Стихи Игоря Алексеева. Краткий обзор

********Идущий по лезвию жизни.

Каждому рано или поздно выпадает время вычерпать свою меру страдания из котла мировой скорби... Нет и не было человека, никогда не знавшего о существовании этого огромного, никогда не затухающего котла. Страдание, как вода, заполняет все живое. Сколько людей вокруг нас носят страдание, которого мы чураемся и от которого отворачиваемся в страхе? Сколько их – среди жильцов нашего дома, подъезда, улицы, насельников любимого форума и любимого сайта? Сколько их – отмеченных болью, стонущих, ждущих нашей милости, ждущих надежды… Кто слышит и кто знает о длиннющих часах их бессонницы, похожих на бесконечное спагетти, о зияющей дыре одиночества, о холоде отсутствия в жизни, о мучительной страшной бездеятельности и отчаянии-отчаянии-отчаянии?…

***
Когда тебя сжигает страх,
а дождь бормочет, как гадалка,
душа теряется в стихах,
как старенькая зажигалка
в машине чьей-нибудь, но ты,
больной, не отмечаешь даже
ни ощущенья пустоты
ни ощущения пропажи. (Когда тебя сжигает страх…),

***
Он одинокий. Он почти
невидим в световом потоке.
Он, как и всякий одинокий,
пораньше норовит уйти,
чтоб не казаться одиноким. (Он одинокий...),

***
Он делает движенье, чтоб
уйти, не завершив эклоги,
неловко горбясь на пороге,
в двойной проем вместясь, как в гроб. (Он одинокий...),

***
…Хорошо целый день не работать,
потому – что работать нельзя.
Можно просто ресницами хлопать
взглядом потусторонним скользя

по балконам, венцам и балконам,
по венцам и балконам вокруг.
И в распаде моем неуклонном
может быть обнаружится вдруг

некий смысл невозможно счастливый,
от которого пустишься в пляс,
обнимая отцветшую сливу
и целуя, сквозь слезы смеясь.(Жизнь ползет, как больная улитка...),

***
Мне надо идти напролом.
Идти, ничего не бояться.
Мне надо учиться смеяться,
стянув свою волю узлом.

Мне надо работать в саду,
посильно жене помогая.
Ты видишь, моя дорогая,
я весь у тебя на виду.

Маячу, какой уж я есть,
чуть в сторону ветром сносимый.
Такой безвозвратно красивый,
что глаз невозможно отвесть. (мне надо идти напролом...),

***
Пожалуйста, отдайте мне патрон.
Я должен зарядить свой «Парабеллум».
Безвестный смерд на этом свете белом,
я должен, наконец, занять свой трон.
...
Бесплодно буду я соображать,
что делать мне с моим печальным миром,
который стал обыкновенным тиром,
лишь стоит мне на спуск слегка нажать. (Пожалуйста, отдайте мне патрон…).

Но, до поры до времени, пока наша личная, истинная боль не коснулась нас, мы слепы и глухи, мы не видим и не слышим их стонов и болезненных гримас, мы активно стремимся к простому животному счастью - быть здоровыми и полнокровными особями, и жадной рукой все черпаем и черпаем...

***
Кто не в теме, тот весел с утра. (Барбамбия, мой друг,кергуду...),

***
А сестры мои все красивее,
а братья мои все сильней. (сосуды травы...).

Нет нам дела до каких-то затерянных в городских трущобах, каких-то корчащихся или проявляющих чудеса мужества людей, они беззвучно вопиют, но кто их слышит?..

***
От табачного дыма колечек
воздух в комнате мягко горчит.
Вот сидит и молчит человечек.
Что-то страшное, видно, молчит. (От табачного дыма колечек).

Какое нам дело до этих безгласных людей? Вот если бы нам предложили разделить с ними приятное и вкусное, о, мы бы охотно откликнулись.



********Я и в предсмертной икоте останусь поэтом…

Когда страдание носит Поэт, тогда вся надрывная мука и борьба души проходит перед нашими глазами. Поэт через все стучится в наши души, если он влюблен – через счастье, если болен - через свою раненость. И так бы хотелось отвернуться, но на сей раз выходит плохо, потому что пульсация Слова сильнее нашей воли. И помимо нашей воли Слово льется и льется к нам в уши. Имеющий – да услышит.

***
Что шестерни сменили шаг
и стрелы двинулись быстрее-
мне это ясно. Но, старея
о сем не думаю никак.

Глубоким старцем мне не быть.
Хотя тут разное возможно.
Поэтому неосторожно
мальчишью не смиряю прыть.

Но есть Небесные весы.
Их чаши сдвинулись, я знаю
о том, но все же надеваю
с остатком времени часы. (Что шестерни сменили шаг),

***
С настойчивостью малыша,
в котором жизнь течет иная,
я о себе напоминаю,
стихи угрюмые пиша. (С настойчивостью малыша...),

Поэт всегда невыносимо одинок. А Поэт, попавший в беду, становится сплошным ходячим одиночеством. Только вдумайтесь, как должно быть тихо-тихо вокруг него, необитаемо, совсем никого рядом в этой пустоте, даже чужих…

***
Враг мимолетному огню
и мелким стихотворным стаям,
я становлюсь необитаем,
дичая ото дня ко дню.

Никто не знает обо мне.
Ни волк военный, ни картограф.
Мой силуэт, как иероглиф,
едва ли виден при Луне.

Угрюм и каменно клыкаст,
я жду великого героя,
который вновь меня откроет
и имя новое мне даст. (Враг мимолетному огню).

Каждый день – помнить о начале этого пути, прошлой жизни больше нет, лишь воспоминания, каждый божий день – только факт своей бесприютности и «ненормальности». Дикая пронзительность этих строк выкуплена такой ценой…

***
Сосуды травы кровеносные
живьем остывают, живьем.
Весна, словно чучело осени,
намокла под вечным дождем.

И вновь объявлениям вешаться
нет смысла на влажных столбах.
Ненастья холодное бешенство
в живот ударяет и в пах.

Разбросаны вещи носильные
по вешалкам прожитых дней.
А сестры мои все красивее,
а братья мои все сильней.

Пусть мозглая страшная пятница
накроет опять и опять.
Не прятаться. Только не прятаться.
Терпеть. Не сгибаться. Стоять. (сосуды травы...).

Терпеть! Не сгибаться! Стоять! Стоять… Вот уже несколько лет, изо дня в день он снова и снова сталкивается с безжалостностью факта – бороться, одному... Никто не придет и не снимет с него эту ношу. Мужество и смирение – его броня и опора.

***
Барбамбия, мой друг, кергуду.
Столь же беглые речи бессвязны,
сколь мучительно однообразны
обстоятельства жизни в аду. (Барбамбия, мой друг,кергуду...),

***
Я не горюю, не ропщу.
Я из бывалых, - говорит он и мечтает о старости, а иногда и о топоре… только бы прекратить враз эту жуткую муку…

***
Когда одиноким бреду тротуаром,
Душе сообщается некий настрой:
Мне хочется быть ослепительно старым.
Подошвами шаркать, трясти головой.
Друзей навещать, приходя на кладбИще,
Бояться коварства морозной слюды.
В гостях отвергать незнакомую пищу,
И требовать теплой, без газа, воды.
Детей донимать бестолковым участьем,
Шпионить за кознями зятя, снохи.
И осознавать перед светлым причастьем:
Тем исповедь тягче, чем легче грехи.
Места избегать, там, где много народу.
Вино отпивать по чуть-чуть, не до дна.
И душу во сне отпускать на свободу,
В надежде, что не возвратится она. (когда одиноким бреду тротуаром...),

***
…И шея для удара топора
уже готова, но топорщик хмурый
давно сбежал со своего двора –
сошел с ума, связавшись с юной дурой.

Он с ней покинул Родину, увы.
И, видно служит новому народу.
А здесь кому теперь лечить породу
путем усекновенья головы? (Когда сидишь и думаешь один...).

Слабость?... кто посмеет рассуждать о слабости. Это нам – милость, ведь мы можем видеть – вот оно осознание искупления страданий, чьих? – своих, чужих? …и наших тоже. Нам надо учиться такому смирению в ежедневной жадной суете:

***
Как–то наново прочтется
вечный текст, а между тем,
кто-то трижды отречется,
прежде, чем ночной модем

кукарекнет. И подсказкой
станет ежедневный ад.
Будет назван Гефсиманским
тихий яблоневый сад.

Вспыхнет черным всё и красным.
И, под взвившимся бичом,
вдруг предельно станет ясно
мне
кого
просить
о чем (Как –то наново прочтется).

Поэт живет своим внутренним ритмом, у него свой метроном, свой судья и свой зритель. Мы, присутствующие по эту сторону экрана, почти случайны. И оттого Поэт не только беседует в тишине сам с собой, он еще и сам себя утешает. И есть вера у человека – однажды, милостью невиданной, все, убитые смертью, воскреснут:

***
Спи мой зайчик лопоухий.
Спи в укромном уголке.
След кривой судьбы старухи
затерялся вдалеке.
…
Спи, ушастый. Камней груда
не откроет ничего.
безмятежно спи, покуда,
среди грохота и гуда,
вдруг вернется ниоткуда
трепет сердца твоего. (Спи, мой зайчик).

Прорвусь, - говорит Игорь, но мы с вами, узнав его стихи, не сможем отстраниться, забыть. Разве можно забыть эту пронзительность? Мы бы так и остались случайными зрителями, если бы не его стихи. Он говорит с нами, сетует, доверяет свою главную ценность – опыт боли. Теперь мы - причастники его боли. Разве мы не разделим, разве не побаюкаем хотя бы немного, как ребенка, плачущую его душу? Любое теплое слово, любой сострадающий взгляд (кто страдал, кто болел, кто бывал на грани, тот знает) очень ободряют и ослабляют боль. Кто сможет, тот поделится с ним и своим достатком (реквизиты есть по адресу: ). Друзья, братья и сестры! Мы просим вас и о молитвах. Чем больше людей молится за одного страждущего, тем больше Благодати Божьей проливается на него. Не оставим Поэта в одиночестве в нашей поэтической семье. Он щедро поделился с нами всем, что имел. Отдадим же и мы ему, что имеем: свое тепло, свое участие, свою устроенность и благополучие.

Елена Думчева.