Игра в города

- Как? И неужели никто не?..
- Те, кто был в море или в лесах... Да. Но неужели ты всерьёз полагаешь, что они могли быть рады оставленной им жизни?
- В лесах. Ночью?
- А ты... разве ты не уходишь в лес по ночам?, - он смотрел на меня с удивлением и начинающим только-только зарождаться подозрением.

Сумка через плечо, изгиб тонких бровей, спина в россыпи родинок, узкие бёдра. Вот и весь портрет. Ещё она спала обычно, изогнувшись, как кошка, а сигаретам предпочитала смерть от кофе. Студентка на всю жизнь - коротающая молчаливые ночи в продолжительных беседах с гениями рода человеческого, заключенными в рассыпающуюся труху фолиантов. Оживающих лишь по просьбе таких, как она - даже кажущаяся милой в изящных очках в оправе из смущённой улыбки.
Она посмеивалась над своей привычкой провожать вечера в парке на набережной, иногда в одиночестве, иногда в компании с Булгаковым, иногда - с теми из друзей, кому не скучно было говорить, не подкрепляя свою словоохотливость алкоголем. Да, эти встречи или не-встречи были забавны в своей банальности, в банальности, объединяющей между собой сотни тысяч таких же девушек-студенток во всём мире, предпочитающих шумным вечеринкам эфемерный шанс поймать запах уходящего дня и тот незаметный миг, когда улыбка вечера уступает место ночным танцам мысли.

- Для каждого предписаны свои законы. И за нарушение запретов каждый получает свою меру.
- Но не умирает?
- Города не умирают. К сожалению.
- Хочешь сказать, это всё - не мертво?, - я обвёл взглядом горные гряды из одряхлевшего пепла; дорогу, вымощенную слезами серы. Прошёлся, купая носки сапог в сыпучем ковре пыли - манна небесная, только с цветом накладка вышла.
- Я же говорю сейчас с тобой. Значит, я жив. Хотя и это неоднозначно, - кажется, он начинал раздражаться.

Наступил момент, когда она - сумка через плечо, узкие бёдра - всё меньше стала нуждаться в чьём-либо обществе и даже в Булгакове. Её что-то тянуло на улицу, на набережную, к излюбленной скамейке, где незримый ветер шептал на ухо чувства, которые невозможно оформить в слова; где эхо её дыхания отзывалось печальным вздохом окружающих каштанов; где пахнущие мускусом тени брали её ладонь в свою, стоило лишь прикрыть глаза, не противясь повелеванию разлитого по парковым аллеям покоя. Тссс! Пусть это всё так и останется тайной, иначе найдётся немало охотников назвать всё сумасшествием.
А впрочем, самые категоричные из них непременно окажутся правы, ведь любая любовь - сумасшествие. А её возлюбленный был безумен более всех остальных, он целовал её пальцы сырым речным воздухом, нашёптывал направление в изгибах средневековых переулков, "Так, закрой глаза, сейчас направо, иди, иди, а теперь смотри. Это тебе.", и она видела клумбы с расцветающими тюльпанами, или уснувших в обнимку двух кошек, или танцующую пару в окне напротив.
Что творилось в те дни с нею, невозможно описать. Иррациональное не удаётся поймать рациональностью слов. Просто Мысль в её жизни впервые уступила место Чувству.

- Чем вы заслужили это?
- Что? Запрет на любовь? Да были инциденты... ещё в древности. Казалось бы, пример Содома и Гоморы у всех отбил желание нарушать законы, но вот ведь приключилось...
- Но ведь в Библии сказано, что...
-... Господь наказал грешников? Не перестаю дивиться, как же вы, люди, привыкли верить своим мифам..., - он недовольно затянулся и поморщился, закашлявшись.

Расцветающая молодость. Летящая по летним мостовым девушка - изгиб тонких бровей, спина в россыпи родинок - обращала на себя внимание. Блеск глаз скрыть невозможно, он привлекает людей, как огонь - мотыльков.
У неё появились поклонники. Букеты цветов и приглашения в кино выигрывали в поединке с ухаживаниями её незримого собеседника. Девушка всё чаще стала принимать эти приглашения, всё реже останавливаться на улице, закрывая глаза и слушая шелест городской жизни. Всё реже.
А город стал ревновать.


- Мне горько это вспоминать. Как ослепление нашло. Я мстил ей - в мелочах и в главном. Ей портили настроение пробки по дороге в университет, её любимое кафе, становившееся теперь переполненным в те часы, когда она хотела туда зайти. Мелочи. Однажды я чуть не убил её - её с каким-то знакомым, они гуляли где-то в центре, и - подумать только! - рассуждали об "Этике" Спинозы. Тогда как он только и ждал, когда же она расстает настолько, что согласится к нему домой на "чашечку кофе", - он скальпелем вырезал неприятные воспоминания из застаревших ран памяти. Его голос - отрывистый и резкий - казалось, каждым словом вбивал гвозди в запылившуюся древесину прошлого. - А она! Она и впрямь таяла. Это было невыносимо. Ты понимаешь!? Невыносимо!
- Понимаю... - ни черта я не понимал, и он это знал.
- Понимаешь? - собеседник усмехнулся, - И тогда в порыве чувств я и устроил аварию. Только не смог видеть её смерти, всё равно не смог. Так и получилось. У него сломаны шейные позвонки, у неё - пара царапин.


Она всё-таки была умной девушкой. Она поняла. Или, не в состоянии поверить, почувствовала. И поступила единственным возможным образом.
А когда вернулась через полгода, прошлась - медленно-медленно - по мёртвому городу. Вот здесь когда-то был парк, здесь остался лишь сухой намёк на русло реки. Вот обломки набережной - чуть теплый бетон, нагревающийся на солнце. Родительский дом - в нём не осталось даже запаха жизни.
Мёртвый наказанный город, мёртвый, но не умеющий умирать. Он ласково обдувал её лицо ветром, окутывал всю фигуру налётом пепла. Прощался.

"Dii te ament..."