Из Эдгара По

ЭДГАР ПО


1.АННАБЕЛ ЛИ
2.УЛЯЛЮМ



АННАБЕЛ ЛИ

В старинном прибрежном одном королевстве,
Где встреча воды и земли,
Быть может, кто слышал о деве прелестной
По имени Аннабел Ли?
Быть может, кто помнит печальную повесть
О деве, о нашей любви?
Мы были детьми в королевстве старинном,
Где волны на берег легли.
Но больше, чем просто любовью, любили
Друг друга мы с Аннабел Ли.
И нас серафимы крылатые в небе
Желали отнять у земли.
Быть может, поэтому в том королевстве,
Где встреча воды и земли,
Холодное облако ветром пронзило
Прекрасную Аннабел Ли.
И дева моя, увезенная братом,
Навеки осталась вдали –
В одной из гробниц королевства морского,
Где волны на берег легли.
Ведь ангелы не были счастливы в небе,
Завидуя нашей любви.
Поэтому ночью в морском королевстве,
Где встреча воды и земли,
Тот ветер, что выдул из облака холод,
Убил мою Аннабел Ли.
Но наша любовь оказалась сильнее
Испытанной взрослой любви,
Испытанной мудрой любви.
И ни серафимы в своем Эмпирее,
Ни бесы в морях не могли
С тех пор разлучить мою душу с душою
Прекраснейшей Аннабел Ли.

Луна в небесах мне вещает о снах
Прекраснейшей Аннабел Ли.
И звезды горят, посылая мне взгляд
Прекраснейшей Аннабел Ли.
Вдали от людей я все ночи лишь с ней,
С любимой, с невестою, с жизнью моей
В гробнице, в которой ее погребли,
В могиле, где волны на берег легли.



УЛЯЛЮМ


Было небо окутано мглою.
Было в листьях бессилье и тленье.
Было в листьях унынье и тленье.
Был октябрь, и стояла стеною
Незабвенная ночь погребенья,
Где Обера дыханье сырое,
Где Уира туман и виденья,
Там, где озеро с мутной водою,
И туманы, и лес, и виденья.

Среди этого сна и тумана
Как-то раз со своею Душой
Побывал я – с Психеей, с Душой.
Было сердце подобно вулкану,
Скорбь моя изливалась рекой,
Мутносерной кипящей рекой,
Чей лавинный поток неустанно
Обрывался с горы ледяной.
Содрогаясь, стонал неустанно
В этом царстве тоски ледяной.

Разговор наш был полон покоя.
Только в мыслях – унынье и тленье.
Только в памяти – сухость и тленье.
Мы забыли, что тою порою
Был октябрь, затопляемый мглою,
И проклятая ночь погребенья.
Не узнали того запустенья,
Где скитались во время былое:
То Обера дыханье сырое
И Уира туман и виденья.

Увядание ночи приблизив,
В звездных ликах явился намек,
Осторожный на утро намек:
Бледный свет за чредой кипарисов
Я вдали различить уже мог –
Серп алмазный взошел там, возвысив
Свой двойной чудодейственный рог.
Там Астарта всходила, возвысив
Свой причудливо сдвоенный рог.

И сказал я: «Теплей, чем Диана,
Она странствует в звездных мирах,
В царстве вздохов, в надзвездных мирах,
Там, где слезы текут непрестанно
По щекам, превратившимся в прах.
Вот взошла она, Льву нежеланна,
Указать нам тропу в небесах,
В тот блаженный покой в небесах,
Величавому Льву нежеланна,
Вслед за Львом, с кротким светом в глазах,
Появилась она из тумана
С милосердной любовью в глазах».

Но Психея сказала в бессилье:
«Тяжело мне от этих лучей,
Этих бледных и лживых лучей!
Я дышу здесь тлетворною пылью!
Поспешим! Полетели скорей!»
Она плакала горько, и крылья
По земле волочились за ней.
И в испуге металась, и крылья
По земле волочились за ней,
Волочились печально за ней.

Я ответил: «Нам это лишь снится!
О, войдем в этот трепетный свет!
Окунемся в искрящийся свет!
Это благость Сивиллы лучится,
И Надежды небесной обет.
Это в небе сквозь морок лучится
Красоты и Надежды обет!
Это – путь озаряющий свет!
О, поверь, что беды не случится –
Будет путь наш Надеждой согрет –
О, войдем в этот трепетный свет!»

Так унынье Психеи развея,
Целовал, утешал ее я.
Все сомненья рассеял в ней я.
Но предстал нам у входа в аллею
Склеп заброшенный. Страх затая,
Мы стояли. Спросил я Психею:
«Чье там имя? Скажи не тая…»
«Улялюм там, потеря твоя, –
Был ответ, – Улялюм там твоя…»

Мое сердце окуталось мглою,
Погрузилось в унынье и тленье,
Словно листья осенние – в тленье,
Я вскричал: «Это было со мною
В тот октябрь! Это – ночь погребенья!
С ношей страшною здесь – вне сомненья –
Я расстался, и здесь – вне сомненья –
Совершил я ее погребенье!
Но за что же мне вновь искушенье
Это озеро видеть больное?
Вновь – Уировы эти виденья,
Вновь – Обера дыханье сырое,
Вновь – туманы, и лес, и виденья?…»

Мы с Психеей воскликнули оба:
«Разве этим виденьям под власть,
Этим жалким виденьям под власть
Путь, ведущий к познанию гроба,
Путь к раскрытию тайны – проклясть?
Сострадая земному – проклясть?
Разве это проклятье могло бы
Отвратить запредельную страсть
Этой грешной звезды? Помогло бы
В нас убить к ней безумную страсть?..»