Requiem по А-320

А потом были волны
и волны, и волны, и волны
и волны, и катера вздымались на гребне,
как листья сухие, слушая
биение жизни в теле черного моря,
и взгляды, воспаленные взгляды
от всматривания в эту серую плоть.
Ничего, ничего, ничего.
Море гудело железом своим,
переборками скрипело, взрывалось
минами и прошивалось эхолотами –
золотыми нитями наших чувств.
Море дарило остатками своего пира,
выбрасывало непереваренные куски,
непрожеванные части,
вздохи отрыжек его
ловили руками.
Ничего, ничего, ничего, что могло бы...
И трупу были рады, как живому.
И вечер наступает так рано,
в пять или шесть, и завтра опять
за работу. И волны, и волны,
и волны, которые как-то сомкнулись
и назад уже их не раскрыть,
не найти этот след, это шов,
куда протянулась тонкая леска
крика небесного, гула, огня и рычанье
турбин, – только наше
свечение внутрь этой плоти.
От птицы небесной осталось,
лишь только осталось, что это:
люди на катерах ловили руками
серебряное оперенье.
Ничего, ничего, ничего, что могло бы
придать статус отчаянья.
На берегу те же взгляды, – но вдаль,
на катера, – привезенные тоже.