Дравих. Глава 3 Вот слух от жизни. Часть 7 Один из путей к славе

один из путей большой
и большей славы

матерей
цель жизни всей
главу сложила
и пред царем злой рык
покорно разразила
оставлен каждый был в покое,
кто пред царем свой скверный лик
посланье дедов злое,

и гнев в глазах смирил,
и рабский хлеб с тем получил.

в Афинах жил тем временем юнец
Арус, вернейший раб, сильнейший в споре
он мог, глагола хитрого кузнец,
предвосхитить любого в разговоре.
его стараньям не было конца
но тех времен дела его не знали
достиг он юным рабского венца
его за стол вельможи кушать звали.
в осанке, в шаге был ужасно плох
он то споткнется, то падет стоящий
такая есть работа – скоморох
единственный, блаженно-настоящий.
не знал смущенья и сомнений лик
и речь его уверенно звучала
актер сей совершенен и велик
Арус себя обманывал сначала

однажды встретил он того поэта
что гордо и уверенно стоял
и от взросленья, или от сюжета
стихов забылся шут,
не устоял.
он стал серьезней, напрягая брови
ходил по залам с ясной головой
он вспомнил что был воином по крови
что его место в зоне тыловой,
он умолял вельмож его отправить
он ползал по полам, куда плевал
«шут умер, остальное переправить
домой» - такой вердикт пред ним предстал
домой, куда его никто не звал.

в конце Арус, отважный сын Орма,
поклонник ко всему поэта-жертвы
кровоточащим солнцем утра и ума
проснулся жаждая «раскрыть конверты»
испуган мыслями последних дней поэта,
стал ненавидеть мир сей, грезил боем
и каждый раз мечтаний яростных сюжеты
сбивали все, чего мы, люди стоим.

он проклинал любого весь в слезах облитый
веленью разума и мудрости закрытый,

воздвигнул в сердце крепости невиданных высот
и вымостил главами властных лиц к нему подход.

бродяга мести беспощадной, он усоп челом,
пожалуй, скалы пред Аидом веселей чем он.

шумиха рынка, пляс друзей, друзей же пенье
в груди его лишь разжигает пламя жженье.

движенье ветра, небеса над головою
в груди его рождает лишь вражду с судьбою.

то камень, звезды, пыль иль тварь земли-
все лишь томит его. о, скорбь земли!

как беспощаден рок, как он суров,
что с горечью смешал младую кровь!

исполнен он себе во вред: тоски великой
любови, за вуалью зрелости не скрытой,

излишка жизни через чур живого,
забвенья юности ненужного, лихого.

со всей поклажей тяжкой и слону
возненавидел он свою страну.

как проснулся Арус. где об этом узнали.

по холмам и равнинам пустынным идет он
гимн паденья врагов и себя все поет он

камни малые, ямы на бренном пути
восстают и падает. продолжает идти,

обреченные мысли затмили рассудок
и нет сил ему знать, был ли плох сей поступок.


он, разбит осознаньем властей на потере,
направлялся к персидским владеньям в Платеи.

слава персов, былая в былые воспетой
предъявила нам мерзости сути раздетой.

не смыкая своих багряненных веки
они - гость здесь коварный. хозяин здесь – грек.

здесь, отплакавший очи бездомный Арус
под подвижества маской застал тех, кто трус.

здесь булат ярый персов, блистательный в бое
одобряя позывы души его нужд,
наблюдал, как случилось, что сбил с ног собою
он того, кто по духу был браням всем чужд.

молодой, боязливый, персидский по крови,
лоб напряг и поднял на него свои брови

дух застыл, превратились глаза в карий флаг
он оставил всех персов мечту - правый фланг.

тут прорвался вновь криком он, ужасом взятый
Арус так же с ним взвыл, весь тоскою объятый.

собеседник от страху же выпрямил меч
ждал кольнуть, а главу чуть не ссек парню с плеч.

но веленьем всемилостных к людям Богов,
не дано было Арусу пасть средь лесов.

а противник тем временем прочь убегает
и нежертве, но все ж, он свой меч оставляет.

сын Орма был тем днем заточенный в печали,
но ему Боги битвою дух выручали.

вот летит он, исполнен благих предрассудков
и все бранное поле пугал его лик
и среди погребенных в свирепстве рассудков
возвещая приход свой пронес он злой рык.
заметались в смятении персы и греки,
никто не мог вспомнить, кто же был он.
с начала пал каждый, потом только греки
встречавшись падали и враг побежден!

дело кончено, дальше пусть думают Боги
а пока пусть на отдых несут воина ноги.

уж луна тусклый лик свой внесла к облакам
то ли гнев, то ли скорбь с ним представила нам

упокоилось поле кровавых страстей
и летит по долинам звук добрых вестей –

вот настало, мол, время позора людей
вот пришло, значит, счастие в царство зверей

и чья рука все это начертала?

команды боевые раздавал,
всю жизнь за пораженьем побеждал
владыка воинства отнюдь земного
царь персов, истоптавших много.
он видит пред собой врага,
идти не может сам - нога
была пробита острием,
трусливым греческим копьем.

он был во всех чертах безумен
и, вскоре выздоровев умер.

ну а пока, силен и славен он
и войском персов диких правит он.

его шатер - его обитель,
его любовь - он сам, воитель
и все в сраженьях бесконечных
все прославляя Богов вечных
отдал себя он мыслям славным
великих именем людей,
и расширяясь полем бранным,
росла земля дремучих дней,
росли и воины тех идей.

- я знаю как живется всем,
кто вне владений моих дышит.
страдают люди, вместе с тем
дворцы царей их златом пышат!
они выходят из палат,
сверкая доблестью златою,
их сонный и гнилой булат
в тот час встречается с главою
рабов, несчастных и хворых,
усталых призраков правленья,
времен упадочных знаменье,
зевак, но, царских рулевых.

да, видно мне, что будет с ними,
бесславных отпрысков надежд
народы их в рабы гонимы
взбешенным племенем невежд
я распластаю их творенья,
что на спинах лежат людей,
я покажу им вкус сраженья
и не достанут до мечей
впитавших рабских соль кровей!

пора, пора, иначе поздно,
иначе все произойдет
я разрублю, я выйду грозно
и предо мной любой падет!
я оправдаю все надежды,
о, Боги, я от вас иду!
и не умру, я знаю, прежде,
чем мир весь к славе приведу!
врагов я ваших изничтожу,
под златом спрятавшихся нег,
я славу вашу преумножу,
срубив с корней их срамный век!
о, Боги, вот я, ваш наместник
я царь Земли уже почти,
вот меч мой, всем врагам предвестник
погибели. будь смерть нести! -
так молодой успеха полон,
воитель беспощадный пел,
и дух младой в доспехи вкован
в идее той горел.

о том история не помнит,
кто был отцом сего царя,
да что, он сам, в бою горя,
едва ли что-то мог бы помнить.
о нем сказать дано лишь вот что:
рожден он неизвестно где,
когда и как не знаем точно,
но воевал-то он везде!
он, где-то смутно, но писалось,
строгал орудья с малых лет
и все тогда ему казалось
что он в бою, хоть врага нет.
воображеньем одаренный,
он все скакал, махал мечем
с булатом, силой окрыленный
пред ним любой был обречен.
рубил листву и счастлив был
любил он в страсти воина быть
о! самого Ареса сын!
он все любил, что мог убить
но годы шли, и безмятежный,
всю тяжесть юности познал
и пред красою девы нежной
в забвенье храбрых духом пал.
однажды, в дерзостных движеньях
под солнцем ясным, против ветра
в восторгах юности, сраженьях
хотел найти бессмертье ветра.
(вопрос сей ум его пленил
его рубил он, но не бил!
за ним бежал, и, догоняя
клинком сверкал как воды рек
все протыкая и срезая,
не мог повергнуть ветер ввек.
иной пытливый ум из нас,
безумья жизненного полон
что стал бы делать? - тот же час
пустился в путь, печали полон
храбрейший рыцарь на коне,
и в неизведанной стране
он ждал бы меч нефритокован
создать, найти ль - не суть ему,
уйти бы только в путь ему.
о, заблужденья, что коварней
что может ранить нас сильней?
что может быть в сем мире славней?
что может сделать нас славней?)
но безызвестный и убогий,
дитя полей, свободы раб
скакнув с привычной всем дороги
в конечном счете, рухнул в сад.
там ароматы трав и цвета,
там птицы игры разведут,
там лира нежная поэта
и там любви все твари ждут.
он охмурен, скиталец дикий
попал под купол юных чувств.
и меч согнул амур безликий
и дал вкусить сердечных буйств.

она явилась, силуэт
мелькнул в объятом страстью взоре
за ней, за ней метнулся - бред!
в глазах темно, забвенье - в роли!
его глава пылает, сердце,
дыханье глубоко, как ночь
она идет, за нею - сердце
украдкой рвется, страсти дочь.
в ветвях лицо скрывая свету,
он ищет образ девы той
и тяжб ему в сем мире нету,
лишь потерять лик девы той.
пригнувшись, мягкими шажками
как ночью полными глазами
поймать стремится взор ее
увидеть жемчуг глаз ее.
коснуться взором изумрудов
нежнейших уст, мечтой окутав
милейший взору, ясный образ,
душе приближен стройный образ.

цветенье прелести природной,
о,
жизнь твоя так коротка!
но с точки зренья сумасбродной
седого сердцем старика
ты – грех,
возможно, первородный
и смерть с тобою нелегка…

ушла, великое созданье,
явленье божеских надежд
(и получили мы признанье
и вопль радостных невежд.)

они округ него столпились,
но тут же в страхе расступились -
что за звереныш, дикий лев,
и прочь летит среди дерев.
тут пробудилась вся округа
и меж лесов владыки слуги
на страх свой бродят по пятам,
найти юнца надеясь там.
бежит один, а с ним же троя
и видят образ пред собою
в ветвях укутавшись сидит,
как ворон дикий он сидит.
не долго было длиться бою:
и в довершение судеб
лишь он остался с головою.
ему лишь милостив стал Феб.

теперь крещеный кровью первой
всю мудрость, знания раскрывшим,
владыкой плоти эфемерной,
своим мечом, стоял застывший,
охвачен страхом, в ужас пал
что делать дальше он не знал,
что дальше думать - он не знал,
кому отдать поклон - не знал,
и стоит ли, с мечом - не знал
он силу всю свою познал,
что меч умножил и поднял,
он как всесильный ветер стал
среди людей он ветром стал.

вот чувство в голове играет -
как мотылек к свече порхает:
живую плоть рукой пронял он,
с плечей главу мечом сорвал он.
и как подернулся тот меч,
так сердце долго будет жечь.
вот, снова крики, окружили,
а он стоит все недвижим,
связали, в яму заточили,
а он в забвенье все кружим.