Помнишь, как у Бутусова...

Тучи плывут в темноту, прочь от света луны,
В этом сумрачном вечере так полно красоты.
Ты смахнёшь свои слёзы, а я не плачу вовсе,
Тени от наших фигур плавятся очень быстро,
Я чувствую твоё тело, твоё тепло так близко.
Ты говоришь – это не всё,
Что будет ещё что-то,
Что-то где мне нет места моей чистой любви…
Я знаю что больно, я знаю что хорошо,
Но сладости жизни давно отравили враги.
Я ем пресную пищу, я ею живу,
Я живу постною жизнью, и я её не люблю.
Ты знаешь, мне хочется большего,
Ты знаешь, я не люблю.
Ты знаешь не больше нужного,
Ведь я так хочу.
Чтобы было серьёзно, серьёзно и тихо в душе,
Чтобы пламя высокое горело в чьей-то душе,
Чтобы там всё выжжело, оставив только то,
Что пеплом называется, что не сгорит от него.
Сердце окутает дымом, а жар задурманит глаза,
Этой красивою ночью я в сумерках так близка.
Но ты смотришь так гордо, так дерзко и всё равно,
Ты меня убиваешь так медленно, так хорошо.
Я в силах соблазна, ты, ты мой герой,
Этой красивою ночью спой, спой же со мной.
Помнишь нашу песню, с просторным плеском вина
Ты пел её когда-то, когда я была не нужна.
Спой ещё эту песню, и я подпою тебе,
Помнишь, как у Бутусова: те «крылья, что навились мне…»
Час за часом сползает стрелка вниз по часам,
Снова оборот набирает, рассвет приблизив к нам.
Я чувствую солнце скоро, его сжигающий свет,
Он, он облачит всё, всё и мой лазарет.
Я слышу сердце, сердце своё и твоё,
Я думаю как же, что так всё и прошло.
Ты опять уходишь, с рассветом далеко,
Мне до следуйщей ночи, тебе уже всё равно.
Ты возьмёшь другую, конечно, хуже меня.
Я знаю, она будет плакать – она слабее меня.
И смех её притворен, и лживы все слова,
Как жаль, что ты обжёгся, меня встретив тогда.
Ты боишься так же, боишься силы моей,
Ты мне в осколках прочил, ты сам меня сломил.
Осколки впились жёстко, без крови, навсегда.
Меня ты как-то встретил и не смотрел в глаза.