Лоуренс Дейвид Герберт. Конец ещё одних каникул дома

DAVID HERBERT LAWRENCE
(1885-1930)

From “Rhyming Poems’
(1913)

END OF ANOTHER HOME HOLIDAY

When shall I see the half-moon sink again
Behind the black sycamore at the end of the garden?
When will the scent of the dim white phlox
Creep up the wall to me, and in at my open window?

Why is it, the long, slow stroke of the midnight bell
(Will it never finish the twelve?)
Falls again and again on my heart with a heavy reproach?

The moon-mist is over the village, out of the mist speaks the bell,
And all the little roofs of the village bow low,
 pitiful, beseeching, resigned.
- Speak, you my home! what is it I don`t do well?

Ah home, suddenly I love you
As I hear the sharp clean trot of a pony down the road,
Succeeding sharp little sounds dropping into silence
Clear upon the long-drawn hoarseness of a train across the valley.

 . . . . . . .

The light has gone out, from under my mother`s door.
That she should love me so! –
She, so lonely, greying now!
And I leaving her,
Bent on my pursuits!

Love is a great Asker.
The sun and the rain do not ask the secret
Of the time when the grain struggles down in the dark.
The moon walks her lonely way without anguish,
Because no-one grieves over her departure.

Forever, ever by my shoulder pitiful love will linger,
Crouching as little houses crouch under the mist when I turn.
Forever, out of the mist, the church lifts up a reproachful finger,
Pointing my eyes in wretched defiance
 where love hides her face to mourn.

Oh! but the rain creeps down to wet the grain
That struggles alone in the dark,
And asking nothing, patiently steals back again!
The moon sets forth o`nights
To walk the lonely, dusky heights
Serenely, with steps unswerving;
Pursued by no sigh of bereavement,
No tears of love unnerving
Her constant tread:
While ever at my side,
Frail and sad, with grey, bowed head,
The beggar-woman, the yearning-eyed
Inexorable love goes lagging.

The wild young heifer, glancing distraught,
With a strange new knocking of life at her side
Runs seeking a loneliness.
The little grain draws down the earth, to hide.
Nay, even the slumberous egg, as it labours under the shell
Patiently to divide and self-divide,
Asks to be hidden, and wishes nothing to tell.

But when I draw the scanty cloak of silence over my eyes
Piteous love comes peering under the hood;
Touches the clasp with trembling fingers, and tries
To put her ear to the painful sob of my blood;
While her tears soak through to my breast,
Where they burn and cauterise.

 . . . . . . .

The moon lies back and reddens.
In the valley a corncrake calls
Monotonously,
With a plaintive, unalterable voice, that deadens
My constant activity;
With a hoarse, insistent request that falls
Unweariedly, unweariedly,
Asking something more of me,
Yet more of me.

ДЕЙВИД ГЕРБЕРТ ЛОУРЕНС
(1885-1930)

КОНЕЦ ЕЩЕ ОДНИХ КАНИКУЛ ДОМА

Когда увижу я снова, как луна на ущербе
Заходит за чёрным платаном в дальнем конце сада?
Когда смутный запах матово-белых флоксов
Прокрадётся вверх по стене в моё раскрытое настежь окошко?

Почему удары полночного колокола, падающие в полумрак,
(Да скоро ли кончит бить двенадцать?),
Вновь и вновь сжимают мне сердце тяжким упрёком?
В лунной дымке деревня, доносится колокол сквозь полумрак,
И крыши домишек пригнулись с покорной, жалкой мольбою…
- Ответь мне, мой дом: неужели я делаю что-то не так?

Дом мой, дом! Вдруг я полон любви к тебе:
Вот лошадка постукивает подковами по дороге,
Ясно слышное, чёткое цоканье растворяется в тишине
Вместе с долгим хриплым шумом поезда их долины.

*
Погасла полоска света под дверью в комнату матери.
О, как она любит меня –
Всеми покинутая, седая!
И я ее оставляю,
Поглощён своими стремленьями.
Неотступно Любовь вопрошает.
Дождю и солнцу нет дела, как долго
Зерно, борясь, прорастает во тьме.
Одинокий свой путь луна спокойно свершает,
Ибо некому тосковать о ее уходе.

Всегда за моим плечом жалостная любовь, до конца моей жизни,
Никнет в печали, словно домики в дымке за поворотом,
 сгорбленные на окраине.
Всегда из дымки из этой церковь вздымает перст
 в немой укоризне,
Мой взгляд обращая к любви, что прячет лицо,
 чтоб печалиться втайне.

Но дождь в глубь земли проникает тишком –
Увлажнить зерно, борющееся там во тьме,
И вспять незаметно уходит потом.
Ночами встаёт луна,
Спокойствием тихим полна,
Взбирается мирно в зенит,
За нею вослед не летит вздох разлуки,
Горесть любовных обид
Не тяготит лунной поступи неуклонной;
Но всегда рядом со мной –
С головой, горько склонённой, -
Нищенка с неутолимой мольбой,
Любовь с тоской неотступной.

Пугливый жеребёнок, взгляд упирая вбок,
Изумлённо почуяв в себе новой жизни стремленья,
Уносится в поисках одиночества.
Зерно, прячась в землю, жаждет уединенья.
Дремлющее яйцо, затаив от глаз
Терпеливо-упорный труд рожденья,
В неприметном укрытье о безмолвии молит нас.
Но как только, молчанья истёртый плащ на глаза опустив,
собираюсь я в путь,
Жалостная любовь, касаясь застёжки рукой дрожащей,
Под капюшон напрасно старается мне заглянуть
И ухом прильнуть к рыданьям мучительным крови –
И жаркие слёзы капают чаще и чаще,
Насквозь прожигая мне грудь.

*
Луна отошла, темнея,
Коростель кричит из кустов
Жалобно и сурово –
И сердце моё, леденея,
Остановиться готово.
Монотонный настойчивый зов
Вопрошает меня без слова,
Вопрошает снова и снова –
И снова… и снова… и снова…

1913

- Иностранная литература, 1986, № 3
 (Рубрика "Литературное наследство").
 С.200-202.