Хайку. Липовка. 1998. Лето

предисловие: 5+7+5
( возможна ли русская хайку ? )

Обычно под русской (и вообще, не-японской) хайку понимается трёхстишие по смысловой интонации, поэтическому настрою и мироощущению аналогичное японским хайку. Речь идёт о таких трудноопределимых категориях поэтики хайку как саби (патина, печальный налёт времени), ваби (грусть одиночества), сибуми (терпкость), каруми (лёгкость) и других. Сформулированные Басё и его последователями эти категории вместе с более общими категориями, унаследованными от танка (моно-но-аварэ - очарование вещей, югэн - сокровенный смысл и др.), определяют поэзию хайку на языке, общем для всех людей Земли.
Можно сказать и совсем коротко: хайку - это поэтическое выражение сатори: свидетельство духовного прозрения поэта и его отражение в сердце-разуме читателя.

Однако, поэзия - это не только настроение, мысль, чувство. Это ещё и текст, построенный по определённым, достаточно жёстким и искусственным (с точки зрения естественного языка) правилам. Не важно, соблюдаются ли эти правила или намеренно нарушаются в конкретном стихотворении ("минус-приём" в терминологии Ю.М.Лотмана), они должны существовать и быть общепризнанными, как некая идеальная норма. В поэзии, как и в искусстве вообще, эта форма не является чем-то дополнительным и равнодушным к содержанию. Если настроение, мысль, чувство стиха выразить в другой форме, это будет другое настроение, другая мысль и другое чувство.

Японская поэзия хайку - это жёсткая поэтическая форма, не имеющая аналогов в русской (да и мировой) поэзии. Даже сонет по сравнению с хайку кажется весьма свободной формой. характеристическое свойство хайку: трёхстишие в 17 слогов по формуле 5+7+5.

Возникает вопрос: а как же русская хайку? Нужно ли придерживаться формулы 5+7+5? Обычно, на последний вопрос отвечают отрицательно. Обоснований такого ответа можно привести очень много.

1. Русские слова, как правило, длиннее японских, в них большее число слогов (в частности, из-за приставок, суффиксов и, особенно, окончаний). Понятно, что втиснуть нужный набор слов в 17 слогов в русском языке очень трудно.

2. Русский стих построен на чередовании ударных и безударных слогов, поэтому на слух воспринимаются, прежде всего, ударные слоги (а также слоги. в которых ударение "ожидается" по законам размера). Общее же число слогов в строке русским слушателем практически не воспринимается как значимая величина.

3. Русская поэзия хайку является наследницей русских переводов японских хайку, а переводчики никогда не стремились выдержать формулу 5+7+5. Поэтому для русского читателя хайку - это любой трёхстишие, в котором выражены соответствующие духу хайку настроение, мысль, чувство.

Конечно, все эти соображения верны. Однако. когда я пытался сочинять хайку (и танка), я интуитивно чувствовал, что свобода произвольного трёхстишия (пятистишия для танка) находится в некотором противоречии с духом этой поэзии. Я стал экспериментировать, пытаясь "втиснуться" в формулу 5+7+5 (5+7+5+7+7 для танка). Когда это получалось, мне кажется, я ощущал какой-то новый, дополнительный эффект стихотворения. Я стал анализировать эти опыты.

Прежде всего, я обнаружил, что трудность "втискивания" в формулу 5+7+5 сильно преувеличена. Конечно, писать силлабо-тонический стих из 17 слогов - задача неимоверной сложности. Но ведь для хайку это не требуется! Сложность соблюдения формулы 5+7+5 компенсируется отказом от метра. Другое дело, что нужно преодолеть чисто психологическую инерцию ориентированного на русскую метрику сознания. Но в этом как раз и заключается и смысл, и интерес освоения новой для русской поэзии формы хайку.

В этом месте возникает другой вопрос: в не является ли силлабо-тоника неотъемлемым свойством русской поэзии. коренящимся в русском языке, Может ли русский читатель воспринимать как стих речь, не построенную по законам метра, Конечно, может! Иначе, не было бы нужды в реформе Ломоносова. Но то, что имеет начало, должно иметь и конец: не в смысле исчезновения силлабо-тонических стихов, а в смысле понимания неисключительности и, значит, необязательности этой формы, в смысле возможности других форм. И русская поэзия XX века демонстрирует эти другие формы (в частности, верлибр).

Что же касается русских переводов японских хайку, то здесь переводчикам нужно было решить две трудносовместимые задачи: передать смысл, дух, содержание, мысль. чувство, настроение стихотворения и сохранить формальные признаки японской хайку (формула 5+7+5). Конечно, пожертвовать пришлось вторым. Однако, сочинение изначальной русской хайку отличается от перевода японской хайку. Русский поэт мыслит на русском языке и, если он чувствует форму хайку (прежде всего, формулу 5+7+5) как необходимую, то и слова будут возникать в его сознании такие и так, что они сами будут ложиться в нужную форму. Для этого, конечно, поэту требуется некоторая практика с тем, чтобы в его сознании выработалась эта "инерция хайку", аналогичная "инерции ямба" или "инерции сонета".

Но всё же, зачем вообще нужно "втискиваться" в формулу 5+7+5? Чем плоха свобода произвольного трёхстишия? Тем же, чем плоха подобного рода "свобода" в искусстве вообще. Почему тогда трёхстишие, а не двустишие, или (что привычнее русскому поэту и читателю) четверостишие? К свободе должно стремиться сознание художника, искусство же - это всегда несвобода. В этом противоречии коренится сущность творчества.

Что же касается формулы 5+7+5, то, по моим наблюдениям, она выполняет стандартную функцию отбора: из всех возможных способов выражения отбирает лишь немногие. Очень часто (видимо, по неопытности) стихотворение возникает в сознании в промежуточной словесной форме: в остатками метрики, с тяготением к четверостишию. Перерабатывая эту форму, "втискиваясь" в "проскрустово ложе" формулы 5+7+5, вдруг обнаруживаешь, что получившаяся новая форма выражения лаконичнее, точнее, чем исходная. Вместо препятствия формула 5+7+5 становится как бы другой колеёй, направляющей сознание в новые, неизведанные области.

В этом месте приходится сделать важное замечание. Для меня остаётся проблемой вопрос о том, является ли формула 5+7+5 наиболее адекватной для русской хайку. Русское 5+7+5 - это буквальный перевод японского 5+7+5. Но, может быть, небуквальный, но более точный перевод - это 5+8+5, или 6+9=6, или ещё что-нибудь? Я не могу ответить на этот вопрос. И это одна из причин, по которой я стараюсь придерживаться "буквального перевода": 5+7+5. В конце концов, эта формула освящена многовековой (хотя не русской, а японской) традицией. А традиции - это те дороги, по которым движется искусство. Поэтому для меня лучше заимствованная дорога номер 575, чем полное бездорожье.

Более точно, 5+7+5 на российской местности - это не столько проложенная кем-то дорога, сколько направление движения. А дорог, которые ведут к цели, - много. Это варианты построения стиха внутри формулы 5+7+5. Как стихотворение членится на фразы, и как они соотносятся со строками? Как строка членится на слова: например, первая строка - это 1+4, или 1+2+2, или 3+2 и т.п. И здесь привычка к русской силлабо-тонике может дать дополнительные варианты: как именно чередуются ударные и безударные слоги в 17-слоговом стихотворении. Здесь возникает то же отношение, какое имеет ритмика к метру.

И последнее, что мне хотелось сказать. В конечном счёте, традиция существует для того, чтобы её осваивать, а освоив, - нарушить, и тем самым, - продолжить. Как любили говорить китайцы: "Он освоил стили своих предшественников и на склоне лет решился создать свой неповторимый стиль."



Игорь Бурдонов
деревня Липовка, август 1998



Волнуясь, дарю
новые хайку друзьям -
новым и старым.

Белая Луна.
Аист на водокачке.
Ропот мотора.

Трава пожухла.
День середины лета.
А там и зима.

Что-то с ногами:
почуяли дорогу.
А дорога - их.

Мы едем ночью.
Шум ветра и мотора.
Свет звёзд и окон.

Лежу в гамаке.
Падает свет заката
на новый плетень.

Лежу на траве.
Выше меня лишь одно
Лёгкое Небо.

Чудится в ночи:
тень в окне, иль двери скрип.
Полнолуние.

Не грусти, жена.
Скрасит небо заката
месяц молодой.

Хмурое утро.
Тихо бредут мужики
за самогоном.

Кошка крадётся,
ловит ночных мотыльков.
Птицы заснули.

Проснулся с мыслью:
скоро кончится лето.
Стал печку топить.

Так выбелил зной
синеву, что пропали
узоры Неба.

Спит деревушка.
Свернулась калачиком
под звёздной бездной.

Стирка у реки.
Плеск воды, шорох травы.
И вдруг - женский смех!

В доме читают -
заняты все лежанки.
Дождь моросящий.

Запах полыни
ветер донёс и горечь
из сердца ушла.

Перед рассветом
ёж под окном прошуршал.
Кошке не спится.

Ночные гости.
Судят добро и зло.
А в Небе - Луна!

Ветер в берёзах
так громко, протяжно кричит.
Я тоже молчу.

Дождь долгожданный!
Люди сложили зонты -
стоят и мокнут.

Все гости ушли.
Будто бой барабанный
тихий стук часов.

Сон ожидая,
думаем думы свои.
И шорох дождя!

Жить как Тао Цянь
в этой Южной деревне
кто может в наш век?

Здесь раньше был мост.
Одиноко вброд бредут
старые столбы.

Обветшал мой дом.
Вечер в западной стене
зажёг фонарик.

Все слова мои
слышат только космеи,
головки склонив.

Кто прочтёт тебя,
моё бедное хайку,
когда я умру?