Из сборника Путями птиц

Песня дамы неизвестной

Вереск рос, луна светила,
Росы падали на мох.
Королева уходила
В горе-замок под замок.
Из-под ног бежали жабы,
На свечу летели в плен
Крылья, усики и жала.
Где твой рыцарь, Гвендолен?

По дорогам, ненароком,
Не случайно, не всерьез,
Бродит смерть с единорогом
В белом венчике из роз.
К запоздалым тянет руки,
Ничего берет взамен,
Вяжет тропы, режет звуки…
Где твой рыцарь, Гвендолен?

Не влюбляться, не молиться
Подле Круглого стола,
Были души, были лица
И судьба еще была...
Две двери, одно окошко,
Пряжа падает с колен.
Потерпи еще немножко.
Где твой рыцарь, Гвендолен?

Совы сели на засовы,
Паутина вдоль ворот,
Ветер вторит снова, снова —
Не добудет, не дойдет.
В замке лунного сиянья,
Безупречен, незабвен,
Он уснул без покаянья...
Где твой рыцарь, Гвендолен?

Он вернется на рассвете,
Без меча и без коня,
Никого в пути не встретит,
А потом найдет меня.
Мы поедем, прямо-прямо
Над луною, подо льдом.
Стану я жена и мама,
Заведу и стол и дом
С колыбельного напева
До копыта и кола.
...Дочка будет королева
В замке Круглого стола...

Веретенцу век крутиться,
Время лен и время тлен.
И поет под небом птица:
«Где твой рыцарь, Гвендолен»?

 
Черновик обращения к N

…что скоро будет осень. Ниоткуда посыплются унылые ветра
и вслед за ними, в суматохе листьев, уйдет к земле медвяное тепло.
Иллюзия огня на каждой ветке, но дождь идет и ничего не гасит,
и фонари наматывают солнце на черные катушки проводов,
поскольку по ночам немного света должно быть про запас у каждой твари —
железной, электрической и прочной. А нам-то что — когда любой творец
Не глядя именует механизмы и ждет, покуда ржавь не станет кровью,
но чаще кровь уходит в землю соком, питая виноград. До урожая —
тяжелых звонких яблок, горних кличей, прозрачной синевы над головами —
остались дни. Вот я сижу, считаю. И время просыпается, и шорох
вокруг стола тревожит малышей — они еще не знают, как тихонько
из окон выбираются минуты — баюкать ошарашенные души
и раздавать неторные пути. Усни и ты в холодной колыбели
чужой квартиры, города и года. Усни, пока не распустилась осень.
Усни с любимым яблоком в руке...


 
Путями птиц

Неизбежное счастье мое…
Занимайте места у причала
Злая осень письмо настучала
Мол, пора, оставляйте жилье.
Запирайте собак и замки,
Убирайте стихи и квартиры.
Не сезон отвечать на звонки
И латать полевые мундиры.

Курам на смех недальний курорт.
Се ля ви, водевильная вьюга.
Обаяние сладкого юга
Винным вкусом наполнило рот.
Если ночи туги и густы,
Сад пестрит, как наряд Коломбины —
Время бросить места и мосты
И ловить горький запах чужбины…

Пароходик наводит волну,
Над водой поднимается пена.
Постоянство сплошная измена.
Я сегодня судьбу обману.
Оставанье — плохая работа,
Лотерейный дешевый мильон,
Правота пулевого полета.
Неизбежное счастье мое.


 
От третьего лица

В коллекцию коктебелек
Ложится напев старинный.
Вот вы все твердите «берег»,
А я говорю «марина».

Вот вы все хотите глади,
Плодовой, упругой плоти,
А я выбираю платье,
Раскрытое в повороте.

Есть правда нутра и тлена,
Крутая тропа традиций,
А я выбираю пену,
В которой хочу родиться.

Движенье воды — на скалы.
Удары валов — о весла.
Да будут закаты алы!
Да будут прекрасны весны!

Лети, моя баркентина,
За жаркой рукой муссона,
За нордом к полярным льдинам,
Отважно, легко, бессонно…

Я черту скажу, не струшу,
Куски парусов спуская:
«А ну, не замайте душу —
Морская она, морская!»

И будут метаться птицы
Над сушей больной и бренной,
Когда перестану длиться,
А имя растает пеной.

Так право земли наруша,
Огнем застывает глина.
Шуршите губами «суша»,
А я промолчу «марина».


 
Московский быт

Не о любви который дождь
Звенят усталые трамваи.
Глядит в стекло чиновный дож
С изнанки Вольво, проплывая
В тоннельный черный мокрый рот.
Мосты свели тугие плечи.
Два разных пса пяти пород,
Давясь, грызутся в точке встречи.
Бредут быки пред аналой.
Скулит малыш в музейной чаще.
Скрипя немилою метлой,
Гребет туркмен листок пропащий.
Вьетнам торгует пахлавой,
Грузин – узбечкой круглолицей.
Многоголосый скорбный вой
Звучит с вокзалов и милиций.
Кто инженю, кто неглиже,
Кто дефиле, кто просто пати,
Идут красавицы, уже
Недостижимые кровати.
Спешат пацанки в Интернет —
Взахлеб, взасос болтать с экрана.
Мобилизованный корнет
Дрожит у медного болвана.
Нетрезво злого старика,
Кляня судьбу, ведет старуха.
О****енелая строка
Воспринимается со слуха…
Идут по бродски тяжело
Москвосубьекты иллюстраций.
Арбатство братьев отжило.
Который год, как рад стараться…
И в этой мокрой се ля ви
Неромантического флера
Легко молчать не о любви,
Под снулым взором контролера,
Легко трястись, висеть в метро,
Копить, жевать, считать амантов,
Блевать в поддельное ведро,
Ругать страну похмельных мартов,
Необратимых ноябрей,
Писать в дневник за час до смерти,
И молча ждать, стирая клей
С письма в обыденном конверте,
Письма, что я…


 
На первый снег

Провода над домами гудели,
Дни летели, не зная куда.
Объявили, на новой неделе
С Подмосковья придут холода.
До зари, неизбежно туманной,
Снег на землю просыплется манной.
Как обманчива эта вода.

Зимней темью Москва не столица —
Ни лица за забралами шуб.
Югоземцам легко веселиться,
Покидая до лета Рашу.
А в столице мосты и машины,
Мокрых луковиц запах мышиный
Да бальзам припомаженных губ...

Фата Вьюга притворно сурова
К обладателям шляп и пижам.
Плохо тем, кто остался без крова —
Шатунам, полукровкам, бомжам.
Что для них воплощение счастья?
В подземельном вагоне качаться,
К теплым стеклам ладони прижав.

Ну а нам, обывателям всуе,
Остается держаться корней,
Голосуя, дружок, голосуя
За продление солнечных дней.
Божьи птицы, сажая и сея,
Мы проспали исход Моисея,
И лежим, божьи рыбы, — на дне.


 
Точка ноль

В пробуждении во сне ли
Мне приданое дано —
Гимназической шинели
Позапрошлое сукно.

Бормотание шарманки,
Запах ладана и слез.
Гробовщик наладил санки
И меня из дома свез.

Шубы мокрые висели,
У ворот дремали львы,
Черный с белым рядом сели
У кудрявой головы.

В небеса церковным хором
Проводили, но опять
Я вернулся с первым скорым
На платформе постоять.

Постоять, повеселиться
В окружении людей.
Так фарфоровые лица
Примеряет лицедей.

Так меняет очертанья
Быстротечная вода.
Расстоянье до свиданья
Не тогда и не туда.

Путь — пустыня. В самом деле —
Где колодец, где бадья…
Плачет мальчик в колыбели.
Может это буду я?


 
Баллада 14 декабря

Зима случилась, господа, такое дело.
Труба сыграла первый снег, толпа редела.
Блестели хмурые штыки, играли кони,
Зима сидела вопреки всему на троне.
Стояли мальчики, юнцы, князья лицея.
Летали птицами гонцы от цели к цели.
Надежда билась на снегу и умирала.
Смотрели пристально отцы и генералы,
Смотрели в мутные зрачки дворцовых окон,
Как собираются войска в тяжелый кокон,
Как царь ведет свои полки, высок и бледен,
Как вянут красные цветки на пестром пледе.
...Сколь были искренни мечты, отважны речи...
Толпу подняло на дыбы плевком картечи.
Каре распалось. Каждый сам. Не сном единым —
До Петроградской пять минут пешком по льдинам.
Остались конские следы, штыки и трупы.
В морозном воздухе светло звенели трубы.
Рыдали женщины. Их слез надолго хватит.
Эпоха вымыслов и грез в холодной вате
Осталась елочной звездой на память детям.
Сказали небо не коптить, вот мы и светим.
Таким вот искренним юнцам немного надо —
Успеть бы выбраться и стать у стен Сената,
В парадной форме, как один, под знаменами,
И ждать — кто выйдет из толпы и станет с нами.



Старость

Мой новый идеал — японская монашка.
Сиди себе одна в халупе на горе,
Чеши седую прядь, вздыхай о ней «бедняжка»,
Не век воде струить, не век огню гореть.

Сплошная благодать — цветы весенней сливы,
Олень оставил след у пагоды в снегу.
Как славно рисовать черты своих счастливых,
Как сладко разделить «хочу» и «не могу».

Поди ко мне, дневник, дружок, божок, поклонник,
Бессмертие мое, бумажная ладья.
Тебя сквозь сотню лет швырнет на подоконник
Какой-нибудь эстет, придирчивый судья.

Сломают не одно копье над каплей туши,
Загонят под стекло в музейный пыльный зал,
Отыщут между строк следы жары и стужи,
И не прочтут вовек того, что ты сказал.

В ногах густой свинец, в очах — печаль воловья.
Вот ласточки снуют в провалах облаков,
И ветер шелестит листвой у изголовья,
И кто-то, не спеша, ступает в мой альков…

Книжная баллада

Ходит Ваня на работу
Он чиновник в банке чинном,
Носит галстук, пьет в субботу,
Как положено мужчинам.
Ползарплаты на заплаты,
Пять кусков супруге Шуре
Отдает в порядке платы
За любовь и все в ажуре.

Ходит Шура на работу
Набивать свои бумажки,
Говорить про шефа «кто-то»,
Пудрить нос подруге Машке.
И в прострации постели
Пересчитывать: пора бы
Сделать бэби в самом деле —
Тридцать лет крестец для бабы.

Их соседка, тетя Настя,
Пишет дамские романы,
Про пленительные страсти,
Про жестокие обманы.
«Я иду английским парком,
А за деревом — предатель»
И ее в пример товаркам
Ставит маленький издатель.

У него свои гешефты,
Гильденстерны, геморрои.
Розенкранц ярится — «Шеф ты
Или блюдо на второе»?
Поутру идет в работу
Боевик «Кинг-конг и Леший».
Выступают капли пота
На издателевой плеши.

А охраннику на входе
Снится Аня продавщица
У нее пальто на моде,
А под ним — одна вещица.
Абы-кабы, руки в брюки.
Он мужик на счастье падкий.
Ровно в такт февральской вьюге
Ноет пуля под лопаткой.

А у дворничихи Фати
Никого на свете нету —
Ни под сердцем, ни в кровати,
Ни на кладбищах планеты.
Хлеб ее — кусок горбатый,
Удобрение утробы.
День-деньской своей лопатой
Баба Фатя бьет сугробы.

Я сижу в своем окопе,
Положив прибор на деньги.
Держит вал московской топи
Бастион библиотеки.
И, пока танцует вьюга,
На панели автострады,
Я читаю мир, как Юнга,
И иду на Эльдорадо.

...На страничке желтой прессы
Темный ром в зеленой банке,
Голоногие принцессы
С переулков Касабланки...


 
Эвридичь

Молчание. Млечное чаянье
Отчаянье. Чайка. Чудно
Штрихом намечая венчание,
Ногами не чувствовать дно.
Вольно ль запятой альфавитика
Грести звуковую волну.
Колеблется полька-политика
На цыпочках кружит войну.
Рассветное до абрикосово,
Закатное после черно.
Ухмылка мальчишки бескосого.
Зеркальное звонко зерно
Смотрю с расстоянья растения,
Иду идиомой куда.
Копти покупатель — из тени я
А идише да.


 
Восьмерка на боку

Нафталиновый бай Нафтула
Поселился в подвальной сапожной,
Подбивает подметкой дорожной
Стук-постук все земные дела.

Мимо окон неспешно плывут
Каблучки, башмаки, босоножки,
А в подвале бездомные кошки
В грудах сброшенной кожи живут.

День за днем утекает в Москву,
Оставляя лишь чувство потери.
Пыль становится шерстью на теле.
Кошки пробуют время на звук.

А хозяин молчит. Он игла,
Кожа, дом от бетона до жести,
Шерсть и пальцы, завязшие в шерсти,
Стук-постук от искринки дотла.



 
Ксенофилия

Ксения — сердцем сильная.
Странница чужедальняя.
Гордость твоя фамильная,
Горечь твоя миндальная.
К осени распогодится —
Вот тебе, мать, и Троица.
Небо с землей разводится —
Море дождем умоется.
А на кладбище — рубище
И нищета лежалая.
Люди идут за будущим,
Нынешний день не жалуя.
Платье мое вчерашнее,
Память моя забытая.
Светлое или страшное
Мимо несут — завидую.
Белое, небеленое,
Боль, белена, былина ли —
Все опадет под кленами.
Не были, были, минули.
Страннице в землю венами
Корни пустить. Погостница…
Гости стоят за стенами —
Все кто простить попросится.
Вот и полна гостиница.
Странное дело, странница —
Сильный душой — поднимется.
Скорбный душой — останется.