Изадора

Сколько в танце дикой страсти и задора!
Но уже не так легки прыжки и па.
Ты стареешь, дорогая Изадора,
Понимая, что всю жизнь была слепа.

Ты – слепая и глухая танцовщица
На подмостках революционных масс.
Изадора, время русской тройкой мчится,
То неся, то сокрушая души в нас.

Иль не видишь глаз невинно убиенных?
Иль не слышишь из Лубянки к небу вопль?
Ведь помимо русской огненной геенны
Русской совести и чести есть юдоль.

А в холодном и голодном Петербурге,
Где сродни блатные урки патрулям,
Чёрной ночью неуютно в чернобурке…
Хорошо, - чекист угрюмый у руля.

Кто поймёт, куда Россия нынче скачет?
К древней Греции?
Её ль не свёз Харон?
Колокольня русской женщиною плачет…
Изадора, помнишь время похорон?

Помнишь ночь, как ты впервой из заграницы
Посетила стольный город после «бурь»?
Шли процессий похоронных вереницы
Сквозь заснеженный пургою Петербург.

Не сковало ль душу тонкую от стужи?
Иль от снега из очей черны мазки?
Изадора, ты счастливая снаружи.
Но скорбит душа от мертвенной тоски.

Что ж не выть, когда извечно пред глазами
К серой Сене мчится чёрное авто.
Скорбь, известно, не бывает с тормозами…
И ворвётся, и взовьётся ввысь винтом.

И скрывается машина в мёртвой Сене,
И сокрыты пледом лики двух детей…
Изадора, не затем ли друг Есенин
В сердце стылом занял место без затей?

Да не в нём ли мёртвый Патрик нынче ожил?
Очи сини и волос волна светла.
Как похожи, Боже, как они похожи!
Что ж судьба, сведя двоих, с ума свела!?

Где Нью-Йорк, Берлин скупой, Париж далёкий?
Захватила круговерть шальной Москвы,
Дух хмельной да пляс лихой, да норов лёгкий,
Где и днём потрезву улочки кривы.

На подмостках, на полу истёртом, старом,
Расплескались капли пота, как роса.
Неужели, веря лживым комиссарам,
Ты в России видишь танца ренессанс?

Что за пляски да веселье на допросах,
На коленях и на жертвенных кострах?
Лики Зверя транспарантятся на тросах
Над призывом к пляскам на святых гробах.

Эх, свобода пули в лоб во мраке нравов!
Застонали в зонах русские христы!
Изадора, дело левых с виду - право.
Вот и жгут до основания мосты.

С глаз долой каноны русского балета!
Что тебе закон да мерки Петипа?
Для тебя давно настало бабье лето,
Хоть на плоть зрит похотливая толпа.

Так дразни, дразни те дерзостные взоры!
Голых рук да ног струится белизна.
Ты всё девочка - душою, Изадора,
Хоть и плоти отцвела давно весна.

Но склонился пред тобой цветок весенний,
Захмелев от славы с водкой да с тоски.
Он был так же одинок, Сергей Есенин,
Сохранивший в сердце нежные ростки.

Наплевать, что скандалистом был по пьяни
Горемыка, не нашедший, что искал!
Жил да пил до дна, любил до дна, буяня.
В жарком гневе страшен был его оскал!

А с утра, когда во мглу уходят грозы,
Целовал глаза да стих читал навзрыд.
Изадора, стих – не голос трезвой прозы,
Стих - не пена от шампанского игры.

Только что тебе горящие рябины
И то сердце, схваченное холодком?
Изадора, деревенские глубины
Обмелели в мутном море городском.

Два цветка в любви безумной затерялись,
Словно в бешеной заснеженной пурге.
Для кого тот саван белый вьюги пряли?
И по ком рыдали звоны вдалеке?

Хоть жалела, не звала…
И он не плакал.
Водка с виду, Изадора, – как слеза.
Не его ли знала каждая собака?
Не ему ли руку каждый пёс лизал?

А зверьё порою больше понимает,
Чем понять способен друга человек.
Изадора, погляди, как пёс внимает,
Коль из глаз людских да слов струится свет.

Разбрелись навек…
Но кто из нас безгрешен
В этой ****ской жизни наперекосяк?
И какой другою женщиной утешен
Был богемный да убогий тот босяк?

Да и был ли он утешен в жизни этой,
Если, голову сломя, летел к другой?
Есть поэты - для себя, а есть поэты,
Отдающие себя, как на убой.

Но давно хранилось вервие покрепче,
Чтоб не пел и не горланил соловей...
Изадора, время душу не излечит,
Хоть ты горе и верёвочкой завей.

И тебе был уготован шарф шелкОвый,
Обратившийся смертельною петлёй.
Изадора - вздор наивный, дух рисковый…
Улетели две судьбы в один покой.

Москва
28 декабря 2004 г.