Вариации

(отрывки из поэмы)

..................."...Так сочинялась моя элегия
...................о том, как ехал на телеге я."
.................................«Элегия» Александр Введенский.



Погонщик стар. Одышка. Нервный тик
и иже с ним - погода. Всё - под Богом.
Сей край глухой: и набожен, и дик,
как мрак мышей под перепрелым стогом.

Гремит костями старыми, скрипя
колёсами - тележная подагра,
бредёт подвода в степи (иль степя),
то бишь в просторы с псевдонимом «агро».

Протяжны сутки, будто провода
влекущей в темь энергопередачи.
К закату шлях, скрываясь в никуда,
сулит привал единоличной кляче.

Ночлежбище в объятиях с сумой
уныло. Самогон с корчажной снедью
поведают, как надось жить с умом,
где быть сурьёзным, где ломать комедью,

как (свят!) чураться чёрта без хвоста. -
Сквозь тенета дремоты мулят бредни
возницы, что докучлив как глиста
(брехня всё!), про нечистого: намедни

явился, поелику, аккурат
к полуночи. Иль чуяла скотина
кончину Агриппины Шелкопряд?
Водила шашни с бесом Агриппина.

Костёр-кадило, зля, жжёт под ребро,
курится душным страхом наваждений...
Сорняк бунтарских кос и топоров
попрёт из чернозёма сновидений.

Повянет озимь нежная надежд
на лучшее, запляшут светотени
вождишек, лжепророков и невежд.
Огнища быстроногие олени

шарахнут вскачь. Емели-дураки,
как с бодуна, по щучьему веленью
поднимут не-емелей на штыки
в «…Зерцало» молодому поколенью...

Сон чёрен, долог, иже в ночь чулок
натянет стоеросова дубина
на кумпол. И... отличный эпилог.
Повсюду криминальная картина.

Очнёшься от озноба. Брезжит дрожь
восхода - расписного полушалка.
Несжатой прядью стоймя зыбит рожь,
где раной по степи змеится балка.

Помочишься. Похмелишься. На зло
рассвету вновь хандра, нуда, рутина
присядут на телегу. И пошло:
«Водила шашни с бесом Агриппина...».

Светаемо. Читаемо. Эхма!
Мамаево – батыевы просторы
слегли за горизонт - во времена.
Но, как зверьё, урчат в логах моторы.

В начале века подымают зябь.
Даждьбог им средь степного захолустья.
Погодье шибко дрянь - то сушь, то хлябь.
Испод коняги - грязь, где хвост - огузья.

«Холера, тпру!» - тележный тарарам
бьёт по башке, как по жестью - горохом.
Мы с дедкой хвать последних по сто грамм,
и Солнцево до лампы выпивохам.

«Закусимо, коню дадим сенца.
Помолимся и двинемся к истокам» -
и в оный раз болтанка без конца
под самосветным, неусыпным оком.

К полудню - облачков каракульча.
Ветришко, ожигая зноем в факте,
приносит мнимый ладан первача
иль... новость о разнузданном терракте.

Единственный свидетель всех времён
пометит лоб мечтательным загарцем
и ты, в телеге, в сущность устремлён,
почтёшь себя бронзоволиким старцем,

и... ждёшь с утра, трезвея, пилигрим,
измотанный раздолбанной повозкой,
что въявь повеет духом спиртовым,
доволясь пальцем, как младенец соской.

Без музыки и муз в душе зуда.
Дела – табак да фарта ни понюшки.
За сотню вёрст гуторят поезда,
за тыщу – от чеченской заварушки.

Личина, маскарад лесополос
скрывает след страны многовековой.
Представится - таится, спит колосс
былинный в целине материковой.

Успокоённо дыхает земля
над истомлённой грудью исполина.
Погонщик-повремёнщик, чуть дремля,
на облучке восседствует орлино.

Кажись, в конторе горней часовщик
ушедши на обедню чин по чину.
Премудр, в извечном кожухе, ямщик,
как волхв, у следствий ведает причину.

Остатний признак кочевых племён,
угрюмо-желтый, низкий лоб кургана
авторитетный возчик дед Семён
нарёк конкретно: «Череп уркагана».

Хлебало лаптем, торчмя волоса. -
Ан натощак дивишься и корове.
Из ездуна потёком словеса,
что мает жажда... поотведать крови.

Вдали маячит кинутый погост,
левей - бутыль обтерханной часовни.
Оскалясь, ухмыляется прохвост.
И ты шкварчишь, как сало на жаровне.

Струиста мгла в немеющей глуши,
в безбрежии, холонущем и древнем.
Далече мар, как дым от анаши,
слоистый, призрак тающий - деревни.

Домишки, как картишки на кону,
враздробь стоят, вплоть до козырной масти
сулят и шанс, и фору игруну...
бодрее быть, хитрей и языкастей.

Идиллия - на глаз - и пастораль.
В закатной - тучка нежится - сусали...
Муторит мозг дорожная спираль. -
Мы лишь бы в зиму лапу не сосали.

Топорщит пальцы колкое жнивьё
с обочины. Шалит, как шайка, печень...
Ширь в ширь, до горизонта ё... – моё.
Чем крыть нам с ветхим? Незачем и нечем.

Нам хляби, хмари, хвори – трын-трава.
Судья галиматьи потешной - по фиг.
Сольются очертания в слова
за час до сна, зовущего на подвиг.

Как уток, вперевалку, шаг тик – так
живучей их замедленного бега.
Сумел постичь, что вечно, что пустяк,
занятный шеф трясучего ковчега...

Назойлив сей послушник высших сфер,
ниспослан был предаться бренной тряске
и мыкать век в степи, как Агасфер,
согласно их начальственной указке.

Планида, мол, добра к весельчаку. -
Проказник вещ, ущучил мысль по роже.
Проникся уваженьем к чужаку
степняк. Знать, тяготеет к молодёжи?

Иль в душу мне подсунули ежа?
Колючим зверем драли против шерсти?
Куда везёт житуха, дребезжа?
Что мнит ходжа, держа вожжу, о смерти?

Ничтожен эпатажный гражданин
в торжественном служении вечерни.
Медведицы ковшом ультрамарин
льёт в чашу сна ночлежный виночерпий.

От зарева пузырят брызги звёзд.
Шальная сила спит в кудесном пойле.
Вселенная – сосуд метаморфоз.
Дано ль постичь её глубины, ой ли?

Кто варит это пиво тишины
густое, как кисель, в полночной зноби?
Вкушать мы питие посвящены
Самим воистину ещё в утробе.

Служитель культа, окуная во купель
дитё, приобщевал мя к Благодати -
с пелён и окропил мне колыбель...
Кто ведал след судьбины у дитяти?

Почто в душе божественный орган
и дивные, могучие хоралы
звучат поныне? Хилый мальчуган
с крещенья свято верил в идеалы.

Каков итог? Шкет бит за прямоту,
коль прост да чист - не жалует лукавство.
Мужик подобен Богу... И скоту.
Понеже, совесть - горькое лекарство,

что мучает, снедает и томит.
Беззуба, а с костьми до пупа сгложет,
будь то безбожник иль митрополит,
ясновельможный или темнокожий...

Напала как-то совесть на свинью,
когда она отведала полена.
С каких саней невзгоды на семью
и родичей до пятого колена?

Здоров, богат – с припасом в закромах.
Безделье и тоскливое безмолвье
попомнят о сопливых пацанах,
о страсти преумножить поголовье.

И чахлый бес как иеромонах.
С пустой мошной - грешно на богомолье.
Блажной мужчина - облако в штанах.
Куда бичу прибиться на зимовье?

Не тужит мир мирской по мужичку...
На солнце на одном исподни сушим.
В чужой печи не в радость светлячку...
В Париже не с кем толковать по душам.

Иль русский лапоть сохнет без родни,
коль рад в чужом краю своей вороне?
Почто народ кряхтел за трудодни
и был готов к труду и обороне?...