Прерванный роман

“Ничего в жизни не надо повторять, но в минуту слабости так и тянет пустить в ход недоиспользованные резервы.”
Александр Жолковский


Мы сидели в кафе за столиком, покрытым клетчатой скатертью. За окном была жизнь. Она билась мухой, борющейся за свою свободу в сетях занавески. Она подступала к горлу, спазматизируя его до невозможности глотнуть вина из бокала. Она заполняла память густой цепью ассоциаций. Да что же это такое?! Ведь всё это уже было когда-то, и было совсем банально и ненужно! Так почему же сейчас мне это необходимо до полного затмения разума?! Куда же провалилась вся действительность, безжалостно зажатая между этими двумя сидениями в кафе за столиком под клетчатой скатертью?!
А действительность, похоже, испарилась вместе со всеми упущенными возможностями быть счастливой. Всеми? “А эта, самая последняя, разве уже не возможность?!”, - молча спрашивала я себя с ожившей в душе надеждой.
Он сидел напротив меня молча и отвлечённо, как мне казалось всегда, когда это касалось его. Но это уже больше не могло меня обмануть, потому что было отметено долгими бессонными ночами, дотошно перебирающими прошлое. “Больше это не введёт меня в заблуждение!, – клялась я себе. - Хватит с меня этого омута недооценки своих и его чувств, погубившего обе жизни! Я больше не попадусь на этот крючок!”
Жизнь проносилась перед моими глазами грохочущим составом. Вот я вижу его, высокого, тяжеловатого и стыдящегося этой своей тяжеловатости. Не за неё ли и исключила я его из круга возможных кандидатов в кавалеры?! Похоже, что да, ибо остальное в нём мне всё подходило: сдержанность и молчаливость, ненавязчивость и терпеливость, спокойствие и терпимость. А больше всего меня завлекала эта затаённая в глазах улыбка добряка, принадлежащая только мне и готовая пролиться по первому сигналу благосклонности с моей стороны. Но сигнала не поступало, и улыбка увядала на глазах, не успев распуститься. И я выбирала “плохих” мальчиков, которые были понастырнее. А потом и того хуже – я связалась с его родным братом, старшим по возрасту. Однако этот эпизод заслуживает особого внимания, ибо каким-то образом повлиял на всю мою дальнейшую жизнь.
Итак, брат его в то время был преуспевающим студентом медицинского института, которому пророчили великое будущее, а также “половым гангстером” нашего времени, о котором тайно вздыхала не одна дама, но получившим крещение жизнью самым непредвиденным образом, оказавшись замешанным в гибели молодой девушки, за что был обвинён и сослан в дальние края. Впрочем, непосредственно виновником этой трагедии он не был, но доказать это не удалось из-за “полного соблюдения” русской юриспруденцией того времени презумпции невиновности, так что рассчитался он “за себя и за того парня” сполна лишением свободы, потерей жизненного статуса, а в какой-то степени и нарушением психики, что несколько и сократило срок его принудительного заточения.
Познакомились мы с ним сразу же по его возвращении на свободу, причём при весьма странных обстоятельствах, когда по воле рока он оказался рядом со мной за столом на каком-то застолье. Причём я, никогда прежде его не видавшая, почему-то ухитрилась мгновенно его узнать, что меня поражает и по сей день. Конечно, он “застрял” на мне, хоть от прежней его лихости мало что осталось. Он рассказал мне правдивую историю события, за которое был осуждён, и поскольку эта совершенно неординарная история коснулась меня с обеих сторон – как “обидчика”, так и пострадавшей - я передам её вам.
Когда мне было семнадцать лет, в наш дом переехала из Ленинграда семья из трёх человек: мужа, жены и белокурой голубоглазой дочери ангельской внешности. Мы с ней подружились. Училась она в университете, была старше меня двумя годами и встречалась с выходцем из Франции красавцем Марселем, в которого мы все были тогда тайно влюблены. Ни с кем другим я никогда её не видела. И вот однажды случилось страшное: в праздничную первомайскую ночь эта девушка погибла, выпав из чердачного окна. Сердце отказывалось это принять до тех пор, пока я не увидела её лежащей в гробу, тихую и оплакиваемую окружающими. Пожалуй эта была моя первая реальная встреча со смертью, которая меня не столько напугала, сколько удивила своей способностью мгновенно остановить движение. В смерти девушки обвинялся брат моего соученика по выпускному классу некий З. – подававший надежды студент мединститута, сердцеед и гуляка, о котором я была наслышана, но с которым знакома не была. Рассказывали, что якобы этот З. увёл девушку с вечеринки на чердак из желания уединиться, и там что-то между ними произошло такое, что закончилось гибелью девушки. Суд признал его виновным, хоть очевидцы трагедии утверждали, будто перед смертью девушка успела сказать, что вины на нём нет, а всему виной прогнившая рама, на которую она облокотилась при поцелуе. Однако еврейское происхождение подсудимого сыграло свою роковую роль, и он был осуждён. Правда благодаря последующим хлопотам его отца, занимающего высокое положение, и учитывая нестабильное психическое состояние осуждённого, тюрьму ему заменили психлечебницей, что было не многим лучше. Как бы то ни было, жизнь его оказалась сломанной.
Прошло два года. У меня в это время был кавалер – преподаватель техникума, обладающий голосом оперного певца, который был влюблён в меня до такой степени, что прилетал на воскресные свидания самолётом из другого города. Он был хорош собой и нравился всем, исключая меня (видимо тут срабатывал мой неискоренимый дух противоречия). И (тут я возвращаюсь к прерванному рассказу) на одной из вечеринок, где я случайно оказалась без сопровождения, рядом со мной оказался мужчина, который и был досрочно освобождённым хлопотами сильных мира сего З. старшим, которого, как уже было сказано выше, я “узнала” ещё до того, как он был мне представлен. Кстати, подобные случаи прозрения со мной случалось и раньше. Связь наша закончилась печально, а могла и трагически. Видимо трагедия была заложена в самой его личности.
Его страсть не знала удержу, а во мне постоянно присутствовала боязнь обидеть его, причинив боль этому вдосталь настрадавшемуся человеку. В такие минуты я забывала о себе. Я не чувствовала к нему ничего, кроме свойственного мне сострадания, которое зачастую оказывалось сильнее чувства любви. Жизнь и судьба лихо потрудились над этим человеком. Он стал неистребимым фаталистом и, будучи в общем-то вполне нормальным человеком, входил в отношения с какими-то духами, подкрепляясь от них уверенностью в моей ему предназначенности. Интересно, что уже после того как спустя время я вышла замуж за другого, он вызывал моего мужа на объяснения, настаивая на том, что тот занял предназначенное именно ему место.
Однако я возвращаюсь к своему рассказу. Родители моей погибшей соседки, опознав в моём ухажере “виновника” гибели их дочери, не придумали ничего лучше, как пришить нам организованное групповое преступление, в качестве главного мотива и основной улики ссылаясь на коллекцию каких-то ничего не стоящих открыток знаменитых артистов, в своё время подаренных мне тогда ещё живой подругой, поскольку мы обе были увлечены их коллекционированием, порой обмениваясь и даже презентуя друг другу, ибо обе отличались щедростью. И тут начался сущий кошмар, чуть не стоивший мне жизни. Меня, невинную девчонку, затаскали по следователям, и всё это грозило закончиться весьма печально, если бы не единственный разумный человек в среде “ревностных” служителей закона, который, уловив абсолютную абсурдность предъявляемых мне обвинений, в конце концов закрыл это дело. Причём родители мои всё это время даже не подозревали о заведенном на меня судебном деле, из милосердия тщательно скрываемом мной. Конечно я понимаю всех: и стражей порядка, которые не могли не реагировать на официальное обвинение, и убитых горем родителей, потерявших единственное дитя и во всех видящих врагов, но можете ли вы вообразить, чего этот опыт стоил мне, только начинающей жить девчонке?! Вполне естественно, что даже благополучно закончившись, это событие оставило неизгладимый след в моей судьбе. Два важных вывода сделала я в результате этой эпопеи: во-первых, что человеческая жизнь полна парадоксов, и, во-вторых, что выпадающие на долю человека испытания выполняют какую-то тайную роль, быть может формируя его личность. Но я сильно отвлеклась от темы.
Итак, наш роман тянулся два года, в течение которых младший брат молча и грустно наблюдал за нами, не навязывая себя ни мне, ни брату своему. После окончания этого романа между мной и младшим З. снова установились ровные отношения, не выходящие за рамки приятельских. Он по-прежнему был внимателен и дорожил нашим общением. Единственное, что я не могла себе представить, так это женщину рядом с ним, что казалось весьма странным и даже несколько настораживало. Периодически он названивал мне по телефону, а иногда и заглядывал на часок. После окончания нами школы он куда-то уезжал, куда-то поступал, где-то пропадал... Особо чётко я помню его последний визит, когда мы, сидя на приличном расстоянии друг от друга, изредка обменивались ничего не значащими словами и испытующими взглядами. Так уж повелось, что наши отношения мы никогда с ним не обсуждали. Даже порой казалось, что никаких отношений вовсе и не было, но каким-то шестым чувством я проникала в суть того, что всё-таки они есть.
И вот однажды в один из его приездов из Москвы уже дипломированным и даже маститым хирургом он, возмужавший и удивительно постройневший, привёз с собой жену, маленькую и невзрачную тихую женщину-мышку. Он представил нас друг другу при случайной встрече в кинотеатре. Взгляда, брошенного им при этом на меня, я так и не разгадала и по сей день.
В этот свой приезд он почему-то снова пригласил меня в кафе, где опять всё повторилось в обычной последовательности: молчание, вздохи, обмен взглядами и теперь уже определённое отсутствие общего будущего, что по неясной на то причине было обидно и даже несколько жгло и болело. Вскоре после этого свидания я уехала навсегда, даже не простившись с ним.
Прошли годы эмиграции. И вот я с визитом в Москве. О нём я ничего знаю, однако пытаюсь разыскивать. Оказалось, что почему-то он вдруг стал мне до такой степени необходим, как будто с ним связалась вся моя надежда на счастье. Я так и не нашла его и со временем приучила себя к мысли, что роман наш был не столько прерванным, сколько с обеих сторон вымышленным. Думать так мне спокойнее.


4 апреля 1994 года, Нью-Йорк