О поэзии

Данные тезисы являются попыткой осмыслить природу поэзии и отношения поэта с миром в наш стремительно избавляющийся от поэзии и поэтов век. Они выражают позицию редактора альманаха "Красный Серафим" и - отчасти - объясняют его название.

Иногда говорят, что поэзия – это путь к Богу. Поэзия – это не путь (хотя путём поэта становится сама проживаемая им в поэзии жизнь), а откровение Бога, встреча с Богом, свидетельство и рассказ о Нём себе и другим. Непознаваемый Бог открывается поэту с максимальной степенью ясности, которая возможна для человека в мире.

Поэзия не может говорить о жизненных мелочах. Если поэт обращает своё слово к мельчайшему из насекомых или к одной-единственной травинке в поле, он в этом насекомом и в этой травинке видит и воспевает всю бесконечность замысла Творца.

Заболоцкий – поэт в каждом своём слове, даже когда его рифмы нелепы а строки – наивны. В видении бесконечности всего сущего поэзия смыкается с философией, тогда как филология даже не затрагивает её – поэзии – предмета.

Для поэта любой самый ничтожный предмет вечен и бесконечен. Он видит в нём отражение всей бесконечной Вселенной, а во всей Вселенной – атом беспредельного бытия Божьего, частицу бесконечного множества миров.

Поэт не только говорит с Творцом, но и сам становится творцом, давая имена вещам. Повторяя слова, сказанные другими, человек ничего не познаёт и ничего не творит. По сути он и не живёт. Познание происходит тогда, когда поэт, в первый раз увидев предмет в его неповторимости, даёт ему новое имя. Сказанное поэтом слово, запечатлённое в сознании людей, рождает доселе неизвестный плод.

О сотворении поэтом мира говорил Гумилёв в стихотворении «Слово».

Каждый человеческий язык содержит в себе все необходимые средства познания бесконечного мира. Если в языке нет слова для обозначения понятия, отражающего реальность мира, поэт должен создать такое слово. Поэт в такой же степени творец своего языка, как и его слуга.

Люди, объединённые одним языком, имеют в нём все потенциальные средства овладения мирозданием и установления в нём той гармонии внутреннего и внешнего, которая называется человеческой культурой. Счастлив и велик тот народ, чьё понятие о мире создано его поэтами. Это – не отрицание науки и точного знания, а их утверждение. Научный поиск не может продолжаться там, где остановилось творение языка поэтами.

Поэзия растворена в ярких лучах летнего солнца, поэзия просачивается и через сумрачные тучи. Рассеиваясь, солнечный свет приобретает новое обаяние и притягательность. Лишь в совершенной тьме, незнании и нечувствии поэзии нет.

Поэзии нет в смерти и предметом поэзии смерть быть не может. Говоря о смерти, поэт всегда говорит лишь о пределе жизни, и об отношении человека к этому пределу. О пространстве за пределом жизни поэту сказать нечего.

Поэт может быть поэтом не во всём, а только в лучших своих проявлениях, также как обычный человек, в сущности, очень редко имеет право называться человеком и только изредка может позволять себе надеяться когда-нибудь приобрести такое право.

Мёртвая Вселенная существовала миллионы лет, чтобы путём невероятных случайностей лишь на одной из её маленьких планет зародилась жизнь. Планета, населённая бессловесными тварями, также существовала миллионы лет, прежде чем лишь у одной из тварей зародился язык. Миллионы людей рождаются и умирают, не оставив после себя никакого следа, чтобы на созданном ими грунте лишь раз за многие десятилетия расцвёл прекрасный цветок культуры. Блаженны те, кто сложил клеточки своих мыслей и чувств в его плодоносный ствол.

Поэзия неопределима. Пользуясь правилами стихосложения, любой способный к языку человек может при определённом старании написать стихи, также как большинство грамотных людей до недавнего времени без особого труда писало прозу. Поэзия присуща всем видам искусств в равной степени, и стихам – не больше, чем другим. Это – мысль Самуила Яковлевича Маршака. Поэзией, как солнечным светом, насыщена каждая частица Божьего творения.

Поэзия свободно существует вне стихов. Стихов, не содержащих в себе поэзии, также может создаваться бесчисленное множество.

Поэзия не может служить никаким целям. Прежде всего она не может быть средством для пропитания: добывание хлеба «в поте лица своего» принципиально несовместимо с богопознанием поэта. Поэт в мире в силу самой своей сущности подвластен множеству нелепых, роковых или счастливых случайностей. Лишь немногие поэты, преодолевая мир, становятся собой в полной мере – лишь для того, чтобы, побеждая, наконец оказаться совершенно побеждёнными миром.

Поэт должен возвыситься над собой, чтобы в индивидуальном найти всеобщее. В восхождении от частностей к общему поэт находит подобие себя во всём, и этим при жизни обретает себе бессмертие. Сказанное поэтом пребывает в вечности, существуя независимо от него, уже тогда, когда сам поэт ещё до конца не состоялся.

Доведя этический принцип до своего логического завершения, философ требует от себя таких действий, которые принесли бы миру максимальное благо, если бы стали всеобщим законом. Последовательный философ требует этической обоснованности от всякого своего действия, каким бы большим или малым оно ни было. Аналогичным образом, поэт принципиально отказывается делить вещи на важные и неважные. Вид сбитого равнодушным водителем котёнка на шоссе ранит его не меньше всякой человеческой трагедии.

Поэт не может сделать в мире ни шагу, не испытав острой боли от его жестокости. И этот же бесчеловечный и чуждый мир ежеминутно наполняет поэта светом своей красоты.

Для поэта не может быть никаких авторитетов. Поэт сам является собственной «мерой всех вещей». Критерием истинности его слов является лишь его собственный опыт и опыт череды его предшественников и современников, уже запечатлённый на скрижалях словесности. Плохой поэт – это тот, кто ещё не до конца стал собой. Поэт, в сущности, не может ошибаться. («Но пораженье от победы / ты сам не должен отличать.» - Б. Пастернак) Он может лишь не захотеть идти по своему пути до конца.

«Пока я жив, смерти нет, когда смерть придёт – меня не будет», говорит обыватель, и поэт вторит ему, приближаясь к той черте, куда последовательно толкает его не приемлющий поэзию – в её новизне – мир. Шагнув за эту черту, поэт должен стать тем, чем быть принципиально не может. Поэт, оставаясь собой, не может не быть живым. В столкновении со смертью поэт переживает основной парадокс человеческого бытия. Это переживание не только проходит для поэта чрезвычайно остро, но и рождает образы огромной эстетической силы.

Судьба поэта в мире трагична, как трагична земная судьба Христа, решившегося сказать о живом Боге и о безграничности человеческой свободы тем, кто ждал от него разрешения своих столетних племенных распрей. Авторитеты и власть, чья социальная функция видится им в навязывании другим своего видения истины и своей воли, не могут позволить себе прислушаться к меняющемуся миру, ведь меняющийся мир – о ужас! – может нести в себе необходимость смены авторитетов или власти. Слушающий глаголы Бога принимает их в вечной новизне, как мир, каждую секунду творящийся заново. И потому конфликт поэта с авторитетом и властью извечно предопределён.

Обыватель, продающий на рынке свой товар, требует, чтобы покупатель увидел в нём лишь то, что хочет показать ему продавец. Общество всеобщего потребления, как и общество тотальной власти, не терпит неоднозначности в языке. И потому поэзия, каждый миг создающая слова и вещи заново, в таком обществе становится по определению революционной. Её ответом реальности обывателя и власти может быть только ниспровержение этой реальности. Поэтому все шестикрылые Серафимы, являющиеся на перепутьях томимым жаждой будущим пророкам, от начала и до конца человеческой истории будут красными.

См. также: http://www.serafim.spb.ru