в дом водит… Ты знаешь, как он меня бил! Куда попало ногами…
Начинаю что-то понимать. Да, ей не к кому больше пойти. Как еще объяснить это? Через 2 года к фактически полузнакомому человеку, да еще, вероятно, не хорошо настроенному к ней… Молчу, ничего не остается. Правда, кстати, ей нужно выговорится. Это ясно как день. Киваю, слушаю, иногда короткие реплики. Смотрю на нее. Еще чай, кофе, шоколад.

Звонок ей на мобильный.
- Приветик. А ты где? В торгаше? Да, буду через 10 минут. Да, недалеко, уже иду, все. Ой Ромка, должна бежать!
- Я уже понял.
- Ничего? Понимаешь, время не рассчитала.
- Все нормально
- Еще поговорим, заезжай к нам, его дома сейчас не бывает. Дозвонимся, ладно?
- Да, конечно
- Напрягла?
- Нет.
- Ну пока, звони.
- Пока.

Озадачен? Мягко сказано. Прихожу в себя частично через полчаса, помогла Нефертити.
- Еще что-то?
Поднимаю глаза:“ Нет, спасибо, счет… Хотя, нет, еще чаю.”

Каша в башке, ни одной мысли, обрывки, обломки фраз, лицо ее, ни черта не соображаю, чтобы пил можно и напиться. Нормальный повод, человеку плохо, мне тоже сейчас, великолепная оказия надраться жестоко.

Такое малюсенькое потрясение, жизнь неожиданная барышня, всегда есть сюрпризы.

Пару дней споко1йствия – текущие дела. Перехватить успеть, доделать. Привычный ход с мелкими нюансами, и мысли, много, например, о женщинах, как-то мне с ними вроде и везет, но не складывается. Жена была. Отличная жена, между прочим. Мне и сейчас лучше не придума5тся. Вот так, имел, и лучшего просто вообразить не мог и сейчас не могу. Но в семье нужно, чтоб обоим было хорошо, иначе неизбежен конец или чудеса каждый день. Тут на выбор. Все, наверное, не так здорово было, ушла. Чудеса ни ей, ни мне ни к чему.

Тихо, мирно. “Ухожу, устала чего-то ждать…” И ушла. Не держал. Что толку? Да и поначалу не сильно расстраивался, думал, так лучше. Осознание пришло позже, что это конец. И эта женщина уже чужая. И не то что утром вместе проснуться нельзя, а вообще ничего нельзя. Быть рядом, говорить. Какие разговоры? Напряженка одна, лучше даже не видется. Мельком, потому что жгут и слова, и взгляды самые невинные, и видишь упрек, обиду там, где отродясь не было. Тон и тот в сотку перепад, по ушам режет, и ожидание подвоха, шпильки, подтекста. Что говорить? Кто уходил, расставался, сбежал, бросал или был брошенным, тот поймет. Тот сам расскажет, так что трехтомного романа не хватит описать. Ничего нового, уже пережито это сотнями жизней и больнее, и ярче может быть.

Но и к жене, и к событиям ближним и дальним вернемся позже. Сегодня уже среда. Днем доволен, работа идет в охоту, спорится без пробуксовок. В общем, колея моя мне сегодня по душе, не проживаю, живу.

Стружка, запах стружки - это мое, что касается дерева. Но с ним я делаю не те вещи, которые мог бы. Мог бы?

Рубанок острый, стружка – папиросная бумага. Прилаживаю планки друг к другу, притирка. Будущая столешня, учусь как умею. Недавно обнаружил, что ничего на самом деле не умею. Все по верхам, это хуже всего. Пытаюсь учиться заново, почти невыполнимая задача переучиваться, отказаться от мысли “могу, умею” и пробывать по новой.

Стучат.
- Добрый день, Николай Петрович.
- Добрый, Роман. У тебя двух платочек не будет?
- Будет. Каких?
- Ну… Дюймовки по полтора метра…
- Минутку…
Визг пилы наскоро распускаю.
- Вот… Пойдут?
- Да, да… Роман…
- Что?
- Знаешь какое число сегодня?
- Нет, а что?
- Пятое марта
- А что пятого?
- Как что? Ты же должен знать.
- Я? А что надо?
- Завхоз делает жест более, чем красноречивый, в наших широтах и вообще на одной шестой суши. Ничего нет? Сейчас будет.
- А что праздник какой?
- Как какой?! День смерти Сталина…
- А-а… ну тогда конечно… Сейчас скажу. Я зайду минут через двадцать..

Он тихий любитель зеленого змия, что мне , трешки не жалко, да и не часто, не нагреют. В общем, молодец, с поводом, если бы алкашам сказали, что на луне водки вдоволь на халяву и по гроб жизни, яйцеголовым и не снились бы такие прорывные оригинальные идеи… В пик просто необходимо пару бодрых любителей, горизонтов у них нет и головы не засорены иксами.
Еще несколько часов работы, чай с хлебом, книжка, пару страниц “Идиота”. Что же должно происходить в голове человека, чтобы такое написать?

Звонок. Да что же это? Ее телефон домашний высвечивает. Опять дрожь с пол оборота.
- Да.
- Привет. Как дела?
- Хорошо. У тебя как?... А-а, так мы тогда до дела не добрались?... Ну, могу… Могу сегодня…У вас? Не знаю не готов… Точно не будет?... Ну, если в Киеве… Да, приду. Полдвятого не поздно? Тогда буду. Пока.

Ну красивая. Что с того? Мало ли красивых. Меня даже злят такие. Напомаженные куклы, весь мир для них, а вам разрешено милостиво восхищаться. Дело, все-таки дело. Какое-то. Какое? Я думал, только выговориться хотела, выговориться оказалось важнее. Что ж, узнаю сегодня о деле. Может вырезать чего? Ну это вряд ли пройдет. Все давно не так и даром делать не буду. А то сколько это стоит по справедливости, стыдно называть.

Чего блудить, узнаю скоро. Привожу себя в порядок и в магазин, шоколаду, что там еще. Чай буду точно.

Лифт работает, просто отлично. Волнуюсь как школьница. Люблю флегматов, завидую им. По мне же все видно всегда, эмоции, черт их…
- Добрый вечер, - расплываюсь.
- Привет, проходи, тапочки одевай, холодно.
- Держи.
- Спасибо. Кстати, в доме пусто.
- Переживем. Одна?
- Машка в зале…
- Ребенок, привет! (Громко) – Молчание, не слышит. Ладно, успеется.

Домашняя, уже проще, не буду так тушеваться. Осматриваюсь. Да. Всепо-старому, так и не закончен ремонт, по мелочам.
- Проходи, не стой… На кухню. Ромка, не стой,видишь стул, садись. Я сейчас.

Моет посуду. Через плечо: “Как дела?”
- Отлично, у меня всегда отлично.
- Хоть у кого-то, приятно слышать.
- Здорово выглядишь.
- Спасибо.
- Нет, правда.
- Спасибо, кто-то считает по-другому!

Оборачивается, смотрю в глаза, молчим.
- А тыне слушай грамотеев разных.
Щелкает кнопка чайника.
- Тебе какой, черный?.. я забыла, черного в доме нет.
- Тогда без разницы.
- Суданскую розу?
- Нет, уж лучше зеленый, если есть.
- С лимоном?
- Да нет, извини, сахару побольше.
Суетится, смотрю на нее, неловко молчать и ей неловко.
- Открывай.
Открываю сгущенку вареную, она ломает шоколад
- А ребенок?
- Она потом…
- Угощайся.
- Спасибо.
Снова молчим.
- Как жена? как вообще?
- Ушла, не хочу об этом.
- Да? Извини, не знала. Ты что-нибудь слышал о страховке? Такая-то компания.
- Страховка? Всмысле?
- Ну сейчас расскажу. Есть очень серьезная компания… по всему миру клуб для избранных… платишь… в год. Потом, если что возвращаются. А через 15лет…. И каждый год до конца жизни. Тебе интересно?
- Да… Конечно.
- Ну вот, я могу тебя подписать…
- Как это?
- Ну, буду твоим поручителем…
- Так, стоп, мне нужно подумать.
Молчим. Глупая ситуация. Как выйти?
- Даш, давай так. Я в общем понял, схема интересная, давай я подумаю, может вопросы возникнут и мы обязательно встретимся и разговор будет более предметный. Я не готов так скоро что-то решать.

Пытаюсь понять, не задел ли. Чертово лицо, как зеркало. Видит ли? Вот те два, уже второй раз впросак с ней. Срочно поменять тему, оба понимаем, оба делаем вид, что все в порядке. Черт, обидится, подумает… ну, подумает то, что способна подумать. Так что ладно, как есть, так есть.

Просто дурак. Куда я? Ну куда? Прошлое. Чего поперся? Еще битый час ни о чем, ритуалы чертовы.

Хоть матерись, матерюсь. По лужам, ноги мокрые. Нужно пройтись, подальше к мосту может? Развеяться, только не в конуру. Может зайти к кому, отвлечься. К кому? Знакомых негусто, друг один, но к нему не хочу сейчас. В кафе? Нет у нас кафе, кабак и одни с мелочью сопливой. Сашка! мысль, только бы дома был, и чтоб футбола по телеку не было. Он молча выслушает, без советов, это необходимо – молчание.

- Прывит, потвора! - Свои люди, тут без реверансов. – Прыйшов, бо трэба, настрой дурный, трэба побалакать.
- Проходь, можэ йисты?
- Ни, каву, ни, давай просто посыдымо. Розумиеш, нэма куды сэбэ диты…
длинный разговор. Вернее монолог, он с понятием слушает, а не делает вид. Я отхожу, подшучиваю над ним, но он далеко не простачок, и давно не отношусь к нему с высока, хоть был грешок. Сейчас стыдно вспоминать.

Это тот сорт людей из вымирающих, тонко чувствующих, понимающих суть, неуклюжие внешне, косноязычные, простоватые. Они теряются за спинами говорунов, напористых нагловатых и часто пустых. Они не хвалятся, но внутренне богаче во сто крат. Тихо живут, делая свое дело и катают на плечах выскочек, искренне подчас считая, что те чем-то выше. Грустно и обидно за них. А я то к нему снисходительно относился много лет. Вот как. Не без изъянов. А кто без них? Отец наш небесный не всем нравится. Мне , например, не нравится. Вернее портреты его дела, и намерения ему приписываемые. Постарались несущие благую весть.

Сашка, Сашка, ты так просто поставил все на свои места.
Весна, веселясь шумит, пробуждает запахи. Земля жирная в ломтях оледенелого снега. Асфальт в ямищах, даже они не портят настроения, рождая матерные оды.
В судьбе моей видимых изменений нет. Работа, заказчики, лень, ночные запарки и все вдогонку. Упрекнули меня недавно в самоиндульгировании. Слово длинное и страшное, за шиворот меня ими голенького на всеобщее обозрение. Изобличать, уличать, хватать за руку. На привычном каждодневно делаемом горячем. Оно, может, и так и есть, над чем задуматься. Но звучит как приговор. Любая надеждаподавитсятакимсловом.

Но тут есть простое подозрение, а может живу не свою жизнь от того и не клеется, от того и лень жить? Можно и тут словом по пальцам, емкое это самое самоиндульгирование.

Перезваниваюсь с Дашкой, нечасто. Может хочу чаще, но ей не до меня, у нее жизнь под откос, ни думать, ни говорить она о другом не может. Понимаю это, но от разговоров устаю и теряю настроение. Ей нужно время, может много, а может и жизни не хватит пережить. Что-то притягивает в ней помимо внешности, потому звоню. Ну и старый шлейф, конечно. Всегда мне нравилась, сразу как увидел. Не то чтобы все, нет, никаких слепых эмоций, но что-то было такое, словом, мой тип. Тогда была женой человека уважаемого мной и все у них было замечательно со стороны. Так что мысль была крамольной, теперь нет. Но мы разные абсолютно: то , чем живет она не интересно, не доступно, другой мир, другой размер. Моя жизнь и мне-то не нравится. С какой стати она нравилась бы ей. Что там, жена ушла, это о чем-то говорит, хотя любила, знаю точно. Можнт и сейчас любит.

Встречи еще реже, это еще болезненнее. Увижу и чувствую хоть косички заплетай, пластилин. Но это уже было впрошлой жизни. За это презирают потом, как натграются, накушаются досыта. Не готов к отношениям любым. Что-то вомне не так, со стороны на себя не посмотришь, сколько не пялься. Но если ушла, явно не сахар, обидно правду осознавать. Не хочется. Еще хуже пребывать в счастливом неведении о себе хорошем и винить белый свет вокруг.

Бр-р-р… противно-то, неприятно, это противно до отвращения.

Отношения любые теперь страшны, себя-то как переделать? Распределить роли и впереди опять старая сказка по новой рассказана. И сам тоже одежки на себя идо края. А после, после уже известно как. Но живешь не вечно, даже коротко, и не дай бог упреков – думала ты… а ты…А что я? Сам не рад, что не все вышло как хотел. И выходит, дни все, что вместе, аванс за будущие заслуги? Что жили, радовались, спали, ели рядом не в счет? Ну была бы ты с другим, все равно эти годы, может и не один сменился. Что известно, что там лучше было бы? А ты тратилась на меня, верила… но не силком же вместе были, что-то же было?

Может ли мертвечина 10 лет длиться с поцелуями в губы? И сердце заходится, и скучаешь, когда не видишь. Разве со скуки скучают?

Ладно, я тоже хорош гусь, у нее на этот счет тоже резонные мысли вполне. Будто упрекаю ее в след. Пусть простит, хоть и не слышала.

Надо найти человеку козлика, мальчика для битья, врага скрытого или явного, и ищет гуртом кто кого, слабина и пожалуйста, выстоились и бьем друг дружку сверху вниз, от вершины до подножия, и не бывает почти наоборот. Сам тоже участвуешь. Как сдержаться? Теперь я воскресный папа, все чинно, даже уважают.

Кафе, мороженое, кино. Книжка в парке. Мамочки млеют, какой заботливый.

Смотрите, гражданки, на своих, у вас, может, тоже заботливые…

Дочки небыло бы, как жил бы, не знаю. Хоть какую-то осмысленность приобретает существование. Есть ради чего просыпаться утром, хоть вижу обычно раз в неделю. Не запрещают, не прячут, но с ней видеться часто не могу. Она как нож, и пополам, и на кусочки. Нет! Какие упреки, она не опуститься. Просто сухой отрывистый разговор, только необходимый и краткий. Вежливый холод такой.

Дашке звоню, все понимаю и звоню. И она тоже звонит. Я ей вроде отдушины, другом считает. Какой я друг? Друг – звание редкое и заслуженное. Что выслушать могу, не в счет. Да и другу под юбку не думают залезть. Объясниться с ней не могу пока. Скользко, по другому не получается. Вижу женщину в ней, кровь играет, себя не пойму, весна или что-то серьезнее баловства. Она откровенна даже слишком иногда. Доверие и льсти, и пугает. Благоверный ее фрукт редкий – и девочкой балуется, и жену не забывает, балует то лаской, то сказкой с последствием так крепко иногда, что в больничку Дашке приходится заходить на огонек. Но его-то судить не хочется, хоть и я с ним на ножах была свое время. Его сказка его поджидает, оплевывая семечки, не торопясь. И премилый разговор у них предстоит, не расхлебывает он… так что жаль его, от слабости злобствует.

И Дашку жалко. И не понимаю напроч ее подчас, знаю только, что в ее шкуре не был и не могу все осмыслить, да и женщины , их способ думать, чувствовать… У них “нет” может быть запросто “да” и на оборот, и злятся, что не догадывался, что сегодня так, а завтра по-другому. И требуют быть мужчиной, и уличают в эгоизме, и все решай, и почему ты всегда решаешь?

Звонит.
- Приветик. Время есть?
- Ты же знаешь, для тебя…
- Как живешь?
- Ничего, нормально.
- Этот козел вчера звонит, представляешь, назвал меня любимой, и что я классная, и в Киев звал… А сегодня утром колечко мне с брюликами привез. Дурдом и опять классная… На кухне меня… А я плачу и… А что, одной тоже не сахар… Для организма надо, по здоровью бьет. Что-то я совсем потерялась, нужно бегать начать… Чего молчишь?
- Слушаю…
- Плохо, да?
- Перестань.
- Знаешь, одной…
- Перестань оправдываться, еще не хватало в том, что с мужем спала передо мной… Ну было и было.
Пауза.
- Так это еще не все.
- Хм, и?
- А потом посадил меня на колени – родишь? Нет. Ну и дура! Ну и понес, не дрался, но синяк на запястье оставил. Да, дембель по легкому. Каким надо быть человеком? Живет как хочет. Может, я чего-то не понимаю? Объясни.
- А что тут объяснять? Привязать тебя хочет накрепко.

Еще полчаса в таком духе. Сначала совсем меня клинило, я все по под очкам, и что там, выходило, что проблемы-то и нет вовсе, в одночасье все можно решить, была бы воля. Но я-то со своей логикой. Я не женщина, пусть красивая, но 35 и ребенок, почти 15, ни работы, ни профессии, и жилья тоже нет. Стандарты жизненные приличные вполне. Сразу на картошку не прыгнешь. Любит. Вот гвоздь главный. Ненормально любит, по-звериному, больно преданно, им доказать что-то силится. Тут Мексике тянуться… Там вся киностудия думает, а тут жизнь, вполне настоящая. На Руси вообще любят истово. Но женщины и их чувство – это загадка.

Доктор Фрейд за сутки с ума сошел бы, не сошел, потому что их отношения объяснял и исследовал. А у нас бы стал не доктором, а пациентом Фрейдом, и весьма бурным. Еще целуются с чувством ,и чувства эти не доступны для просвещенной Европы. Ну если сам доктор буксует, светило, то мне сам бог велел. Удивляться только. Русскую в 16 можно увлечь, осрамить и животом, и словом в похабном разговоре, хвастая. Можно бить, хочешь по выходным, хочешь, каждый день. Пить – вообще мужику святая привилегия. Не дашь, убьет до полусмерти. Женщин каких и сколько хошь, не таясь. О ласковых словах можно молчать, все матерные. Она и работать, можно бросить вовсе, прокормит и тебя, и трех детей, и нагладит, и обует, укроет сокровище свое сонное. Если бить в кабаке будут и случись жена порешит топором, глазом не моргнув, обидчика. И как кошка стелется. Хозяин в доме! Господи, да кто вам крест этот на плечи привязал, или сами в припрыжку несете? А захлебнется счастье блевотиной или так при случае к архангелам в гости намылится. Так не наслушаешься, какой был, только с господом чай распивать. И горе не картинное бабье только подвывай ночами, и не каждая второй раз замуж, даже если и в соку еще. Страх животный одной остаться. Не постигнуть мне, советскому не понять с роду, логика просто здесь наука мертвая и чужая. Живу в этой стране, вроде и сам не из университетов западных. Не диковинка это не частый случай, а жизнь привычная русскому.

Так что как я теперь о Дашке думать могу? Никак, ничего не соображаю и советы мои для нее пыль.

Стою в маркете, прицеливаюсь к сырам, калькулирую, в кармане… еще купить то-то. В натяжку должно хватить, послезавтра оставят кучу денег, но хотя бы на хлеб оставить нужно.
-Папка, папка!

Несется неуклюжее существо, заплетаясь в шнурках. Подхватываю, чуть не грохнулась возле ног.
- Машутка, доча. - Целую. Тянет ручки к щекам, искрятся глазища большие, черные, щеки розовые.
- Па-апка-а, я кучаю.- жмется, гладит щеки, лицо.
- Ты с кем? С Булей? С мамой?
- О, - показывает пальчиком. Жена смотрит на нас, улыбается. Перехватываю Машку, поправляю шапочку.
- Привет.
- Здравствуй.
- Скупаетесь?
- Да, утренник в садике… И по дому кое что. А ты?
- И я. Может денег? Немного правда, двадцатого, как всегда.
- Хватает.
- Ну чего ты, Машук? Ты чего хочешь?
Ребенок смеется, раздавая поцелуи ручками.
- Ну что хочет сладкий ведмежонок?
- Куку, - смеется.
- Не куку, а куклу. Ты же взрослая девочка.
- Кук-лу-у, - потягивает, улыбаясь.
Вытягиваю из кармана мятые гривен двадцать, должно хватить.
- Купи какую там выберет. Если что, доложу потом.
- Ну мы…
- Минутку, ты как?
- Отлично. Твои?
- Все в порядке, Ром, мы на проходе стоим.
- Ну и что?! Извини.
- Ты извини, мы пошли?
- Машук, иди к маме, папа придет на выходные.
- У-у.
- Ну маленький.
- У-у.
Целую.
- Будь послушной.
Кивает.
- Пока.
- Пока, - трясет и ручкой , и головой.

Все, сворачиваю между рядами. Теперь тележку разгрузить, по карманам - 2 гривны в заднем. Ну так я ее очень и очень! Сахар, чай еще есть, хлеба, еще на батончик к чаю хватает. Вот такие встречи у нас…
- Привет.

Вздрагиваю. Дашка, улыбаясь: “Стою, смотрю на тебя минут 10, а ты сквозь меня.” Оглядываюсь, ищу жену глазами, на нее.
- Привет.
- что с тобой?
- Ничего, все отлично, так, задумался…
- Случилось что-то?
- Нет, все просто великолепно.
Телефон мой.
- Да, сейчас не могу, в девять, да, пока, перезвоню. Извини.
- Ничего. Скупаетесь?
- Скупаюсь, одна.
- Я тоже…
Оглядываюсь.
- Ищешь кого?
- Да нет, торможу…
Не маркет, а проходной двор… пол города пялятся.
- Здравствуйте, и вы? Как? Нормально, - вдогонку. - Извини, что-то совсем потерялся.

Кивает.
- Ты уже?
- Нет, еще в рыбный. Хочешь, пошли со мной.
- Пошли.

Иду сзади. Тележку прост оставил, не раскидывать же при ней. Девочка! Сколько ей? Никогда не дал бы. Зараза красивая, глаза прилипли к тому, что джинсы обтягивают. Ух! Оглядываюсь. Чего? Нет жены теперь. Рефлекс, комплекс виновного. Подшутил создатель зло, придумал тебе проблему между… Черт его. А с заповедями совсем перегнул. Выполнить могут голубые, дети, калеки и старики. Ни в одну категорию не попадаю. Еще и косички как у школьницы. Такая изящная бестия! Знает же зараза… следит, наверное, краем глаза… Нагибается назначай, разглядывая ценники. Вот бабья порода, наверное, и в гробу нравиться хочется.

Ну и так, чуть-чуть кому-нибудь давление поднять, проходя, никогда не против.
- Хочу любимый бутерброд, хоть стреляй, приспичило!
Ее любимый – с икрой красной. Молчу, улыбаясь.
- Могу я позволить себе? И креветки. Все хочу, меня в магазин пускать нельзя.
Да, в телеге треть зарплаты работяги какого-нибудь беспросветного. Такую “Мивиной” не накормишь. Неловкость ненормальная, и в кармане две с мелочью. Она, улыбаясь, что-то говорит, только смотрю, любуюсь.

- Идешь или нет?
Смотрю.
- Идешь?
- Что?
- Что, что? Хочешь, пошли ко мне чай пить. А? Он до понедельника в Киеве.
- Я…
- Что, работы много?
- Нет, в общем.
- Может не хочешь? – лукаво, - занят сильно? Женщины?
- Ага, толпами. Конечно хочу!
- Тогда не стой, бери тележку и марш к кассе, догоню.

Возле кассы плитку шоколаду, ужасное чувство – стыдно пред ней. Хотя за что, если подумать? Но стыдно все равно. Теперь как расплатиться, чтоб не увидела, не поняла? Очередь в три человека, все по мелочи, может, успею. Успеваю стыдливо расплатиться отдельно за шоколад. Веселею. Что ж, не попаду в досадную и унизительную ситуацию. Хотя попаду, вроде с ней, куча всего, а расплачиваться она будет. Как говорит Федот: почувствуйте себя букашкой! Чувствую милое ощущение. Выкладываю покупки на дорожку.

-А, вот где ты, второй раз мимо этой кассы, сразу не заметила. – Докладывает пару пакетов. – Это тоже сюда.

Складываю в два больших пакета, чувствую взгляд на себе, поднимаю глаза – жена. Оценила ее, на меня, сверкнула молча, отвернулась к витрине. Меня в жар, уши горят. Маркеты, гиперсупер. Вам торги, а мне хоть сквозь землю. Меньше всего хотел такую ситуацию, закон подлости. Хоть Машка спит на плече. Бежать к выходу, теряться между людей. Стрессов достаточно на сегодня.

- Даш, я на улице, ладно?
- Машину найдешь?
- Угу.
Спешу. На улице заморозок, ежусь с пакетами возле джипа. Идет, с кем-то по мобилке шутит, смеется.
- Юра звонил.
- Ах, этот…счастливый обладатель “крайслера”.
- Он меня так поддерживает.
Еще бы, за такую не только подержаться, поддерживает… Ну да, я друг, он поддерживает, еще парочка ошивается возле из лучших побуждений… Девчата, девчата…



Уже на кухне, распаковались. Глаза голубые в глаза мигает.
- Тебя пересмотреть нельзя, вообще не могу в глаза тебе долго смотреть!
- Да? Почему?
- Не знаю, в твои не могу, жжет.
- А я просто не могу на тебя смотреть… Ты такая…
- Какая?
- Как же твой не видит? Просто дурак твой. – Говорю искренне, сейчас она… сердце выскакивает, не насмотришься. Школьницы сопливые любительницы по сравнению с тобой!
- Я им в мамы…
- Перестань, видишь, что со мной. Мне 26, а я … просто тону…
- Да ну, задница растет, целю лит…
- Даш! Пожалуйста, я , конечно, может не авторитет, но как бывший художник еще могу видеть красоту.
- Ну может, чтоб здесь добавить, чтоб синьки классные, тогда –да!
- Если мои слова ничего не стоят, тогда молчу.
- Нет, мне очень важно то, что ты говоришь, но чтоб еще кто-то…
- Пьем чай!
- Вино будешь?
- Нет, от вина спать хочу.
- Ну и что? Я тебя в зале положу.
- Пока чай. А ты?
- А я коньяку, можно?
- Чего спрашиваешь?
 -Я чуть-чуть, для настроения.
- Перестань.

Говорим о чем-то постороннем, легком. Вижу по ней, знает, что со мной. Все чувствует и играется. Переоделась между двумя чашками.

- Ты не знаешь еще меня! Какой могу быть… Я же… ой Ромка, я же стерва. Все бабы стервы…

Точно , издевается. Меня сейчас хоть на витрине показывай, как жертву флирта. Уши, щеки красные. Мыслей… одна, и то не печатная, но очень яркая.

Выпаливаю: “Давай вино!”
- Что так? - улыбается.
- Хочу! – голос не мой.
- А если понравится?
- Хочу!
- Точно понравится.

Смотрю в упор: “Что понравится?”
- Все!
- А точнее?
- Ты… Вино, - поправляюсь спешно.
- Так вино или…
- Или… Даш, ты что , слепая?
 - И все таки?
 - Ты.. я такой.. такой… - захлебываюсь, голос дрожит.
- Что с тобой, мальчик?
Пауза. Досадую. Молчу. Смешной, наверное.
- Что, что такое? – подымает брови, смотрит. Прячу глаза.
- Посмотри на меня, может тебе плохо?
- Может.
- С чего это?
- Даш…
- Что?
- Ну..
- Что ну?
Просто трясет, дрож по всему телу, соображаю плохо.
- Перестань… мне трудно… сдерживаться.
- А что нужно? – улыбаясь. - А? А! - Встает, наливает стакан соку. - Остынь,
мальчик!

Молчу, долго. Пьет коньяк, смотрит на меня. И злюсь. А уйти просто не могу, и рад бы. Мальчик, только мальчик, один из многих. Лестно ей, конечно. Но… Но это и жестоко, черт бы меня побрал! На нее, глаза без насмешки, ласковые.
- Прости, ты прости меня, просто не знаю, что со мной. Вернее, знаю…
- Видишь, стерва!
- Молчи, - палец к губам, шевелю губами молча.
- Вот такие мы, и я такая!
- Пожалуйста, - палец к губам ее, смотрю, глажу брови, - ты … хорошая…

Бровь едва дернулась, глаза… не поймешь, толи жалость, то ли боль, может еще что.
- Прости, я буду идти, пора…
- Ты спешишь?
- Нет, нужно идти, должен…

На улице свежо, мне на пользу. Ну денек! В конуру – и спать! Иду быстро, думать ни о чем, не хочу, спать!



Прошла неделя, дней не помню, как и все кто работает изо дня в день без возможности остановиться. Я могу в общем, но сейчас живу просто по инерции, понимая, что что-то не так происходит и потому пока не найду причину, не имеют значения перерывы. Горе от ума. Большого ли? И от ума ли? Что понял, жить боюсь. А вдруг еще глубже нырну, если не сложиться, сорвется, и взгляды сочувственные и так далее. Так пусть шаткое, хлипкое, но положение, и дорожишь мелочью, боясь даже прикоснуться к большому. Опасно. Выпустить из рук, и страх даже посмотреть на журавля. Хоть дохлое, но мое. Теперь не надышишься над ним. Смердит! Если можно припудрить и убеждать себя и окружающих усиленно, что живешь – боги завидуют. Мрачновато, пережить бы.

Визитеры. Стук в дверь довольно настойчивый. И чего бы я двери выламывал? Открываю, лица знакомые, но кто, убей не помню.
- Здравствуйте.
- Добрый день, Рома. Не узнаешь?
- Узнаю…

Супружеская пара. Он субъект в дубленке с борсеткой, до тридцати. Она в шубейке (какой-нибудь горностай), безбожно напомаженная барышня. Лица у обоих испорченны самомнением.

- Как дела? – в карьер сразу.
- Хорошо… Извини, как?…
- Олег и Оксана.
- Не, я не то имел… Ладно. Помню хорошо вас, спинку вырезал вам к кровати.

Паузы хватило вспомнить, не сильно приятные граждане, но улыбаюсь.

- Да, мы, - оба улыбаются.
- Помнишь, говорили про комод? Так мы по этому поводу. Еле нашли тебя…
- Ну, в общих чертах там по-моему из дуба, с резьбой…
- Да, мы тут кое что набросали.

Олег достает лист из борсетки, разворачивает. Зрелище не для слабонервных из тех, кто имеет представление о рисунке. Да, комод лихо намалеван. К вести, в каракулях узнаю признаки орнамента., вероятно, желательно резного в будущем. Образование – краткий ликбез на основе журналов, типа “Salon”.

- Это мой дизайн! – гордо и спешно пропищала напомаженная Оксана. – И тут еще, - тычет пальцем в месиво из линий, - я несильно придумала, хочу чтоб было такое… Как, знаешь? Ну вот, так вот, как бы, - чертит в воздухе кривые, - и ножки на таких как бы лапах львиных. - вопросительно и гордо заглядывает в лицо.

- Да, сейчас, - хмурюсь, не пырхнуть бы, сосредоточенно изучаю бумагу, - в общем не плохо, может кое что поправить, а так… Вы, наверное, сами все тут, необычная задумка…
Она плывет вместе с супругом.
- Да, сами. Сколько журналов, литературы, - начал было Олег.
 - Не надо, я все сама, ты почти ничего… На меня все, - пищит, торопясь и перебивая супруга.

Улыбаюсь, мягко перебивая: “Я это… могу оставить, проработать может чуть-чуть. ”
- Конечно, а сколько будет стоить? Не потеряете? Я все сама…
- Не волнуйтесь, я аккуратно отношусь к чужим бумагам.
- Мы в сотку уложимся? – напористый, хватка мусорника, а он , по-моему, где-то там и ошивается.
- В смысле в сотку?
- Баксов.
- А что я уже вас по цене ориентировал?
- В прошлый раз…
- Стоп. Это когда было? Года два назад. Ия говорил только о резьбе, - память у меня на это счет, что надо.
 - Но…
- Я сейчас не готов о цене вообще, я тогда на дядю работал, а теперь на себя…
- Ну сколько? Сто пятьдесят?
- Это не разговор.
- Ну примерно.
- Думаю, минимум триста.
- Сколько, сколько? Да, а в Доме торговли за 650 гривен я такой комод видела, - нервничает барышня.
- Деревянный? – подозрительно спрашиваю.
- Нет, ну такой… из этой… как его…
- Плиты, - подсказывает муж.
- …да обделанный пластиком с такими разводами, как бы дерево…
- А-а… - тяну многозначительно, - так покупайте.
- Но там не такой, как я хочу. У них такого нет. Олег, скажи…
- А вы разницу между деревом и пластиком, ручной и заводской работой видите? – еле сдерживаю раздражение.
- Да, ну не в два раза, - кривится помада, - я же говорила... надо было тогда… А черт бы тебя…

В ушах звенит от визг. Бедняга, как он каждый день?
- Триста минимум. – дожимаю, - а то могу вам такой, как в Доме торговли сварганить за 580.
- Нет, мы такой не хотим, на лапах… - не унимается помадная маньячка. – Мы подумаем, посоветуемся, - ладонь на листок бумаги, - пока возьмем, может что-то изменим.
 -Конечно, обменяемся телефонами.
- Пока.
- До свидания, заезжайте.

Супруга, фыркая, кривясь, молча выходит.

Не то что злят, бесят! В Доме торговли… Валяй, покупай… резьбу, в два раза! Покажи куда тебя поцемать… Этим объяснить просто не возможно. Триста. И это так, поиздеваться над собой. Благо, что для них не досягаемая планка. Черт, и не дай бог приедут, больше надо было, чтоб наверняка. Еще делать придется. Не хватало. Срочно чаю горячего. Ну их. Матерное слово – великое изобретение великого народа. Я серьезно, сколько люду сберется от худшего с нашим-то темпераментом!



Весна в разгаре. Припекает чаще. Снег в уже нет нигде, одни подснежники. Мерзкое время, когда все, что посадили любители собак, вернее их собаки “цветет и пахнет” в приличном количестве где попало. Только под ноги смотри. Но это досадные мелочи. Весной всегда настроение трудно испортить, птицы, запахи. Скоро листья разорвут почки на деревьях и полезут на волю, считанные дни и земень. И дыши полной грудью, долой килограммы одежды. Но главное, предчувствие чего-то нового, большого чего-то, важного в твоей жизни. Только весна способна так пьянить, кружить и обманывать. И, обманываясь, веришь, когда снова приходит. Пересмешника, озорная веселая девочка в зеленом плат юшке. Манит пальчиком, но может и посмеяться, зло. Странно, на нее зла не помнишь и обижаться долго не способен.

Сижу, слепит солнце, я на ступеньках мастерской с чаем, в опилках. Разливаются все – весенняя пытка. Женщины рядятся: колготки, юбки, платьица и блуз очки. Устали от зимнего заточения. Что зимой покажешь? Ну и навертывают жадно, стремясь все сразу показать, чем одарила мать-природа, что заработано непосильным трудом в залах и на стадионах. А нам куда деваться? Глаза куда девать и что показывать? Ждать пляжных времен разве что. Мужьям вообще трудно головой не вертеть и своя –то совсем ничего еще, будто сызнова, но и вокруг…

Тут как по лезвию: и свою не обидеть, и насмотреться хотя бы, иногда везет больше. Весна шутит над всеми…

Так вот. Пью чай. Около двух дня. Последний звонок, старшеклассницы по домам. Они и так раньше всех раздеваются, ну и сами понимаете, юность… а я не просто особь мужского пола, а с воображением, хорошим вкусом (без скромности), кое что смыслю в красотах… хоть на стены, не долго чаем поперхнуться. Хватит, в конуру, работа… Спокойно, Ипполит, спокойно…Глажу по груди себя, ретирую. Это первые весенние шпильки, проба на крепость.

Послезавтра с дочкой в парк. Отдохну от себя, отвлекусь, денег валом, день “калифом” продержусь, даже джином смогу, тоже хватит.

Только бы со своей не видеться. Видеть хочу, но теперь такие скверные наши встречи теперь. Как посмотрит иногда, и молчит. Сколько вместе, не рассмотрел – из стали она, что ли? Взгляд достаточно пепелит. Где моя маленькая девочка, где теперь? Так повзрослела. Оно к лучшему , скорее всего. Скучаю по ней жутко, но такую просто боюсь. А на цепочках по дому, было тоже уже, и взгляд ловишь, ничего не натворил? Но это из детства… из него родимого ноги растут.
Дашка… перезваниваюсь и захожу все чаще. Притяжение взаимное, но чтоя для нее? Социализм двенадцать с мешком лет в гробу и равенство с братством там же.
Иногда доведет меня до предела, не знаю как сдерживаюсь и … и все, будь здоров , мальчик! А я как теленок, боюсь сказать “люблю”.

И вертится на языке:
А нравишься так мало…
И чувствую, запью
С тобой ядом алым…

Тоже где-то краем уха. Понятно, ей нравится хочется, сейчас особенно. Ну и я, в пажах не хочу – дорого очень, а большего сам боюсь. Странные отношения. Вот так, снова о боязни жить, ну дает она пощечину, ну разочаруется может, не в меру очаровавшись придуманным мною. Что с тобой? Будут глупости конечно, и размолвки, и крушения, и концы света. Провалы, потемки, доносятся всплески пьянящие, крутые взлеты, но будут! Ан нет, страшно звезды хватать – обожжешься, только всеравно не удержишь. А пригоршнями? Что вы! Руки крестьянские – грубовато для звезд, неженки в соболях они, ухмыляются презрительно. И стыдно, что вообще существуешь.

Маленькие люди. Маленькие… Маленькие! Всегда и всюду и мысленно и в мечтах. Счастье хромоногое, перепуганное рубль двадцать цена ему, что не у всех… что не вырваться? Отбывать срок кому, что отмеряно, хранить status qwo ежедневно боясь. Чего только? Ка-а-акая я умница! Ах-ах-ах! Посмотрите! Все понимаю это-то и страшно, в этом ужас – от понимания и бездействия разит безысходностью. Не от бездействия, еще надежда, ну разберусь потом… А именно от понимания. Вкупе с бездействием. И мысли эти с породами до колен, хоть и бреются часто, потому что у каждого второго блудят, но думать одно. А поч4увствовать, понять крепко, явственно, неотвратимо. Кипятком чтоб внутри. Тогда держись, могут и убить бородатые пасынки твои.

Лучше радоваться светлому, вечному, переходящему, телевизору новому, например, холодильники. Кудесники, торгаши, и зазывалы давно все о счастье знают.. от них чудес рукотворных в домишках наших. Весна вечная стелится до срока пока новый сезон на горло не наступит новыми чудесами. И предмет в разговоре волнующий и говорить и мечтать есть о чем пока проживаешь.

Каюсь, тоже испачкан , тоже хочу, мечтаю даже… Вопросник только, еу это так, баловство. Могу я баловаться?

С утра с собой двести, должно с головой хватить. День сухой, солнечный, теплый. Настроение так себе. Но у Машки! У Машки хватит на взвод пап и еще останется. Нам не мешает кое-чему у детей поучиться. Они живут каждый день без завтра, так и радуются свежо и искренне всему вокруг. В кино! Не хочу, хотя спросил, но она тоже не захотела.

- В парк на капельки!

Парки у нас одно название. Было три в городе: Первомайский, Юнаты и Пятидесятилетия. С Первоймайским вообще примечательная история.

Когда-то в заботливую голову советской власти пришло решение построить для детишек парк. И построили вместо еврейского кладбища. То есть сначала его снесли бульдозерами, а потом на благословенном этом месте затеяли Сказку летнюю строить. Натворили сказку, к слову, мое детство там и прошло. Выходного не было, чтобы батя не водил меня туда. Сказка удалась на славу – это был самый людный парк в городе. Но советскую власть хватил Кондратий. И несколько лет там вообще ничего кроме жутких историй не происходило. Но мы духовная нация, и тянемся пупами, надрывая к возрождению святынь. Нашелся расторопный и самостийный владыка и дензнаки нашлись с миру по нитке…И на махину хватило и на кельюшку скромную с авто. Не время быть схимником в пещерах вручную вырытых. Не удивлюсь, если через 30 лет храм сей – опора и надежда веры и самосознания невзначай синагогой станет. В память о святотатстве и акте вопиющего антисемитизма. Нам справедливость историческую восстанавливать просто необходимо, периодически. Помогут к тому же безвестные евреи со святой земли нашему самобичеванию свершится. Они на этих штуках собаку съели и не одну.


Ладно, мысли мрачные, день солнечный. Машка лучится, тянет за руку по парку(разбежалась).
- Па, бачка, - стала как вкопанная, соображает, крутой разворот и на всех парах ко мне, - на ручки, Па-а-а! – бусинки испуганные, оглядывается, сердечко колотится.
- Где собачка, доча?

Крутит головой. “Туть!” – тыкает пальчиком на соседнюю аллею.

Я взрываюсь смехом. “Это? Ха-ха-ха.” Смеюсь долго, громко, непринужденно, люди оглядываются, ребенок заражается. Смеемся оба. Сбоку аллеи лежит старая, видавшая жизнь шапка-ушанка. Одно ухо торчит в сторону, черно-рыжего цвета комок. Воображение! Она такая, молчит, думает, а выпалит, только удивляйся от куда в ней. Смеюсь, целую, прижимается крепко, ладошки вокруг шеи.

Подхожу, приседаю с ней на руках возле. “Где собачка?” Молчит, не отпускает шею. “Ну Машутка, посмотри, где спряталась собачка?” Молчит еще, крепче жмется, не отпускает. “Ты что?” Размыкаю ладошки, заглядываю в лицо. Отворачивается, тупится, в глазах слезы. “Ну, испугалась?” Губки дрожат, кивает. “Ну что ты доченька? Папа с тобой. Нет собачки. Собачка сама испугалась, вон, шубку сбросила и убежала совсем раздетая посмотри.” Ребенок недоверчиво смотрит, оглядываясь через плечо. “Нету?” Опять на меня. “Нет, убежала, мы ее напугали.” Снова на шапку внимательно. Начинает робко улыбаться, улыбаюсь и я, и она смелее. Прижимаю, целую. “Моя, моя такая.” Подалась назад ручки в стороны, ладошки ко мне, вертит. “Нету абачки?!” “Нету.” Смеется, раскачиваясь из стороны в сторону. Смеемся вместе. Наклоняется к уху доверительно. “Аманываешь, да? Дедына шапка!...” Чуть не глотаю язык от неожиданности. “Да…”- не нахожу слов. Вот тебе и ребенок в три с половиной. Моя ласточка умненькая, глажу по головешке. “Папа шутит…” Смеемся, гуляем дальше.


Выбрал парк Пятидесятилетия чего только или чьего не знаю до сих пор. Там на входе даже точно написано, но как-то ноги не дошли почитать. Дальше кафе, наелись, насмеялись опять. День, похоже, удался. Черт, здорово жить! К семи уже , пора домой, Моя уже звонила? Как? Долго ли? Скоро будем. В машин пока доезжаем малышка начинает дремать. На мигах передаю, пара фраз шепотом, кивки. Пока.

Обнаруживаю, что тоже порядком стал. Что ж, сегодня удалось, всегда жить, жить сегодня! Спать спокойно, глубоко, ровно, до опупения.

Колесо мое катится дальше, иногда подпрыгивает на кочках, но по мелочи. В мастерской холоднее, чем на улице. Выходишь не перекур, чаю попить горячий, воздух в лицо. Звонит она, не привыкну никак к ее звонкам.
-Привет, свободен?
- Ну в общем…
- Прийти можешь?
- Могу. Что-нибудь случилось?
- нет, так просто… Придешь?
- Когда?
- Сейчас можешь.
- Двадцать минут.

И настроение еще выше и руки ходуном. Опилки из волос, наспех одеться. Лечу.
Темно, стучу на ощуп. Свет по газам из дверного проема
- Привет!!!
- Привет, проходи.

Скользнул по ней взглядом, глаза привыкают. Что-то не так сразу чувствую тон, взгляд, звуки.
- Шнурки в ботинки, - она мне резко (поднял голову вопросительно), - пожалуйста, - смягчилась.
- Может, не вовремя?
- Я сама позвонила.
- Терпеть не могу, когда шнурки на полу… вернее он не мог.. приучил, теперь и я…

Привыкли глаза, теперь ясно в чем дело. Плакала. Глаза красные, нос тоже, волосы скомканы.

Некрасива боль, ох как некрасива. Да и почему должна красивой быть? Киношники час попутали. Приучили к картинкам и словам, да и мастера от пера постарались. И не удобно и стыдно даже, что не говоришь и не кривишься, та как должно, а больно , если то слез море должно быть… Тогда ясность, тогда жизнь. Все волной, бурно напоказ руки сломать перед зрителями чтоб распознали наверняка – болит, душу рвет на части. И причитать, голосить по случаю и так, чтоб слезы в глазах и верить самому себе и радоваться, что боль какую всех значит настоящая! И жалеть, жалеть себя попрошайничая сострадание…

Но молчит. Люблю за это. И я молчу, чувствуя. Вспыхнуть может, на пределе.
- Чай?

Киваю утвердительно, сажусь. Она ежится, гремит чашками, ищет гостинцы к чаю. Молчим. Занимаю себя разглядыванием скатерти. Ворох осенних листьев красных, зелено-желтых, горячих на столе.
- Новая?
- Что?
- Скатерть…
- Всегда была…
- Не видел почему-то…
- Большую?
- Какую получится, Даш, как будет, не спрашивай.

Стоит спиной ко мне сиротливая в халате махровом не в размер и оттого совсем маленькая.

Встаю с желанием обнять. Она не оборачивается.
- Ром, пожалуйста…
- Я только…
- Нет, прошу, еще хуже будет, - моргает и уже, не сдерживаясь, плачет. –
Говорит, кто… кто первый родит, тот и на пьедестале будет! Сво-лочь! За что? Что я, что же я… - срываясь через слезы.
Кухня будто застыла, провалилась в безвременье.
- Твой уже холодный, прости, раскисла, сейчас свежий сделаю.
- Не суетись, все равно какой.
- Я быстро.
- Посиди со мной, пожалуйста.
Подперла рукой щеку, колотит в чашке.
- Все нормально, отошла… Понимаешь, я даже поговорить ни с кем не могу, кроме тебя… Так невыносимо стало, хоть на стены, час как уехал…
- Что, снова показывал какой он мужик?
- Ага, без рук правда, но разница не большая.
Часа три сидим, время не чувствуем. Часы как счетчик в такси сейчас. Поглядывая, пора? Уже смеется, шутит прояснилось
- Даш, посмотри на себя. Плюнь ты , плюнь, пка можешь. Ты же не одному мужику еще ею свернешь.
- Где они, мужики? Все нормальные уже при женах. Да и кто там смотрит?
- Как кто? Кокетничаешь? (Улыбается.) Да.
- Так кто смотрит?
- Да мало ли кто, многие, я, например…
Пристально на меня, тихо и серьезно.
- Я, может, и не против чего-то большего… но я так боюсь потерять друга в тебе… Нравишься, но потом ни того, ни другого не будет…
- Почему?
- Потому. Потому что сам знаешь, как бывает.
- Не знаю, не хочу знать! Потому что у кого-то плохо с головой?!
- Давай сменим тему…
- Нет, все-таки…
- Перестань.
- Я только хотел сказать…
- Ну!
- Могу я высказаться? Да, извини…
- Кто-то может гордился бы, женой могла бы быть еще.
- Ке-ем?
- Женой…
- Женой? Женой?! Все равно что дурой, “жена” – прозвище гадкое… терпеть не могу… Все равно, что слово “теща”. Еще супругою кажи… Была уже дурой… Жена!
- Я не то, я совсем про…
- А я про то!!!
- Да что ты?!
- Жены дома сидят, супы варят… из стирок не вылазят, пока любимый жизнью живет… половой.
- ?!!- мне нечего сказать, опешил от такой реакции. Молчим она остывает, я не в своей тарелке. Тихо и спокойно.
- Совсем тебя задеть не хотел. Для меня, жена – это все, самый близкий человек. Знал бы, промолчал.
- Ладно, это ты такой… один.
- Кушать хочешь?
- У-у, уходить не хочу, на часы боюсь смотреть.
- Сиди, я не гоню… говорю же, может я не против многого, но что потом?
- А что потом? Конец света?
- Боюсь.
- Может проверим?
- Что?
- что потом…
- Поссоримся!

Она ставит чайник заново, шутим, болтаем о постороннем, просто о глуп остях каких-то. Уже потикало два ночи. Удивительно, думаем об одном, оба это понимаем, оба хотим… И тк старательно валяем дурака, все понимаем и прикидываемся дальше. Я, еще хуже, сейчас только женщина передо мной – желанная давно до безумия, опасно близко. Глоток чаю неожиданно для себя громко и внятно.

- Дашка, я так хочу пошли спать! – сказал и с перепугу, что казал, даже зажмурился. Краска в лицо, вот это дал! Что теперь? Пауза длинная, бесконечно мучительная. Открываю глаза. Смотрит, улыбаясь ласково. Тихо мне: “Думала. Никогда не скажешь. Эх ты. Мальчишка… Пошли.” – кивнула на дверь…




На столе ключи от машины и пятьсот зеленого цвета. Что ж, пять месяцев форы есть, не так и плохо. Переминаюсь, уйти бы, но что-то держит
-… Не знаю как сложится, чего гадать, буду звонить, постараюсь чаще. Жена смотрит на меня, спокойна, подчеркнуто. Но глаза… Глаза!!! И слов не подберешь… Лучше бы сцена или скандал какой. Глаза у женщины выразительнее, мне кажется, и так , но если что происходит… Сама жизнь смотрит на тебя и тут не спрячешься. Стою. Глаза в сторону. Что-то говорю, как положено. - Не майся, иди.
- Чего ты?
- Перестань, иди. Будем ждать, - пауза, - …звонков…

Хорошо с Машкой вчера простился, они с бабушкой к родственникам.
- Я…
- Все, пока, - решительно открыла дверь. Молчу.
- Ну, - уже плохо сдерживаясь, выскакиваю, можно сказать, бегу без оглядки, - прости меня, всегда у меня получается как у медведя, теперь новая жизнь.
Таксист не заждался все 10 минут. Сумка с рюкзаком уже в багажнике. Звоню.
- Дашка, я свободен. Готова?
- Да, уже внизу… Я еду…

Жара и на улице, и внизу. Мандраж? Прошел, вчера еще был. Сегодня спокоен не так и страшно в общем. Билеты на руках, она в машину и начнется. Не верится, но так всегда, когда много говоришь и ни черта не делаешь. Потом не верится, что наяву происходит все.

- Тут, за остановкой останови.

Выхожу. И такая со мной! Горжусь, смелею. Хоть кричи а всю Ивановскую… Неужели едет? Нет, не то чтобы я многое смогу теперь, но все же!...
- Девушка, а я вас знаю? - шутливо. Она улыбается.
- Знаете? Ах это вы! Тогда, если не затруднит, вон к тому кабриолету помогите сумочку.

Чемодан – чемоданище на колесиках – это сумочка с кое-какой мелочью. Она – косички, в очках солнечных, маечка голубенькая, штаны легкие белые. Вдобавок туфельки плетенка на шпильке, телефон на шее. Таксист и тот бедняга и побледнел, и позеленел, язык вывалив. В впопыхах багажник открывает, а сам глазами лапает. Морда в поту, жара, глазки бегают.

- Вам помочь, вам помочь? - услужливо, а сам на нее. Боров под пятьдесят, а ухмылочка масленная…

Я и сам приостановился и стараюсь обыденно так чемодан в багажник, ей дверцу: ”Садись.” Что ж, таксист – понятно, дома Кава какая-нибудь того же возраста и комплекцией. А тут, простор воображению. Удержу ли такую? Плевать на тараканов, хоть трава не расти пока со мной…

- Паспорт взяла, права… что там еще?
- Да.
- Настроение?
- Хорошее.
- Тогда (Борову) можно ехать, вокзал, узловая…

Едем. Она молчит, я тоже, на все по сторонам, улыбаюсь сам себе.
- С ребенком как?
- У мамы плакала, так, все нормально. У тебя?
- Можно сказать тоже в порядке.

Смотрит.
- Нет, ничего, порядок, так к слову…
Обнял голову на плечо, прижимаю. Шепчу, гладит ладонь мне. Телефон ее, нервно.
- Он…
- Хочешь, я возьму?
- Нет, вообще брать не буду, поезд ушел…
Опять телефон. Напрялась, чувствую, да и мое настроение скисло.
- Выключи тогда.

Кошка по салону, молчим, каждый в свое окно.
Вокзал, разгружаемся.

- Приятного отдыха, - любезничает, заглядывая в лицо. Смотрю на него убийственно, попал под горячую… Расплачиваюсь. Ежится боров, почувствовал.
- Спасибо, - бросаю, отворачиваясь. – Пошли?
Кивает. Чуть отошла, спокойна. Сумка в руки к расписанию.

- Ого, Даш, бить будешь? Я, по-моему, напутал, наш через полтора часа, кажись… - на нее вопросительно.
- Что ты! – обняла за талию, - где падаем?
В зал ожидания, нет, вещи в камеру хранения, а сам чаю.
- Даш, кафе подходит?
- Д, пошли.
- Не думай о нем, через два часа все закончится. Ты что не рада?
- Рада, извини, сейчас отойду.

Кафе еще приличное относительно, мухи, конечно, есть, но чисто. И барышни в передниках и колпаках накрахмаленных, мелочь, а приятно. Вот с персонажами хуже, вокзал ничего не поделаешь. Но мирно и бдит милициянт на стульчике с газетой.

- Может кофе? Тут автомат, а чай у них в пакетах
- Апельсинов и сок грейпфруктовый, если можно, горячего не буду.
- Ты пока, я а сейчас приду, ладно?
- Конечно.

Себе кофе, печенье, ей. Что просила. Жду. Идет, ищет глазами, подымаю руку, тут. Увидела.
- Свободно? – улыбаясь.
- Для вас всегда! – глоток соку, апельсин, протягиваю руку, - я почищу.
- Сама, - отрывисто чистит нервно, непослушные пальцы.
- Что-то случилось?

Молчит, положив апельсин, подперев щеку, смотрит в упор.
- Тебе в очках не темно? Солнце, вроде, не сильно слепит, - пытаюсь шутить.
- Какая же я сука! – медленно и раздельно, - и ты, дурачок, со мой…
- Да что с тобой?
- Посмотри на меня!
Снимаю ей очки, отрываю рот, напрягаюсь.
- Когда?
- Вчера.
- Скотина, - зло осматриваюсь, - Таких как собак бешеных убивать надо…
- Почему молчишь?
Я злюсь на себя, на нее, на весь мир в купе.
- Это не все…
- Что?!- поднимаю брови.
- Звонила ему только что. Сказала все, что думаю
- И?
- Едет сюда…

Молчу, мысли нервно мечутся :зачем, зачем? Черт, женщины. Что ж, дорогой.

Развязка, так развязка. Волнуюсь, но страха нет. Не выйдет у нас драки, смертоубийство одно. Ухмыляюсь. Готов ты к смертоубийству, боксер хренов? Я сегодня до конца, без тормозов, кому хуже еще вопрос. Отыграюсь, чего бы не стоило.

Ей улыбаюсь зло.
- Что ж посмотрим пока с тобой, не тронет!

Только смотрит, губы дрожат, запеклись. Под глазом черный обод, будто нарисован. Что-то слышно.
- Прости… Дурачок… Любимый сука… просто тварь.

На меня резкость навела, голубые, пронзительные, больно смотрят.
- Ромка…
- Молчи, слышишь!
Ладонью по щеке, большим пальцем губы прижимаю.
- Тс-с-с… Люблю! Остальное до лампочки. Улыбнись, сок и от скис.

Силится, получается плохо. Тоже, у меня не лучше. За рукав кто-то, оборачиваюсь – смуглянка, пострел засаленный с недоеденным “сникерсом”. “Дядя, дай денег!”- требовательно.

Зверею с полуоборота, разворачиваюсь, за руку сильно себя не помня: ”Ай-ай-ай!” Глаз от страха и боли здоровенные, спикер выронил, стоит как приклеенный. Лицо мое изувечено злобой, пальцы белые. Вокруг не вижу и не слышу. Их глаз у смуглянки крупные слезы. Голоса извне:

- Пусти… ненормальный…
- Ром, перестань, пожалуйста.
- Псих какой-то…
- Люди! Милиция!...

Разжимаю пальцы, оглядываюсь. Дашка перепуганная, граждане, немая сцена в общем. Милициянт и тот привстал.

Внутри колотится, выдавливаю: ”Прости, сорвался.”

- Какого он? – ребенок медленно пошел, какая-то женщина к нему, гладит, что-то говорит.

Дашка молча куда-то вниз смотрит праве меня. На нее, потом туда же. На полу лужица маленькая. Прихожу в себя, на ребенка, штаны мокрые.

- Черт бы меня побрал! - матерюсь мысленно, сочно и грубо. Лицо как помидор, глаза отнее прячу, кофе разглядываю.
Ее телефон, вздрагиваю.
- Он, я сейчас сам! – встает.

 Киваю, сижу: он , что он? Стоп. Здесь? Здесь! Вскакиваю, к выходу. Она уже на улице, ладонью глаза от солнца. Его сталистый BMW прямо напротив входа. Стекла тонированные

 Ничертане видно. Мигает дальним. Напрягся выйдет? Стоит, мигает дальше. Видит меня, сволочь. Почему не выходит? Трусит ли самоуверен? Она к машине, не оглядываясь, дверка открылась. Стою как навтрине, сердце выскакивает в голове калейдоскоп. Руки, куда бы руки деть? В карманы – е сидитсяв карманах, ладони скользкие на груди крестом тоже не хотт. Так минут двадцать. Телефон мой разрывается, только дошло что у меня звони. Она, ее номер.
- Слушаю, - голос предательский.

Ее тоже далекий чужой: “Прости, никуда не еду.”
Молчу, она тоже молчит. Смотрю на машину. Удобные тонированные стекла!
Выдавливаю: ”Прощай.” Отключаюсь.

Дашка, Дашка… Машина медленно выворачивает, здавая задом. Вот и все, новая жизнь совсем на легке.
Сейчас только слез моих не хватает для полноты картины и дождя. Дождь модный, атрибут в драмах…

В плохом кино уже лило бы во всю. И камера, покружив вокруг меня, унеслась бы в небо до птичьего полета, оставляя меня и вокзал низу, музыку соответственно – желательно классическую. Актерам – гонорары, зрителю – слюней вдоволь, режиссеру – премии жалисливую – всем здорово. Мне не очень.

Ну жара, ни облачка. Краска с лица сошла, слабость какая-то в руках. На часы, еще тридцать минут. Спокойствие, дурдом будет позже в поезде. Проникнусь, пойму, накручу себя, тогда и комки в горло, тогда и слюни, возможно. Планки, чего-чего, а их вдоволь натыкали. Любить? Любить тоже только от и до свой размер, свою среду. Мечтать так, чтоб досягаемо в обозримом будущем, не в короли а так, сытым бы быть каждодневно. И опять что ли, природу не надуешь?

Не обставишь на поворотах, ходи вольно по своим коридорам. Царьком даже можешь, местного разлива, понукал таких же, как сам.

Я ли маленький? Боюсь ли жить? Да нет же, смог же, было ведь! Целовал ее, просыпался рядом и она… Тогда же ни сословий, ни размеров не было. Я и она, знаю точно, что лучше многих был для нее. Не сотрешь, слышишь ты! Бородатый властелин. Я вкусил уже! Понял, отравился. И не страшно мне теперь хоть и больно очень. Захочу и буду целовать, и любить буду королеву ли, все равно. И дом, и страны, и чего захочу – все будет! Споткнуться не боюсь. Такая малость, маленький, но не перепуганный насмерть.

Так что один не в накладе я. Ее он мне не оставил для первого разу жирно было бы. Хотя почему? Не сложилось просто. Свобода тоже барышня хоть куда, так что привет всем. Хорохорюсь опять. Привычка старая…

Где ты теперь, Дашка? Как жить будешь? Я в порядке, правда, скучаю только.

А он в обнимку с долей моей, целуясь одним лазом на меня вскользь, снисходительно, в кущах тоже табели о рангах – святыня нерушимая. Базис из пряников всего сущего. Серафимы расторопные с подносами шастают, прогибаются.

Послушники на арфах, дубасят монахи над музыкальным оформлением, стараются, подвижники – глотки луженные. Нормальный раут такой им забава, мне жизнь, нам тут всем копошащимся пошутит, поскалятся угодливо и покажет, на что способен. Ну и я кое-что покажу.



Три месяца с лишком, почти сто дней в неведомости. Все не припомнишь, осколки в голове летают, хочешь, мозаику складывай стодневного счастья. Бешеного и жгучего. Подарок, ее ли мне или судьбы нам обоим. Одарила по-царски. Вспышки яркие в мозгу – картинками не пережив, не приснится даже, в щедрых снах. С той ночи не было запретов больше. Весна не обманула на сей раз.



Сидим на полу голышом, шутим, коробка картонная рядом, глаза закрыла, духи ей подношу, угадывает.
- Это…классные. Знаешь сколько? 400
- Ого, это что, душится один раз в високосный год?
- Нет, каждый день.
- Почему полный тогда?
- А эт омой подарок не подошел. Она ему такой же флакон подарила…
- А… так ее одошел, а твой нет?
- Ага я же дура… хочешь тебе поарю? Дежи…

Тушуюсь.
- Даш, это н моя жизнь, духи эти от тройного не отличу. Спасибо. Пости. А эти? – снова угадывает, - молодчина!... А эти? о, л-ля! Сколько, сколько? М-да…


Лежим, прижалась, кино смотрим “Москва слезам не верит”. С экрана: в сорок лет жизнь только начинается, это я знаю точно теперь!
- Слышишь, что умные люди говорят? И нам до сорока как до Киеве рачки…
- Тебе я старушка…
- Нам!
- Тебе…
- Укушу.
- Не укусишь.
- Хорошо, не укушу, но нашлепаю одно место…
- Куда бьют туда целуют!
- С удовольствием, давай…

-… Еще пару палок, сейчас догорят. Нанизала?
- Все, готово.
- Может вина?
- Потом, позже.
- Не уходи от темы…
- Да я не ухожу, как тебе сказать… Я… Понимаешь… - Целую ее - Смогу, конечно, если такая со мной, уложил же на лопатки…

Смеемся.
 - Продолжай.
- Так вот, ты только пойми правильно… У тебя сумочка стоит больше, чем я в месяц зарабатываю… - смотрим на нее, - Вот в чем дело, а дотягиваться не хочу, все равно не смогу.
- Нет, я точно теперь чувствую, знаю, что смогу, получится. Но я не хочу, не желаю просто чтобы кто-то верил и ждал. А у тебя времени нет на это… Да и не хочу я больше авансов и подарков.
- Сейчас хорошо и ладно. Это все что могу сейчас, а смогу что надумал, так не жалко, тогда, тогда и видно будет.
- Верю тебе как никому. Больше верить , кажется. Не смогу, если что…
- Вот видишь…
- Я же ничего, ни к тому, так спокойно с тобой, как вспомню себя, как я жила?
- Все пустое хочу просто быть любимой, нужной, чтобы ждать кого-то.

Прижал, целую.
- Даш, мы слишком долго жили каждый своей жизнью, свою-то я могу, но твою. Может лучше кто есть… А потом не разочаруешься?
Она долго целует в губы, сжимая плечи: “Перестань, милый…”


Что ж, точно, может, уехать? Вместе, Москва, может и сложится. Любит? Вот дурак! Смотрит как на икону. А я тут разглагольствую… А потом? Вот бурда, то прошлым живешь, то будущего ожидая, а сегодня что? Да… Не живем, а жить готовимся… Плюнуть? Вроде плюнул уже и получилось. Боюсь опять? Делаю же, хоть по старой памяти, конечно, в оглядку.
- Почему молчишь?
- Так, повалился…
-Спинку, пожалуйста… Тени по спине пляшут, смотри только…
- Увези меня, давай уедем. Город этот, все раздражает. Куда ни плюнь, ухмылочки. Одни знакомцы. Алиска говорит недавно: у тебя такой мальчик, говорят, появился! Видела вас.
- Не обращай внимания, людям же надо о чем-то говорить.
- А если он узнает?
- Я, может, и хочу, чтоб узнал. И что с того? Трус он, все равно ничего не сделает…
- Тебе, может, и нет, а меня прибьет в лесу где-нибудь…
Сверкнул:
- Не прибьет, или обоих тогда.

Кофе стынет… В кафе тихо. Кроме нас никого, заскочили отдышаться от скачек по магазинам.
- И все-таки, давай уедим.
- Дашка, да я не против, но у меня размер другой, я в крайнем случае, хлебом с чаем обойдусь. Тебя не хочу хлебом запихивать.
- Что я не человек? Пойму!
- Понять-то поймешь, но не упрекнешь ли, сейчас время мое – твое без остатка, живу, дышу тобой. Но небеса небесами, а жить надо и как сложиться. Вопрос! А ты уже была женой декабриста… И в конце большую дулю под нос получила. Не сложится, не простишь.

Встала резко:
- Какой же ты дурак!
- Прости, – за ней.
- Думай, что говоришь…
Сгреб в охапку.
- Дурак, конечно.

Целую.
- Пусти!
- Вырвись попробуй.
- Дурачок, любимый.
- Мир?
- Угу.

Весна эта не просто одарила, задушила в объятиях сомнения, зацеловала нас, встряхнула, понесла. И рад этому. Наверное, главная в моей жизни весна была… И Дашка моя вечно теперь, хоть и не со мной. И я другой и счастлив, что свершилось.