Он идет по улице и лузгает семечки

Он идет по улице и лузгает семечки.
Вероятно, приезжий, на нас непохожий.
И кепка на нем как крыло колеса Ауди (модель).
Я часто встречаю прохожих с семечками.
В одном рассказе времен революции из-за семечек в сцепке
паровоз не дошел в светлое будущее.
Я курю им навстречу и мы идем – две противоположности,
никакой диалектикой не объединенные.
Священник, встретив меня на улице, переходит на другую сторону.
Он идет по улице и левая рука у него сжата в кулак.
Кулак, как арбуз, не хватает выреза в сердце.
Арбуз на арбузе и трюм нагружен,
Арбузами море покрыто.
И первая встречная бабка скажет «пошел вон»,
не мне, в сторону, но так, чтоб я слышал.
«Вон отсюда» - сказали мне в Мерзляковском переулке.
ТИХО – прикрикнет юноша в футболке и кепке, а мне не хватает цилиндра и трости.
Молодежь занимается спортом и бросает курить.
Мы ржавые листья на ржавых дубах –
Утверждает опричный плакатик с рекламой табачных изделий.
Цветущая молодежь в кепках спрашивает:
«Слишком круто? – Время России».
И глаза покрываются голубой блевотой.
У детей переписка в лифте.
«Суки, мы все смотрим» - пишут на потолке.
Их родители при мне делают вид, что разговаривают со своими собаками.
СМЕРТБ – надпись по ходу к автобусной остановке.
Грамотеет племя пушкиноведов.
Придя в себя в реанимации я мысленно вспоминаю «Отче наш».
Мне вставляют в член гибкий шланг, уходящий в ржавый чайник под койкой,
как провода Интернета в телефонную розетку,
и делают укол в область паха.
«Эй, вундеркинд, что ты там читаешь?» - спрашивает медсестра.
«Он далек от этого» - поддакивает сосед по койке как минутная стрелка часовой
на циферблате новодела третьего тысячелетия с маятником, качнувшимся влево.
Суки, они все слышали.