Пьер Паоло Пазолини. Песнь о народе

Нежданный год двадцатого столетия,
год пятьдесят второй вступил в Италию.
Её народ один умеет в верном свете
увидеть время, к его шагу чуткий.
Его не ослепляет современность –
сам вечно современный, он живёт
в своих кварталах, юный неизменно,
и с новым чувством песни старые поёт,
вслед за собой спеша самозабвенно.

Вот загорается лучом весенним первым
ленивое и ласковое солнце
над портиками жителей провинций
в краях, уже узнавших снегопад
и топот апеннинских стад. Столиц витрины
горят огнями всех цветов телеэкрана.
Горят, как факелы, на улицах одежды,
о мире обновлённом повествуя
и радости его провозглашая…

Живущие в одном лишь поколении,
где вереницей проходили предки,
в униженных сегодня древних землях,
мы не имеем представления о тех, кто
вершил историю – знакомство с ними
нам устный опыт магов заменяет.
И мы живём, не выходя за рамки
народной памяти, где смутный облик жизни
в себе содержит всю её реальность.

Всё в нашей жизни предстаёт для нас собой,
пока её наш разум принимает
и объясняет через собственный наш опыт.
Но жизнь, меняясь, ускользает от усилий
её понять. Поющий, распростёртый,
расквартированный в своих посёлках,
для нас незримый, но готовый к новым
ещё немым эпохам – ждёт народ:
в нём человек судьбу свою куёт.

Мы обращаемся к минувшим дням,
и слышим, как иных людей потоки
несут мотив, как он восходит по ладам,
как в нём сквозят их христианские истоки.
Но остановится та песня, повторится
и смолкнет. Вечерами оживают
шары из света вдоль дорог столицы,
где прежде были факелы. Окраины
узнать нетрудно – здесь всё те же лица…

Меж пыльных огородов, солнцу вслед
кричат юнцы в селениях Пьемонта
на варварской латыни, а в ответ –
тосканцы ласточкину трель заводят.
Святую ярость в грубых их сердцах
священники наказывают строго.
Их детство дикое себя не узнаёт,
и в крепостях божественной империи
взывает к Богу. И народ поёт.

Большой концерт стамесок и зубил
на Капитолии, на новых Апеннинах,
на убелённых снегом склонах Альп
звучит, усиливаясь известковым туфом.
В пространстве, что несёт в себе печать
усилий человека, работяга
свой хмурый путь влачит и всё жуёт
«Где ж ты была вчера?..» Всё рабство мира
живёт в народе. И народ поёт.

Поёт буржуазия «Ca ira»
под свист наполеоновского ветра,
поёт свой гимн у Дерева Свободы
под трепетанье разноцветных флагов.
Но, как голодный пёс, блюдёт рабочий
своих хозяев, хоть кипит в нём ярость
на ту собачью жизнь, что он ведёт.
Свобода тщетно ищет себе голос
в устах народа. И народ поёт.
 
Мальчишки из поющего народа
в предместьях Рима, возле мелкой речки,
своею новой песенкой гордятся.
В ней есть забытая, весёлая беспечность
и лёгкость простоты. Но как неотвратимо
среди лачуг и спящих небоскрёбов
уверенностью в мятеже грядущем
произрастает радостное семя
в твоём печальном сердце, мой народ!

В твоём незнании есть знание о том,
чего желает от тебя история,
хоть всё, что ты в ней видишь – это ком
обрывков памяти безумно-ярких.
Но это выбор твой не изменяет:
в нём сила счастья твоего, о мой народ,
мечтой об общем счастье прорастает.
И в свете времени, что настаёт,
неведомого луч тебя ласкает.


Пьер Паоло Пазолини, 1952-53
Перевод Алексея Ткаченко-Гастева, 2005-2006