Всё очень быстро...

13 марта 1996 год.

Когда-то тогда, мне стало так одиноко, что жить одному стало невыносимо. Я решил писать, неважно, что и о чём, лишь чем-то с кем-то делиться…
Бельский И.Л.

В океане вечных снов…

Я стремился к высшем сферам, ждал чего-то от них как приговора суда… Стоит или не стоит… жить в этом мире…
Я выходил на улицу, морозный зимний воздух обжигал мои юные щёки, лёгкие, медленно пробираясь под пальто, которое я так ненавидел, но другого-то не было. Вскинув голову в небо, разом окинул его бесконечную глубину. Его мерцающие звёзды опять, приветствовали меня, и всё казалось таким беззаботно-добрым. Я не знал в этом мире ни кого, да и мир то я не знал, зачем познавать мир, если есть небо…
И я ложился в глубокий пушистый снег, не просто где попало, а чтобы ветки деревьев не мешали моему взору… Так и лежал часами изучая запоминая каждую звёздочку, маленькую и большую, радуясь каждому спутнику, и приходя в эйфорию от редко падающих звёзд… Глубина и чёрная высь поглощали меня без остатка. Я ждал, что вот сейчас на мой пригорок, спуститься капитан Ким и я обязательно останусь на его корабле, и мы обязательно посетим все немыслимые и невозможные миры в которых и он то ещё не бывал… Но «Пегас» не спускался, а я всё смотрел в высь и ждал, что хотя бы птица Говорун принесёт мне весточку из тех миров и реальностей, но и она не прилетала, а может для Говорунов у нас слишком холодно сейчас? Нее, просто она не может найти меня, заблудилась птичка. Тогда может «Большой Ух» расскажет мне о звёздных далях и споёт песню далёких созвездий, и мы потанцуем с ним в хороводе звезд:

-Небо хором звёзд поёт
Ветер сны к тебе несёт
В океане вечных снов
Ты закончил свой полёт
Д.Азаркин

Но ни кто, ни кто ко мне не приходил и не прилетал, я оставался один, десятки и сотни вечеров…Так я и жил, зимами, когда можно было поваляться в мягком сугробе и поглазеть на небо, я валялся и глазел. Летом же, дождливыми вечерами я садился за стол у окна, и вслушиваясь в причудливые удары дождя по карнизу, сидел и рисовал… Там на бумаге я изображал те миры в которые Капитан Ким меня ни как не хочет брать… Затем осень, дождливая, унылая, серая, мой день рождения и мои любимые дожди, да что мне ещё нужно было от этой осени-то. Затем вновь зима и, наконец, весна, сезон грязи и кораблей в мутных потоках, ото всюду текущей воды… Куда она стремилась я знал, а вот откуда я не понимал… а я как шальной запускал свою очередную спичку и бежал за ней, помогая руками продвигаться ей вперёд и вперёд.

По дороге музыкальных сфер…

Иногда на выходные, бабушка забирала меня к себе в гости. Я помнил только то, что смотрел без конца на причудливые узоры на её ковре, которые ассоциировались у меня со сказками про муху Цокотуху, это было и мерзко и красиво… Потом я убегал на улицу, не далеко от бабушкиного дома, стоял БТР, разобранный конечно, я его излазил весь, но так ни чего откуда можно было бы пальнуть не нашёл. Затем я убегал к училищу, у которого стояли автомобили, времён войны, наверное. Тоже конечно разобранные. Я порулил баранку, подёргал ручку коробки передач и направился домой. А тем временем на кухне, бабушка грела самовар и ставила на стол свежеиспечённые блинчики, печенье, конфеты, варенье, сметану и ещё много всякой вкусной вкуснятины… Измазанного мазутом, бабушка оттаскала меня за уши, и окунув в скипидаре пару раз усадила за стол, конечно же, я нажирался до одуренья, садился в кресло включал телик, и смотрела Диснеевские мультики…
Ночью, когда меня уже возвращали домой я плакал и просился назад я уже не мог жить здесь… Зачем так жестоко… во сне меня мучили кошмары о безысходности жизни…
Так, наверное, и заложился во мне один из комплексов, консерватизм. Я ненавидел перемены на протяжении всей жизни, малые перемены я ещё легко переносил, но перемены резкие вгоняли меня или в острую эйфорию или в жутчайшую депрессию… Но даже эйфория была вредна для меня, я забывал кто я и зачем, глупел прямо на глазах,
Затем наступило время, когда мне нужно идти в школу. Ох! Помню хорошо этот первый звонок, толпы мальчишек и девчонок. Так много? Я страшно перепугался…
Затем класс… мой класс, мой 1-в… Мы сели и она самая умная и прекрасная из всех на земле, что-то говорила, и говорила. Мы ни чего почти не понимали, мы лишь смотрели ей в рот, следили за каждым её жестом, ведь именно с ней мы несколько лет, будем видеться чаще, чем с собственной матерью.
-А вы научите нас писать? – робко спросил я. Читать-то я уже умел, а вот писать, нет, и так боялся, что все остальные уже давно умеют писать…
-Конечно – ответила она, так тепло, что все мои страхи ушли в неизвестность…
Остаток дня, после школы я не снимал своей новенькой школьной формы, гордился ею!
Так я стал школьником октябрёнком, я был теперь оплотом, умирающего коммунизма… Я учился, мечтал и ждал своего совершеннолетия…
В 1993 году кажется, в конце учебного года мы классом направились в Дворец Детей и Молодёжи, новые возможности и новое искусство наполняло меня и лилось через край…
Так, через несколько дней начался мой долгий поход по дороге музыкальных сфер…
 


Анархистским строем…

…В поисках 10 жалких картофелин, я перерыл весь дом, но нашёл там, где надо было посмотреть в первую очередь. Наболтав кастрюлю «Инвайту» (А что!? Раньше кроме этой химии, напитков и не было.) я скидал все припасы в сумку, перекинув пляжное полотенце через плечё, и выб6ежал во двор где меня уже дожидались мои друзья… Жара висела испепеляющей, невыносимой дымкой над всем городом. И вот мы, анархистским строем направились, к месту нашего сегодняшнего отдыха… Ну вот и конец города.
И вся его суета, надменность и предвзятость осталось за нашими спинами, лишь бы не оборачиваться. Мы входим в святой храм, зеленеющий, разросшийся мир, это лес… Я чувствую… живу… ощущаю… всеми порами. Знаю и они, мои друзья, чувствуют тоже самое.
…Вот короткий перешеек к нашему острову и полный покой, нет ни надоедливых родителей, ни глупости остальных взрослых, ни жесткости нагловатых сверстников.
Ещё шаг, ещё, да в горку ещё, вот она наша сосна, вот ещё шаг. Привал!
Я сижу на краю острова, смотрю на другой берег; горы, да горы, а на них словно трава стоит лес. Небо, чистое, лазурь, а в спину солнце жгучее, но ласковое, под ногами вода, прохладная, свежая и этот запах свежий, сырой. Синевато-прозрачные, пенистые барашки медленно ползли по озёрной глади, завораживающее зрелище… Я так и сидел… Думал… Нет, даже не думал, просто отдыхал всем своим существом…
Ближе к вечеру темнело, и наш костёр действовал на меня демонически, звал и поглощал мой взгляд, сжигал, его топил его в огне…
Затем мы извлекали из недр костра, горячую, чёрную как угольки картошку и с упоением поглощали её, с таким же упоением пачкая себе губы в сажи…
А затем поход назад, уныние, будь-то конец лучшего праздника в жизни!!!

Раздел о костях

…Давай лезь, не боись, нет там сторожа!!!
Медленно, поступью новоявленных, неуклюжих ниндзя, пробирались по разрушенному зданию на второй этаж. Надо доделать штаб…
Помню как сейчас, шёл 96-ой год 18 мая. Стоя на крыши гаражей, мы поклялись защищать мир и справедливость, жить не жалея себя и сложить свои жизни на алтарь, во имя добра…
…Громыхнула железка, означавшая, что кто-то идёт в наше логово. Удирай! Только что «банзай братцы» мы и не выкрикнули. И рванули кто куда… А я упал, как то нелепо упал, затем оперевшись на руки, поднялся и взглянул, что-то не так, рука что ли короче стала, ну явно не там она у меня сгибалась. Не может быть! Сломал!? Но ведь боли нет… Шок! Точно шок!
Спустившись вниз, я кинулся домой, в больницу, скорую, вертелось в голове…
… Через 15 минут я уже лежал на операционном столе, мне вкололи что-то в вену, и глаза налились неимоверной тяжестью… Темнота… Провал…
Очнулся я в коридоре, а рядом ни кого, лишь потолок, больничные стены с сухим, проспиртованным, медицинским нравом… А вот и моя мама! Такая теплая и заботливая, нет, я не один.
Пить, так страшно хотелось пить, но нельзя, это наркоз… Сушил, ну ладно, а
теперь-то, что? Так, теперь в палату. Не хотел я валяться в больнице, но осознавая, что может случиться всё что угодно, разумно уговорил себя остаться… Не зря кстати. Вечером рука стала ныть и рвать всё моё сознание, на части на куски на тысячи, миллионы меня. Молоденькая медсестра вкатила мне довольно болезненный укол, и на время стало полегче, на следующий день всё повторилось вновь, так как болевые ощущения были ещё более острыми…
Шла вторая неделя пребывания в больнице, я читал газеты, книжки, и предвкушал, как ещё через недельку выберусь отсюда и более ни когда не вернусь. Открылся больничный лифт.
-Эй, парень хочешь покататься на лифте, - спросил мужик. Ему, наверное, как и мне было просто скучно. Я молча вошёл в лифт, и мы стали кататься вверх и вниз, затем спустились на этаж, которого я раньше и не видел, это был подвал, хотя такие просторы, будь-то катакомбы. На сотни и сотни метров, простиравшийся под больничным комплексом… здорово!!! Расстались мы почти старыми друзьями, изливая за эти дни, друг другу душу…
Ну, вот я наконец-то и дома.


В тесном заточении гипса…

Тянулись дни, пока мои детские, хрупкие кости срастались. Мучительно долго. Ещё мучительней оттого, что было лето и все дети были полноценны в общем понимании этого слова, они могли бегать, веселится, играть, купаться, я же ни чего этого себе позволить не мог. Я был в заточении своего гипса. Однако я пытался впитывать эту жизнь.
Походы в мир леса, в мой мир, на мой клочок уединения и свободы, стали частыми. Там, с друзьями, я чувствовал себе менее одиноком…
Костёр был таким же приветливым, таким же тёплым и манящим…
Однажды когда купались все, побросав одежду на дороге, на тонком перешейке к нашему острову, я не выдержав, подняв над собой тяжёлую руку, залез в воду и окунулся с головой. Друзья с осудительным не пониманием заголосили, что я намочу гипс, и всё будет зазря, но я их не слушал, сейчас, быть с ними в этой прохладной освежающей среде озера, было важнее, чем собственное здоровье. Затем, поджав по себя колени, скукожившись от холода, мы, почти прижавшись, друг к другу, вскрыв банку тушёнки, с наслаждение, по очереди вычёрпывали кусочки мяса в ароматном желе.
А я, почему-то это желе не любил, а Эдуард сказал, что я просто ни чего не понимаю во вкусе. На что я сказал, что возможно так и есть, но поделать с этим я ни чего не могу.