Мар Тын на Дорогом Архипелаге

Мар Тын на Дорогом Архипелаге

“...Веселитесь, рыцари,
повоюйте, рыцари!
Вам ещё припомнится
в лапках инквизиции...”
М. Любимов, “Гойя”
 
... К тому времени Мар Тын уже в течение нескольких лет трудился маленьким, но ответственным, начальником в штаб-квартире серьёзной заграничной корпорации.
Климат, конечно, жаркий, но везде - кондиционеры, охлаждённые фрукты и напитки... Ананасы из под асфальта бросаются под ноги...

Жалованье хоть и по ставке маленького начальника, но вполне-вполне...

“Феррари” последней модели: цвет белий-белий, как помидор...
Апартаменты широки...

По воскресеньям - волейбол в Посольстве... Бассейн... Променад до бара... “Ваня Пешеход” (краснолицый, а иногда и чернохарий)... Утром понедельника - немного дискомфортно в голове и теле...

Вот...

Одно плохо - постоянно приходилось мотаться в “бизнес-трипы”: Душная Азия - Тёплые Острова - Расколотый полуостров - Дорогой Архипелаг - Континентальная Желтизна - Прохладная Близь (или Восточная Даль). Что ж, торговля минеральными растворами дело хлопотное, да и жалованье надо периодически отрабатывать...

Очередная поездка была из Душной Азии в Восточную Даль. Но дирижабли напрямую не летали. Поэтому пришлось добираться через Нижнюю часть Расколотого полуострова сначала на Дорогой Архипелаг, а оттуда уже в родную Прохладную Близь...

Прилетает Мар Тын в столицу Архипелага.
До рейса на Близь - два часа.

Тын не спеша двигается к багажному отделению, извлечь свои баулы.
Доставочная ленточка везёт к нему его багаж.
Тын хватает одну суму, другую... И тут с досадой замечает, что на внешнем кармашке одного из баулов расплылось крайне неприятное пятно, судя по всему, чернильной консистенции...

“Эх, дурак! Как же я так? Опять умудрился чернильную ручку засунуть в сумку... Теперь и писать нечем, и баул испорчен - фиг ототрёшь! Дирижабли хреновы!”

Тын вздыхает. Оттаскивает сумочки к креслам для ожидающих. Усаживается с краешку в рядке. Осторожненько расстёгивает “молнию” на баульном кармашке и начинает аккуратненько, потихонечку - два пальчика вперёд - опускать ладонь во внутрь, другой придерживая край кармашка.

Ладонь ощупывает внутренности баульчика. Никакой чернильной ручки не находит. Продолжает поиск... Погружается глубже...

О, Боже! Кожу ладони со всех её сторон обволакивает какая-то маслянистая, как слизь болотных жиж, жидкость, отнюдь, по количеству, не из чернильной ручки...

“Блин-блин-блин, - ругается душа Тына, - что ж за нафиг-то такой?”

И тут память дарует ясность осознания и представление объёмов горя...

При пересадке с одного дирижабля на другой в аэропорту Нижней части Разделённого полуострова Мар Тын, в ожидании рейса на Архипелаг, решил натереть до исключительного блеска обувь свою.

Купил,
поблизости - как раз,
в киоске
“жидкий крем для башмаков”
- иссиня чёрно-цветный,
с ароматом стоков химических заводов и лотосовой гнили.
Объёмом бутылек оказался большеватым - грамм четыреста-пятьсот.

“Весь не истратится за раз,
- сработал мозг,
- но, ничего,
пойдет в запас,
в Восточной Дали пригодится.
Там пыль и грязь,
а я всех поражу сиянием ступней”.


Начистив до зеркальных бликов
поверхность гладких башмаков,
Мар Тын прикрякнул,
бровь критически нахмурил,
ещё разок прошелся взором
по результатам операции.
Заботливо,
тряпицей,
обтёр бока сосуда,
навернул крышечку.
На секунду замешкался - куда б засунуть сей кремок,
осталось коего в избытке?
Открыл кармашек у баула.
Стекло бутылочки платочком
шёлковым
для верности и безопасности,
во избежание раскола,
обернул...

“И вот, ты ж подлость, как случилось!”
- с ладонью,
сунутой в кармашек сумки,
  Мар Тын анализировал фактуру.
“Но делать нечего
- ладонь,
обмазанную чёрной слизью крема,
прийдётся извлекать на свет...”,
- решил Мар Тын,
с тоской окинув свой наряд:
штанишки, блуза и кафтан
- всё цветом белым наполняют,
воображенье поражают
своею девственной, нетронутой красой...

“Не отстирается ведь, пакость, блин!”

Вот правая ладонь покинула кармашек сумки.
Лениво на пол капает субстанция...
Тын вспоминает,
что где-то,
в карманах брюк или кафтана,
лежал платочек из батиста.

Левой, свободной рукой, Мар Тын обыскивает брюки и пиджак с соответствующей руке стороны.

“Фиг! Нету тут платочка”.

Попытка дотянуться
к правой стороне костюма
обречена
на участь злую
- “не возможно!”

“Попробую-ка оттереться об обивку кресел”,
- приходит мысль коварная к Мар Тыну.

Но жизнь игрива и страшна:
все телоприключения Мар Тына
уже в течение минут, пожалуй, десяти
даруют зрелище и радость
для скучающих,
вокруг сидящих,
клиентов аэровокзала.

“Не выйдет!
Гады!
Зраки пялят как на куклу!”




В порыве страсти,
безысходности и грусти
тоскливо Тын
трёт левую ладонь о ту,
что вся обмазана
чернющей
жидкостью вонючей.
Итог плачевен.
Ладони обе
загрязнены надежно,
безвозвратно,
навсегда...

“Всё.
Теперь - гвоздец.
Где помощь мне найти?
Измажусь целиком.
Как стыдно и неловко...”

Но опыт “Ваней Пешеходом” не сотрёшь,
и Тын замыслил туалет найти
и там уж членов кожицу умыть.

Но как баулы взять с собой?
Ведь капает
с обеих рук
мазилка чёрная,
плеваться хочется
и материться...
Багаж с собою не возьмёшь...

Мар Тын
в раздумьи
- с кем оставить сумки,
под присмотр?
- обыскивает зал,
где лишь глаза узки,
желты физиономии,
причёсок чернью
окаймлённые.
“Чучуны, блин,
род обезьян летучих,
где ж образ хоть один найти родной?”

О, радость жизни!

Метрах в десяти,
склонив главу
к груди уставшей,
обняв портфельчик,
дремлет с перепою
тип
чем-то, но знакомый,
домой в Даль-Близь собравшийся, видать...

“Да-к это-ж Буня, архипелаговед и однокашник скромный”,
- бежит Мар Тын к родному,
руки очернённые
расставив в стороны,
в белом одеяньи,
со взором,
где сияет чувство
и надежда.
“Проснись,
товарищ!
Глянь, кто рядом, стенает и зовёт на помощь!”
- кричит Мар Тын счастливый.




Прервался храп.
С трудом подъём главы реализован.
Открылся глаз,
заплывший от питья вчерашнего (и ране).
Потом второй.

“А, это ты,
как бишь, тебя?
Тын Мар?
- скрипнул голос, севший с возлияний,
- А я тут за машиной приезжал,
нашёл “старушку”,
возвращаюсь в Близь.
А ты чего?
Тоже за авто?
Ну ты даёшь!
Видно, всё облазил, даже свалки!
Что ж руки то помыть?
Забыл?”

Не объясняясь долго,
Мар Тын,
оставив стражу у баулов,
бежит скорее в туалетный зальчик.

Дверь чиста,
как первый снег.

Ногою - стук.

Ан - фикус Вам:
не просто дверь открыть,
не замарав ее руками.

Дверь - дрянь - открывается во вне.
 
Уделав в живопись калитки глянец,
врывается Мар Тын в спасительный покой.
Там - все стерильно,
ни пылинки,
ни мазка:
белым-бело,
аж щиплет глаз.

“Достали, сволочи такие!”
- плюётся вслух Мар Тын,
стоит на раковиной две секунды,
колеблясь - как бы меньший след оставить в умывальне,
потом хватается за кран,
задорно мылит руки.

Но не отмыть “погану гадость”, въелась на века!
А, ничего - ещё намылим!

Брызги радостно летят
на стены,
зеркала,
вокруг...
Скользит,
нежданно,
по половому кафелю
нога.

Ах, мерзость! Равновесье,
как сохранить?
Рука,
со слизью чёрной,
не умытой,
автоматически бросается на стену,
зацепиться!


Но тщетен импульс.
Скользко.
Жижа на руках
и мыло.

И штрих очередной наложен на стерильность туалета.

Чрез полчаса,
оставив за собой разруху,
сюрреалистический окрас,
обрывки грязных полотенец,
покинул Тын зал омовений гнусный,
вернулся успокоенный к баулам.
успел еще глоток осуществить табачный и спиртной...

И - в путь к Восточной Дали и Прохладной Близи,
где Родина, друзья,
рассказы о минувшем
под виски “Джонни Уокер”,
мурлыко-пения Трольи
из “Дубий Бройля”...
03.03.99 г.