Этнографическое

Краткое предуведомление. Когда я начинал отбирать всякие этнографические приколы и приводить в мало-мальски божеский вид, чтобы разместить тут, то я ожидал, что их будет в несколько раз больше. Но оказалось, что этнографический юмор – специфичнее даже медицинского, так что бОльшую часть всякого рода баек, анекдотов и «случаев из практики» народ просто не поймёт: а где смеяться-то? Почитайте пока вот это немногое: может, кому-то поднимет настроение. По правде говоря, я сам очень хотел бы надеяться, что продолжение будет, хотя и вовсе в этом не уверен.

* * *
Приходит к раввину в синагогу старый еврей:

– Ребе, я пришёл просить тебя, чтобы ты взял к себе в ешиву моего сына. Парню четырнадцать лет, и он полный шлимазл. На религию праотцев ему наплевать: в жизни не прочитал ни одной молитвы и не открывал Тору. В школе бывает изредка, учиться не хочет. Курит, пьёт, пару раз приходил явно под какой-то дурью. Дома ночевать перестал, проводит время в компании уличных девок и всякой подозрительной шпаны. Ребе, парень над пропастью ходит, там тюрьмой дело пахнет: если так оставить, то ещё пара лет, и его точно посадят! Сколько я ни бился, не могу его вразумить. Прошу тебя, возьми его в ешиву: может, хоть ты суровостью в учении сумеешь его наставить!

Раввин говорит:

– Что же, оставляй парня, постараюсь помочь.

И старый еврей с облегчением и робкой надеждой возвращается один к себе. Но только вскоре приходит от раввина ученик и передаёт: мол, ничего с твоим сыном поделать нельзя, отрок испорчен безнадёжно, и лучше забери-ка ты его поскорее обратно, пока паршивая овца всё стадо не испортила. И старик забирает его, приводит домой и думает: «Что же делать? А, ладно, терять нечего: попробую-ка я его отдать гоям на воспитание, может, у них получится». И приходит с ним в православный монастырь. Идёт к игумену:

– Так, мол, отец, и так: мы с тобой разной веры, но прошу, войди в положение, больше не на кого надеяться: тут уже не до того, когда надо человека от уголовной дорожки спасать!

Игумен говорит:

– Оставляй отрока, посмотрим, что получится.

Через месяц приходит старику благодарственное письмо: твой, мол, сын – надежда всего монастыря, поелику проявляет немеряное послушание, смирение и молитвенное рвение, по ночам не спит, а сидит в келье со свечой над священными книгами, ну и далее в том же духе.

Приходит отец в монастырь, находит сына и показывает ему, что о нём пишут:

– Сынок, я боюсь поверить: неужели это про тебя? Как такое вообще возможно?

Тот объясняет:

– Понимаешь, папа, когда ты меня тут одного оставил, мне первым делом показали изображение прибитого гвоздями к кресту еврея. И я понял: они не шутят!

* * *
Стоят на улице в Нью-Йорке на Брайтон-Бич двое русских. Останавливается машина, американец из-за руля обращается к ним с каким-то вопросом. Они разводят руками: не понимаем. Он, старательно жестикулируя, повторяет вопрос. Реакция – та же самая:

– А научись-ка сперва, туда твою мать, говорить по-русски!

Американец с извинениями уезжает. Один из русских – другому:

– Ну и что, сильно ему помог его безупречный английский?

* * *
Приезжает этнограф к папуасам. Заходит в деревню, глядит – сидит в кружок всё взрослое мужское население, а в центре молодая красивая девушка, заливающаяся слезами. Этнограф спрашивает:

– Послушайте, мужики, а почему у вас девушка плачет, чем вы её обидели?

Ему отвечают:

– Понимаешь, она у нас первая красавица в деревне, и к тому же, оказывается, девственница.

– Так зачем же плакать, радоваться надо: замуж удачно выйдет, жених, небось, рад будет!..

– Да у нас сегодня вообще-то не свадьба, а жертвоприношение...

* * *
За несколько дней до моего отъезда в Красноярск и дальше – к кетам, в низовья Подкаменной Тунгуски, беседовали мы на кафедре с моим научным руководителем обо всём таком, что мне предстоит. Я и говорю:

– А неплохо бы, знаете, снабдить меня верительной грамотой, что, мол, направляется такой-то туда-то с научными целями, ну и так далее, – как вы думаете?

Правильно, говорит, вы думаете, я думаю. Мало ли, местные менты или ещё кто. Так что давайте, сочиняйте, мол, потом наберём, распечатаем, подпишем и университетскую печать шлёпнем, чтобы всё честь по чести.

И я начинаю так это за непринуждённым разговором сочинять и набрасывать на бумажке. Закончил, прервал разговор, прочёл:

– «... направляется... с целью этнологического исследования туда-то и туда-то... просьба оказывать посильное содействие...»...

– Стоп, – говорит, – а вот это, насчёт этнологического, вы уберите и замените на более понятное, поняли? Типа: «для изучения культуры и быта местного населения». Чем понятнее, тем лучше, ясно?

– Да почему же, Виктор Владимирович? Ведь наоборот, чем непонятнее, тем лучше: больше простора для свободы действий!

– Не всегда, знаете ли: а вот, хотите, я вам расскажу случай из собственной практики.

И я услышал дивную историю. Привожу её далее «близко к тексту», по памяти.

«Путешествуем это мы по Эвенкии в одна тысяча девятьсот лохматом году, ещё при коммунизме. Приходим в село, я первым делом направляюсь в сельсовет: представиться, познакомиться и всё такое. Захожу: сидит за столом председатель – здоровенный мужик, эвенк, классическая монголоидная физиономия – как из морёного дуба вырезана... Я здороваюсь и говорю: так, мол, и так, из Москвы, из МГУ, этнологическая экспедиция, вынимаю бумажки... Он сидит и молчит, будто ничего не было. Ну, я тоже помолчал минутку, думаю: может, в самом деле не понял чего, не расслышал. И повторяю всё ещё раз, практически слово в слово. Эффект – тот же самый: сидит никак не реагируя, и физиономия – тоже абсолютно неподвижная, но при этом мрачнее тучи! Я уже чувствую, что у меня ум за разум заходит: что такое, в самом деле, – мистика какая-то... Вроде, не пил, – сплю, что ли?.. И решил всё же в третий раз попробовать. Но заезжаю чуть с другой стороны: вместо этнологической экспедиции сказал насчёт изучения жизни местного населения. И тут он вдруг резко оживает и спрашивает:

– Постой, так вы не по комарам?

Да нет, говорю, какие комары, мы людьми интересуемся. И тут – волшебная перемена: он, осветившись улыбкой, вскакивает из-за стола, тянет свою лапищу здороваться, хлопает по плечу и чуть ли не обниматься лезет со словами:

– Добро пожаловать, дорогой, будьте гостями, живите сколько хотите, смотрите, изучайте, всё для вас сделаем, покажем, расскажем!.. – ну, и дальше в том же духе.

Я, придя в себя, потребовал, естественно, объяснений. И вот что услышал. Оказывается, за два года до того были у них летом московские энтомологи, разрабатывавшие новый репеллент: привезли с собой опытный образец, испытать в полевых условиях. Нашли места массового комариного выплода и побрызгали. На следующее лето комаров стало ощутимо меньше. И вроде порадоваться надо: они в тех местах житья никому не дают. Но убавилось не только комаров: в реке рыбы не стало, потому что не стало комариных личинок, которых рыба ест! А местные живут тайгой да рекой, без рыбы никак... Короче, всё село заточило на всех энтомологов на свете большой зуб. А ещё через год мы приезжаем, я захожу в сельсовет и радостно рапортую: мы этнологи, встречайте! – ну, председатель обознался малость: ага, одна компания, мало те напакостили! Бывает...

Так что сделайте-ка поправочку в своей верительной грамоте, а то понять могут всяко».