Из сборника Калейдоскоп

Разудалая лирическая

В плавучем баре иностранцы жрут миноги,
На кухне сонные соседи пьют рассол,
А я сижу на парапете, свесив ноги —
Вся из себя пенорожденная Ассоль.
Внизу течет Нева, вверху летают чайки —
Кричат и гадят на прохожих деловых.
Стоит гаишник на посту у Чрезвычайки
И харчит воблу, почему-то с головы.
Стуча платформами спешит красотка на фиг,
Кусает белыми зубами эскимо.
Фрегат «Секрет» в который раз нарушил график,
А жизнь вильнула мне отставленной кормой.
Собака сперла у лоточника грудинку,
За полмерзавчика подрались два бомжа,
Менты тусуются с Апрашки на Гостинку
И чайки белые над городом кружат.
А город куксится с подвалов и до крыши,
Пытаясь вникнуть в истерический уют,
По старой памяти все жители, как мыши,
Глотают, давятся, кусают и жуют.
А я нашла экологическую нишу,
Осколок истины и свет в конце пути,
Хотя наверно, было б лучше влезть на крышу,
Поскольку Карлсон бесспорно прилетит.


 
* * *
Он шел свозь дождь, он мок до слез,
Он слеп от желтых фонарей.
Январь вокруг скакал, как пес
У вечно запертых дверей.
Гудели нервы проводов,
Машины мчались по шоссе,
Везли плоды своих трудов
В дома, где все живут как все.
А он плевал на мир с трудом —
Возни на жизнь, а толку чуть.
Он нес любимой в нежный дом
Еще горящую свечу.
Пускай на день, пускай на час,
С тоски, со зла, от фонаря,
Но раз зажженная свеча
Не смеет выгореть зазря!
Что толку тлеть покой храня,
Забыв грехи идти на суд?
И нет прекраснее огня,
Чем тот, что даром в дом несут.
…А ты сидела в стороне
От оснований и причин
И наблюдала, как в окне
Играет свет чужой свечи…



 
Набросок с трассы

Пятном по белому листу
Простой пейзажик городской,
Я, как шлагбаум на посту,
Стою с протянутой рукой.
Сто тысяч верст до Катманду,
Полвзгляда в небо до луны.
Ползут букашками в меду
КАМАЗов злые валуны.
Зря говорил король Луи:
«От скуки некуда бежать»
Торчи себе у колеи,
Забыв впотьмах кулак разжать.
Который час завис в пути,
Который год до никуда.
Мои подруги по сети
Уже готовят невода.
А я стою, дурак как есть,
В кармане шиш, под маской вши.
И даже ангелу не съесть
Моей безбашенной души.
Я торможу пока везет,
Пою навылет, бью сплеча,
Сто тысяч верст плюю на все
В пути от двери до ключа.
Ночь как назло не горяча
И спирт, собака, не берет
Машины катятся, урча,
На все четыре и вперед.
Из тучи ветер тянет плеть,
Осины всуе теребя,
И мне, пожалуй, не успеть
Ни до утра, ни до тебя.



* * *
Из бумаги лодочка — как рука…
Бренность гардеробного номерка,
Телефонный шепот, звонок в окно —
Так у нас, газетных, заведено,
Так у нас, придуманных, повелось —
Разговоры вместе, а ночи врозь.
И вперед — по стоптанной мостовой
В город всемятежный, беспутный, твой.
Что ему гранит, что чугун и медь —
Ведь старуха жизнь и девчонка смерть
Вместе бродят в сумерках по дворам,
Тополиным кланяясь веерам,
Собирают судьбы и дарят дань.
А в колодцах звезды — поди достань!
И — чужим уставом в родной обряд —
Станция метро «Неохотный ряд»…
Где найти того, кто тебя поймет?
Чувствуешь на пальцах кирпичный мед?
Видишь — на носочках сквозняк сырой
Побежал по лестнице на второй…
Да, к тебе в квартиру. Открой, не трусь!
Забери себе невесомый груз,
Сохрани, таясь в четырех стенах,
Мертвое, как бабочка, «Гуте нахт».
Ночь добра к юродивым и ворам,
Рассыпает счастье по всем ветрам.
На седой асфальт, на холодный наст,
Но по счастью, кажется, мимо нас.
Полежи без просыпу, не зевай,
Даром за окошком звенит трамвай,
Даром завалялось с дурных времен
Сморщенное яблоко «Гуте йорн».
Подожди — спешит, о часы стучась,
Наш двадцать пятый час.

 

* * *
КШ

Золото звонко стучится о край стола,
Никнет бумага под гнетом постылой записи…
Рваное небо, седая река, скала,
Лисьи тропинки в тени виноградной заросли.

Теплая булочка с кофе и коньяком,
Верные двери — защита от зимней пакости…
Тонкая вишня на абрисе катакомб,
Падают ягоды в рот пересохшей пропасти.

Чем не живётся — степенно считай доход,
Сидя спиной к камину, ругай метелицу…
Зябко чихая, простуженный Дон Кихот
В сумерках ищет свою ветряную мельницу.

Сладко уснул усталый герой труда,
Капая свечкой, слуга прибирает поприще…
В кляксах сомнений рисуется иногда
Контур вопроса — «Если не ты, то кто ещё
Будет спасать этот трижды ненужный мир?»


 
Баллада о дали

…Ночь сдала документы на первом посту.
Часовой записал, примеряясь к листу,
«Клички — Нюкта, Геката, Астарта, Ассоль;
Возраст — черт его знает…». Он срезал мозоль
От дубинки на пальце корявой руки
И отправился спать, наплевав на гудки
С трассы — мимо ползли грузовые гробы
И водитель, стряхнув папиросу с губы,
Матерился — какая вокруг красота.
В кольцевой деревушке с макушки креста
Надрывалась ворона с разбитым гнездом.
Лаял пес, охраняя непроданный дом.
На продажу старуха пекла пирожки,
Её сын спал в подвале, зарывшись в мешки,
С-под картошки, забытые прошлой зимой.
Её внук из Чечни возвращался домой,
Но застрял в Ленинграде у ****и, дурак.
Брысь-котенок забрался в рабочий барак,
И мурчал безмятежно, угревшись в ногах
У девчонки-ткачихи под сонное «вах»
Кобеля-инвалида подпольной войны.
Медсестра улыбнулась обрезку луны,
Разобрав инструменты под первый аборт
За сегодня. Подлодка покинула порт,
Обещая вернуться в грядущем аду.
Запоздалый троллейбус ушел в Катманду.
Ночь взглянула на свет, ночь открыла глаза —
Время мерно качалось вперед и назад.
Ночь укрылась истрепанным серым платком,
И… исчезла, как лед под чужим каблуком.
Злое утро, зевая, глотнуло пивка,
Осмотрелось и тоже рвануло в бега.
Время вышло в кусты, день встряхнулся, как пес
И навстречу чему-то понесся, понес
Сумасшедших, цивилов, святых и воров,
Безнадежных свиней и кошерных коров,
Крыши крашеных башен, вокзальное дно
Всех на свете живых и тебя заодно.
И газетным клочком на неверном ветру,
Ты кружишься, шурша, между «жив» и «умру»,
С неумытых небес на асфальт голубой,
И обратно туда, из отбоя в прибой.
Почтальоном печали, чудным голубком
Ты паришь над страной непечатных икон.
Так вперед, моя радость, врезайся в рассвет,
Засыпая в Крыму — просыпайся в Москве!
Не считая швыряй, ошибайся, спеши
Не страшась — притаилась у края души
Ночь.


 
* * *
Венди и Артину

Милая, следуй вокзальным законам,
Не выходи на пути.
Ведомы только ворам и влюбленным
Шлюзы небесных плотин.
Слышишь, колеса стучат беспечально,
Видишь в проеме окна —
Старая сказка и страшная тайна
Пьют наше лето до дна.
В форме фонарной суть лунной сонаты,
В хлебе зарыто зерно.
Спят на посту сетевые солдаты,
Море укрыло руно.
Мы аргонавты, родная Медея,
Мы покорители строк.
Если ты ночью подумаешь, где я —
Утром нажмешь на курок.
Пропасть понятий «правдиво» и «честно»,
Планки постельных побед.
Каин и Кай поселились совместно
В городе с Гердой в гербе,
Марта и Май заблудились в июле,
Съел Ланселота дракон,
Питер и Венди попали под пули —
Это вокзальный закон.
Только не верь ему, милая, слышишь,
Смейся в пустые глаза!
Тронулся поезд в далеком Париже —
Минск-Аваллон и назад.
Мы успевам к подножке вагона,
Мы никого не убьем.
Верь мне по праву иного закона —
Счастья проснуться вдвоем.


 
Шоссе Экклезиастов

Город скалит светофоры и считает этажи,
Пропитались потом поры беспорядочной души.
Три рубля кладу на ребус с офигительных высот —
Не везет меня троллейбус, потому и не везет.
Зря фингалами Фортуны заблестели фонари —
Я сегодня самый лунный нелюдимый фаворит
Фата-Мурки, бес балластов, вертухай-веретено,
На Шоссе Экклезиастов пью шаманское вино.
Как играют под руками камни Кабаллы-горы!
Дорожили дураками доктора да топоры —
Просадили, отсидели, продались за пятачок…
Погляди — танцует в теле ханукальный мой волчок,
Жжет по жилам, режет кожу, выжимает антраша,
Оживает желтой дрожью блажь — жидовская душа.
Балалейка, таратайка, колыбелька и коза…
Эх, лети, моя нагайка, прямо милому в глаза!
Снежной бабушкой растаю, сучьей спичкой догорю.
Раз тебе родиться к раю — мне прорваться к сентябрю.
Позади несчастный случай, впереди ночной горшок.
Красным днем в кленовой куче поищи меня, дружок!


 
* * *
Романтика столба, собачьего Бродвея.
Крапленые купе, ключи чужих квартир.
И ты, во всей красе, фаллическая фея.
Стада своих свиней ведешь в пустой сортир.

На кафельном полу, среди зеркал и кранов,
Ты вешаешь меня на сердце, как медаль.
Из ваньки-дурака я становлюсь ИвАнов,
В нечищеной душе живет себе миндаль.

Роди двойное «да» и я построю башню,
А может быть и храм, смешной, тебе под стать.
Мне дорого одно — бессмысленно и влажно
Пронзительным цветком в тебя навек врастать.

Закончится весна, растает снег на лицах.
Луна в твоем окне опять навеселе.
Ты спишь, едва дыша… А я учусь молиться,
Целуя след колес святого «Шевроле» .




* * *
Татарское войско заемных снегов
Отступит к рассвету в Сибирь.
Под грохот оваций, под свист батогов,
Под карканье птицы снегирь,
Весна подведет орудийный расчет
И выстрелит в наше окно.
И ты улыбнешься и скажешь «Еще»,
А я промолчу все равно.

День кончился ночью. Фартовый февраль
Продулся в очко на Сенной.
Бес продал Россию маркизу де Сталь,
Смеясь над нелепой страной.
Мой ангел-хранитель твоих сигарет
Ушел в гастроном за травой,
Крылом прикрывая подбитый портрет
И нимб над седой головой.

Кто строит земной мандариновый рай,
Кто тянет впотьмах канитель?
Последний автобус уплыл в Мандалай,
Последний журавль улетел…
А я остаюсь королевой ресниц,
Твоей колыбелью, малыш.
И капает, капает, капает вниз
Сусальное золото с крыш.



* * *
Эльдому

Тамбовский волчонок по имени пес Артемон,
Бесстрашный воитель в трико и с худыми ногами,
Ты входишь в мой дом из клинически книжных времен,
Впотьмах перепутав Верону, Магдалу и Гаммельн.
Мой Гамлет! Офелия, нимфа и фея фаты
Осталась офортом на желтой странице газеты.
Полонский с Лаэртским опять выступая «на ты»,
Готовят к дуэли идей не мечи, а кастеты.
Какое там «быть» — дотянуть до зарплаты и все.
Ну, разве что летом на Кипр или к тетке в Саратов.
На кухне сидеть вечерами, читая Басе,
И спорить о ритмах звучанья кротов и каратов.
…А губы твои — не родник Иппокрены стихов,
Но теплая кожа со вкусом невызревшей сливы…
Послушай, оставь королевство, солдат, пастухов,
Езжай в Ленинград и попробуй остаться счастливым.
Меняй поезда, полустанки, соседей, купе,
Мечтай о прекрасном под шепот вокзальных сурдинок!
Но пепел опал на подол и по серой крупе
Я выведу пальцем «Ушел продолжать поединок».
Мой Гамлет, пока…



* * *
«…Кто остановится, будут звать Николаем,
Если иначе — просто проедет мимо…»
Андрей Белый

Время дождливой Чудью, собачьим лаем,
Гроздью бузинной дразнит… Ловлю на имя.
Кто остановится — будут звать Николаем,
Если иначе — просто проедет мимо.
…Частой решеткой окон пугал прохожих
Город семи окраин — моя столица.
Сколько их было — стремительных, толстокожих,
Бедных, упрямых, тех, на кого молиться
Право не грех для неопытной проходимки.
Имя свое ни за что тебе не открою!
Можешь гадать по родинкам, лапать льдинки,
Не догадаешься — стану тебе сестрою,
Верной и неревнивой, такой хорошей,
Лучше собаки, лучше любой служанки.
Славно тебя женю и уйду порошей,
Зимним распутьем, куда—нибудь в содержанки.
Думай вернее, милый, смотри на ощупь,
Пробуй меня на вкус — какова отрава.
Если узнаешь, сгинешь синицей в ощип —
Тихо зайду за плечи и стану справа
И никогда тебя уже не оставлю,
Хоть разбивайся всмятку, хоть лезь из кожи.
Все пережду — поцелуи, побои, травлю,
Буду проклятой, но и любимой тоже.
Часто ли помним, милый, чего желаем?
Пользуйся случаем, рви от Москвы до Рима!
…Кто остановится, будут звать Николаем,
Если иначе — просто проедет мимо…